Бродяга - Алексей Курганов

Поэт удивленно расширил глаза.

— Не понимаете? — удивился почти Цезарь. — Пожалуйста! Я объясню вам, как говорится, на пальцах. Все очень просто. К чему сводятся все обязанности правительства? К обеспечению утробных потребностей народа. А как вы догадываетесь, эти потребности растут из года в год, и потребности народа не совпадают с возможностями правительства. Любой диктатор, желающий снискать себе славу, лезет из кожи вон, чтобы максимально набить народную утробу, а зачем? Не легче ли отсечь все излишние потребности? Как в Древней Греции!

— Каким образом? — удивился Полежаев.

— Как скульптор отсекает от камня все лишнее. Вы полагаете, каждый из нас человек? Каждый из нас только человеческий материал, из которого можно только выстроить человека путем отсечения всего лишнего, и не только изрядного аппетита, но и лишних чувств, лишних мыслей…

— Не понимаю!

Козлобородый рассмеялся.

— Вчера вы были не только свидетелем, но и невольным участником отсечения от себя излишеств. Вчера, после двух кубиков одного гениального препарата, введенного вам в вену, вы как сумасшедший набросились на тарелку с желудями и поглотили их в одну секунду, как право что-то необычайное. Вам это так понравилось, что из желания еще раз отпробовать подобный деликатес вы даже выписались из собственной квартиры.

При воспоминании о желудях у Полежева как-то странно засосало под ложечкой, как у заядлого курильщика при воспоминании о сигарете; легкий дурман вскружил голову и приятная теплота разлилась по всему телу. Он прав, этот очкарик, — подумал Полежаев. — К чему человечеству такое излишество изощренных блюд, когда есть желуди… Да-да, нужно как-то питаться попроще, и сразу отпадут бытовые и экономические проблемы…

И Полежаев бы на сто процентов согласился с этим человеком, но мешал только жесткий как рентген недобрый его взгляд сквозь очки.

— Вы хотите сказать, что уподобили меня до состояния свиньи? — усмехнулся криво Полежаев.

— Ни в коем случае, — испугался директор, — с одной свиной пищи не уподобишься до ее состояния. Нужна разумеется и среда. Но желуди, кстати, прекрасная пища! Просто человек не привык употреблять. Знаете, ирония судьбы: орехи щелкает, а про желуди забыл. А в них прорва бесценных питательных веществ, которых нет в других продуктах, но самое главное, желуди почти не поддаются заражению от окружающей среды…

Но дело конечно не только в желудях. Отсечь все лишнее, и оставить человеку лишь самое необходимое — вот смысл моего препарата. Ведь все что не является необходимостью, то грех — гласит библия. Но… сам человек слишком безволен и слаб, чтобы воздерживаться, поэтому ему необходима твердая рука.

При этих словах скулы козлобородого приобрели твердость, а взгляд прояснился; видимо на роль твердой руки у него уже имелись соображения.

— Вот когда отсечется все лишнее, вот тогда и наступит мировое благоденствие, и наступит счастье, и исчезнет грех… вот тогда народ будет искренне любить своего правителя.

Директор раскраснелся и в глазах его блеснули слезы, но Полежаев тут же опустил его на землю своей бесцеремонностью:

— Как вы говорите писать заявление? Прошу принять меня в кооператив в… качестве кого? Рабочего? Но учтите, работать я не обещаю!

А директор все никак не мог побороть клокотавшее внутри волнение. «Вот-вот! — с досадой думал Полежаев, — Новая идея преобразования мира. И новый вождь. И опять в этом захолустье… Черт… Проклятое место…»

Потом долго везли куда-то на юг области в мягком маршрутном такси сначала по шоссе, затем по каким-то кочкам и ухабам, наконец по проселочным дорогам. «Кудряво живут, думам Полежаев, покачиваясь на удобном переднем сидении, собственные новенькие маршрутки имеют… Интересно, на какие шиши, если действительно там никто не работает».

Кроме Полежаева в такси сидело еще четверо: молчаливые угрюмые мужики — то ли бродяги, то ли синюшники… «Ничего себе компаньица!»

Полежаев пытался завести с ними разговор, но не добился у них даже имен. Не добился он ничего и от шофера. «Ладно; на месте разберемся. Не понравится — уеду обратно», — успокоил себя Александр, откинувшись удобно на сиденьи. И в ту же секунду невеселые мысли, как назойливые мушки, стали облеплять скандального поэта. Вспомнилась бывшая жена, дочка. Вспомнился его закадычный приятель журналист Закадыкин, который проталкивал в газету все, что ему приносил Полежаев. Вспомнил он и обещание директора, что Полежаеву больше никогда не захочется вернуться к прежней жизни. Это по меньшей мере странно…

Когда маршрутка въехала в дубовую рощу, опять как-то необычно засосало под ложечкой и сзади оживились четверо друзей, до этого упорно молчавшие. Они привстали с мест и, принюхавшись, попытались открыть смотровые окна, но шофер рявкнул на них, чтобы не галдели. Друзья и не подумали успокоиться. Через полчаса дубовая роща сменилась березовой, а еще через полчаса показался глухой забор с железными зелеными воротами, над которыми красовалась надпись: санаторий кооператива «Возрождение». Маршрутка тормознула около полуоткрытых ворот, за которыми виднелись деревянные домики турбазного типа, и навстречу вышла длинноногая русая девушка в джинсах и белом халате. При виде ее настроение Полежаева заметно поднялось. Слава богу, не одни здесь ханыги!

Когда вся компания, кряхтя, вылезла наружу, маршрутка моментально развернулась и укатила, оставив после себя тишину, птичий щебет и выхлопную синеву.

Девушка подошла и с тревогой вгляделась в лица вновь прибывших. Наконец пристальный взгляд ее задержался на поэте.

— Вы Полежаев? — спросила она тихо. Затем велела следовать за ней. Четверых она увела куда-то на окраину санатория, а Александра почему-то поселила в отдельном летнем домике.

Затем несколько раз заходила к нему сменить постельное белье и еще по каким-то бытовым делам, и Полежаеву показалось, что она порывается ему о чем-то рассказать.

Кроме нее, а звали ее Наташей, из администрации был еще один долговязый парень, но она, как понял Полежаев, все-таки считалась за старшую. Парень сразу не понравился поэту за развязанность. Он приставал к Наташе грубо, не стесняясь отдыхающих, и она в иступлении, после каждых его телячьих объятий, молотила ему по рукам. Парень, каждый раз получив решительный отпор, усмехаясь уходил, но грозил потом Наташе пальцем. И смысл его угроз был непонятен.

Полежаева записали в команду Наф-Наф. Впрочем, в этом санатории она была единственной. В нее входило двадцать мужчин и шесть женщин. Как и предполагал Полежаев, компаньица мало чем отличалась от той, которая приехала вместе с ним.