Рябиновый дождь - Витаутас Петкявичюс

Йонас поспешно достал из багажника бутылку минеральной, сбил о буфер горлышко, обмыл, обрызгал раненого и только тогда понял весь ужас происшедшего.

— Врешь, гад!

— Неужели я сам?..

Недолго думая, Йонас перетащил раненого в машину и помчался в больницу.

«А если этот человек умрет у меня по дороге? — вдруг подумал он. — Что я тогда скажу? А может, даже хорошо… Нашел, мол, и все. Но нет, если раненый, найдут дробь или пулю… Здесь что-то неладно. Не так! Неужели Моцкус?» — гнал как сумасшедший. В приемном покое Жолинас пришел в себя и пожаловался дежурному хирургу, заполняющему историю болезни:

— Моцкус меня подстрелил… За жену… За аварию… За все.

Выполнив необходимые формальности, Капочюс долго курил в коридоре и все не мог решить: идти ему к Саулюсу или побыстрее возвращаться в лес?.. Наконец решился, бросил окурок: «Теперь не так уж скоро выпадет случай. Кроме того, кое о чем ведь можно и умолчать». Но все произошло не так, как он предполагал. Он еще не успел сесть, как Саулюс посмотрел на него и испуганно спросил:

— Что случилось?

— Катастрофа.

— Еще одна авария?

— Говорю: катастрофа. Примерно час назад на охоте…

— Моцкуса, да? — Саулюс схватил его за руку. — Моцкуса?!

— Нет, лесника.

— А кто?

— Моцкус.

— Так я и думал, — Саулюс тыльной стороной руки вытер лицо. — Я ждал этого…

— Ты что-нибудь знал? — заволновался приятель.

— Ничего я не знал. Перед тем как лезть к шефу, этому поганцу следовало бы танк купить.

— Что ты тут мелешь, осел? Я нарочно зашел предупредить тебя, чтобы ты, услышав об этом из чужих уст, черт знает чего не подумал.

— Я чувствовал, Йонялис, что эта чертовщина добром не кончится. Еще до аварии, понимаешь? Уж слишком они запутались, слишком много людей втянули, желая все скрыть.

— Клевета! — крикнул Йонас. — Моцкус все может, но только не это. Мы с ним фронт прошли. Поверь, он человек решительный, резкий, но из-за угла?.. Боже упаси!

— Ну, прав ты, прав, прав… Но почему ты этого поганца в болото не бросил?.. Почему ты это дерьмо в больницу приволок?.. Ведь вы были вдвоем.

— Если бы ты не был инвалидом, получил бы по морде, — сказал Йонас, испугавшись того, что Саулюс отгадал его сокровенные мысли. — Виноват, по лицу.

Они долго смотрели друг на друга и не находили слов. Глядя на бледнеющего Саулюса, Йонас краснел.

«Не думай, я еще встану», — хотел сказать Бутвилас, и Йонас понял его без слов.

— Прости.

Когда Йонас вышел из больницы, уже смеркалось, а по дороге и совсем стемнело. В предбаннике горело несколько свечей, мужчины освежались пивом и разговаривали, раскрасневшиеся, веселые, перепоясавшиеся полотенцами. Они уже не могли сердиться на Йонаса.

— Тебя только за смертью посылать, — буркнул Моцкус.

— Ее я и возил, — ответил Йонас и, наклонившись к шефу, тихо добавил: — Вы не могли бы выйти со мной на двор?

— Нет, — громко ответил Моцкус, — не могу. У меня нет никаких секретов от этих людей. Как ты там о таких говоришь?

— Смертельные друзья.

— Так вот, выкладывай. — Он был в хорошем настроении, ибо был убежден, что шофер обязательно заговорит о Бируте или Саулюсе.

— А может, не надо? — сомневался Йонас. — Плохие дела.

— Что, Саулюс?! — вскочил шеф. — Ну?

— Нет, я Жолинаса на дороге нашел. Его кто-то подстрелил.

— Так ему и надо, — Моцкус сказал то, что думал, и лишь потом до него дошел смысл слов Йонаса. — Погоди, какого Жолинаса?.. Лесника?

— Его. Как сумасшедший домчал его до больницы, а он при всех: это Моцкус меня, когда я камыш резал… За какую-то катастрофу и жену… — Йонас и сам не почувствовал, как подсознательно поверил в то, что сказал.

— Погоди, погоди, может, ты выпил?.. — Викторас поднялся, включил свет и, глянув на Йонаса, побледнел. — Ложь! Это провокация. Он сам себя. Ты же был рядом и все видел…

— Все это так, но я еще и его окровавленного поднял. Одна волчья дробь в бок навылет, другая под костью застряла, а третья по шее чиркнула, много крови потерял… Ружье почистили?

— Нет еще.

— И не трогайте. Возьмут, расследуют, и выяснится, из какого ствола эта дробь вылетела. Я так и полагал: Стасялис какую-то чертовщину замыслил и до конца не довел. Я даже думал отвезти его до болота и выбросить, — солгал он, вспомнив слова Саулюса.

Директор лесхоза взял свое ружье и поставил в сторону, потом растерянно улыбнулся и предложил:

— Я и ваше могу запереть в сейф.

— Никоим образом, — нахмурился Моцкус, — я сам отвезу его в прокуратуру. Поехали, будете свидетелями.

Но никто не откликнулся на его предложение. Друзья юности, опустив головы, подозрительно долго молчали. За окном заурчал мотоцикл. Весь раскрасневшись, запыхавшись, вошел Милюкас. Он поздоровался, быстро оценил обстановку, а потом дрожащим голосом спросил:

— Ну зачем вы поторопились, Викторас?

— Замолчи! — потеряв терпение, крикнул Моцкус. — Я никуда не торопился. Здесь какая-то ерунда.

— Как не вовремя, — все еще не мог прийти в себя Костас. — Я сам отвез все в Вильнюс, ребята в отделе криминалистики подтвердили наши выводы и пообещали дать официальное письменное заключение, его арестуют… И вот слышу в больнице — Моцкус!..

Викторас смотрел на четырех мужчин, окружающих его, и глазам своим не верил: «Ведь они на самом деле думают, что я притворяюсь! — По спине пробежали мурашки. — Они уверены, что я таким образом рассчитался с этим мухомором…»

— Вы с ума посходили, — сказал Моцкус, — вы идиоты, — еще раз окинул взглядом перепуганных товарищей и, поняв, что ему никого не убедить, налил себе полный стакан водки и выпил одним духом. Без всякой закуски! Откашлялся и стал громко смеяться: — Ну, а если на самом деле? Если я и правда влепил этому гаду несколько граммов? Тогда вся наша дружба к черту?

— Нет, — в затяжной и жуткой тишине прозвучал голос одного Милюкаса.

После вечернего обхода в палату прикатили еще одну койку, поставили ее возле двери, застелили и привезли из операционной забинтованного до ушей человека. От его стонов в палате стало тесно и неуютно. Саулюс узнал его, но молчал, избегая глупых и надоевших до мозга костей разговоров. Он даже ни о чем не спросил. Его волновала только суть.

«Неужели это правда? — обдумывал то, о чем рассказал Йонас, вспоминал все, что знал сам, и не мог поверить в то, что Моцкус виновен. — Ложь! Если бы Моцкус приложил к нему руки, он уже не стонал бы здесь. Тут что-то не так, Саулюкас, не так, не так… Чего-то здесь не хватает и чего-то слишком много. — Саулюс всю ночь мучил себя пустыми догадками, пока не устал окончательно, и снова вспомнил злополучную бутылочку с лекарством. — А ее кто мне подсунул?» — снова решал неразгадываемую загадку, будто бутылочка была таинственным образом связана с известием, принесенным Йонасом.

Под утро он заснул, а когда проснулся, солнце уже поднималось к зениту. Возле койки Стасиса сидела толстушка, которую он видел на хуторе, и, посапывая, вытирала слезы большим мокрым платком. Она ничего не говорила, только изредка поглаживала руку больного. От этого зрелища Саулюс снова заснул. Когда проснулся во второй раз, Стасис спал, под койкой у него стоял маленький пузатый портфельчик. Глядя на него, парень пощупал вокруг себя, нашел согретую телом бутылочку и снова принялся гадать: «А может, не Бируте? Может, Грасе?.. Ведь она была здесь последней. И характер у нее — дай боже! А может быть, Йонас? Как старый друг и сосед. Ведь он солдат, всякое в жизни повидал. Кроме того, он, как никто другой, понял, что ждет меня в будущем. А может, кто-нибудь из докторов пожалел? — Подозрениям не было конца и края. Он перестал доверять даже себе, в конце концов ему стало стыдно. — Странно, в науке подозрения — синоним гипотезы, а подозревать людей — подло, — попытался философствовать, но понял, что жидковато получается, поэтому тяжело вздохнул и закончил: — Как в жизни все условно!..»

— Это ты, дружок, вздыхаешь? — немного отдохнув и прокашлявшись, узнал его Стасис. — Видишь, где повстречались…

— Вижу.

— И как?.. Тебе не страшно?

— Нисколечко, — дулся, как умел. — Думаю хор калек организовать. Нам только твоего тенора и не хватало.

— Ты все шутишь.

— Нет, я вполне серьезно.

— Видишь, мы и сравнялись.

— Неужели? — Саулюс собрал всю волю, чтобы не послать его к черту. — А может, и ты уже приличным мужиком стал? — хотел добавить: «Схлопотав порцию дроби», но удержался.

— Нет, — махнул рукой Стасис, — таким я никогда и не старался быть. Добродетель всегда бесплодна, поэтому она простым людям не годится. А ты, как вижу, все такой же беспокойный?

— Еще хуже стал.

— А я больше не могу, истощился, высох, как губка. Каждую осень, когда начинались дожди, я не мог обойтись без больницы, задыхался, как рыба на суше, а в нынешнем году видишь, как получилось: ты меня толкнул, Моцкус поприветствовал, и прощай жизнь!