Перегной - Алексей Рачунь

— Ага. Счас. Дай—ка топор—от, я им ковырну.

Я отдал топор  и меня тотчас скрутили, заломив руки. А скрутив, тут же тюкнули обухом по голове. Обмякая и улетая в красно—черный, расслабляющий водоворот, я еще увидел перед собой злобно ухмылявшегося Федоса. Он то ли крестил меня, то ли показывал кукиш. Потом все померкло.

Очнулся я быстро. Подействовали  пинок в бок и вылитое на меня ведро воды.

Меня подняли на ноги, как только я открыл глаза — подхватили под мышки, и резко, рывком поставили на землю. И я тотчас же вернулся в реальность. Пожар в балке, бегающие вокруг него люди, молящийся на взгорке Федос сотоварищи, пожарный щит — все это было только что, сейчас, здесь. Все это никуда не делось. И я дернул головой, до хруста позвонков выламывая шею, чтобы увидеть, что там позади меня, под горой, на озере. Но ничего не увидел. Голова взорвалась болью и встала на место. Передо мной был все тот же ухмыляющийся в бороду Федос, возле него рыжий хозяин павшей коровы, а мне выворачивали руки два бородатых молодца. На крыльце билась Софья. Вокруг неё суетились Панкратиха и серая утешальница. Они, как я понял, привязывали ее к столбу. Софья не кричала — видимо рот ей уже заткнули или завязали.

— Её то за что? — спросил я у Федоса.

— А как жа? Ибо сказано — хватит попускать жене Иезавели, называющей себя пророчицей, учить и в заблуждение вводить рабов моих…

При этих словах Федосовы спутники закрестились.

— Она не пророчица, она учительница. За что её?

Федос не ответил.

— Что с людьми на озере. Где Изынты, Полоскай, Колян—Щетина.

— А нам то што за дело. У хозяина у свово спроси, у люциферия, у антихриста, что с имя тама, со слугами его, прихвостнями Николашкиными, тобою опоенными и во обман введенными хитростию твоею диаволовой. А нам Господь указал ненавидеть Николаитов.

— Все живы, — ободряюще раздался вдруг  Толянов голос, и добавил с сомнением — вроде бы.

— И ты здесь, хлебало протокольное?

— Не сквернословь, не кощунствуй — тут же взвился Федос. В это время подошли, отпыхиваясь, Панкратиха и утешальница.

— Ух и бесовая. Ух и злющщая. Искусала—от, глико, батюшка, исцарапала — протянула руки Панкратиха. Софья в это время отчаянно крутилась вокруг столба и сучила ногами.

— Софью развяжите. — Еще раз потребовал я.

Никто не шелохнулся. Я подергался вправо—влево. Бесполезно.

— Тебя, можа, Витенька, опять обушком по голове тюкнуть, чтобы ты успокоился и слушать начал?

— Да я послушаю, отчего не послушать — только ты ж ничего не говоришь, борода твоя моховая. Сдается мне, я все слова твои наперед знаю.

— Это как жа?

— А вот так. Дурак догадается.

— Вот!  — Федос торжествующе вздел вверх палец. — Пути господни неисповедимы, якоже и промысел его и никто наперед своей судьбы  знать не может, не токмо чужих мыслей, а ты знаешь. Что это, если не дьяволово наущение? Рыжий, Панкратиха и утешальница затрясли согласно головой, закрестились. Толян, чуть в стороне, тоже крестился, но не так ловко и истово. За компанию.

— И потому, — продолжал Федос, — достоин ты быть предан суду нашему, суду правому, суду святому. Яко явление антихристово во святое место.

Публика согласно закивала.

— Ну вот, об этом я и догадывался, дядя Федос. У тебя ж одна недолга — антихрист, антихрист. А был бы ты обучен в школе, как нормальные люди, полемический твой язык, дядя Федос, был бы намного богаче. А так с тобой даже спорить неинтересно. Мне интересно, что с людьми на  озере. Ибо там люди, а здесь цирк—шапито. И вообще, я замерз. Развяжи, не убегу. Куда бежать то?  На улице не май месяц все—таки. И Софью развяжите. Она то уж точно ни в чем не виновата. Ну, отпусти, бородатый — дернул я одной рукой. Тот, как бы сомневаясь, ослабил хватку, но Федос зыркнул так, что ладонь его сомкнулась на моем плече подобно клещам. У меня даже на секунду перестала болеть голова — вся боль ушла в плечо.

— Иш чо!  Нет уж, тута, тута над тобою и приспешницей твоею суд учиним.

— Ты, значит, святая инквизиция, да Федос? А можно мне индульгенцию у тебя купить?

— Это што за штука такая?

— А в средние века продавалась. Бумага была такая, за священной подписью. По ней грехи отпускались. Не хочешь на костре гореть, купил и свободен. Ты мне помниться, нечто подобное обещал, мол детей в школу снова пущу, только от Толяна отступись.

Федос еще не успел ничего возразить в ответ, как подскочивший Толян врезал мне по зубам. Хорошо так врезал, с оттягом, всласть. Я сплюнул кровь. На крыльце опять засучала ногами, протестуя, притихшая было Софья.

— Что, правда матка—глаза колет. Барышей не досчитался, на пару с Федосом, да Толян?

И я еще раз получил по морде. На этот раз с левой.

— Костер, говоришь. — Задумчиво молвил Федос. — Можно и костер. А ну как мы баньку—от счас освятим, чтобы ты чертом не обернулся тебя туда запрем, подпалим да поглядим. Да подружку твою туда жа. И поглядим, как вы там миловаться будете. Как тебе такое отпущение, Витенька?

— Ой, дядя Федос, не пугай, а?

— А я и не пугаю. — Задумчиво проговорил Федос.

А кто его знает. Вдруг и впрямь не пугает. 

4.

Но угрозам Федоса не суждено было исполниться. Хотя,  пожалуй, дай волю и сотворила бы святая душа возле местного Китеж—града казнь, не сморгнула бы. Какое тут сморгнуть, когда кругом такая конкуренция. Тут уж не зевай. Христианская совесть тут помехой не была бы.

Помехой на пути благого замысла явилось, как всегда, пьянство, тунеядство и безбожие.

Оно с пинка распахнуло калитку, вломилось ватагою обкопченых чертей, обдало всех перегаром, описало над собою в темном небе факельный круг и изрекло:

— Витька, хуй и хуев сын, где ты? Выходи счас же не то недоброе сотворю.

Это был Щетина. Бухущий в зюзю Щетина и его команда. Они все были в запале, они были еще все в пылу проигранной вчистую борьбы со стихией. Их развозило и разносило и они  жаждали отмщения, сатисфакции или просто спуска пара. Они проиграли битву с огнем, но не желали мириться с проигрышем. И теперь, разменяв свои  душонки на мелкие крапленые карты они явились отыгрываться. Они пришли сюда бить и мухлевать. Они пришли спасать игру поставив в размен жизнь, и теперь их ждал сюрприз. Их мелкая карта была бита еще до того, как ее вскрыли и метнули на стол. Та жизнь, что они поставили на кон уже была разменяна. Но они пока этого не знали и горланили,  подбадривая сами себя,  разную непотребщину.

Дальше были долгие споры и препирательства между Федосом и Щетиной. Порой даже вспыхивало некое подобие драки — ты кто такой, нет, ты кто такой — взаимные тычки, хватания за грудки и злое зырканье. В процессе всех этих перемещений меня ненадолго упустили  из виду.  Я  успел  сбегать развязать Софью, отоварить хорошенько между глаз Рыжего и покурить, но меня опять взяли под призор, связали за спиной руки и стали придерживать. С одной стороны федосовский бородач, с другой стороны мой бывший друг Изынты. Но мой заветный ножичек успел, за это время, перекочевать из кармана в рукав.

Противоборствующие стороны, как это часто бывает, вмиг превратились в стороны договаривающиеся, определили общего врага и теперь судили—рядили, что же с этим врагом делать. Я сидел на полене, стоять мне уже надоело, и наблюдал этот пошлый балаган.

Стороны, несмотря на высокий статус, вмиг скатились со сценария протокольной встречи в верхах на обычную болтовню типа «как оно раньше было». Сошлись во мнении, что раньше было хорошо. Свита поддержала — «раньше то оно вон как, а теперь оно вон чо». Развили тему и вспомнили много хороших и мелких частностей. Свита дополнила их совсем уж умильными деталями. Вырисовывалась идиллия, каких поискать.

И Подгорная—то с Нагорной всегда мирно жили и друг на друга не обижались. И в гости то  друг к другу ходили. И доброжелательны были и милы. И в дела друг друга не лезли. И, самое главное, всего всем хватало и даже было  в избытке. «А теперь оно вон чё». Я все ждал, когда же эти новоявленные «Пикейные жилеты» начнут выяснять кто же тут «Голова», а потом начнут вспоминать, что раньше и девки были краше и давали чаще, но до этого не дошло. Слишком весомы все же были причины, по которым стороны собрались здесь. Падеж скота и пожар, пусть даже и какой—то сараюшки — это серьезные  темы. Поэтому доля «теперь оно вон чё» в разговоре все возрастала, как росло и количество косых взглядов мою сторону. Лидер каждой из партий, держа в уме свой тайный мотив, подводил  ситуацию к одному — нужен крайний. А кого назначить крайним, как не того, кому уже и так руки—ноги сплели. Только вот у меня на этот счет были совсем другие планы.