Форгс. Портрет из гвоздей - Виолетта Олеговна Кошлец

Лето. Теплая яркая пора, отдых. Что может быть лучше? Что может сильнее воодушевить, чем горячее солнце, каникулы и отпуск? Я, – рассказывала Анастейша, – была безумно рада, что дядя Коннор и тетя Рейчел решили съездить в Англию, в городок Бротфорд, навестить сестру тети. Кстати, было это позапрошлым летом. В Форгсе тогда только открыли общественный бассейн, и я немного расстроилась, что не побываю там, ведь Пакенсоны любят отдыхать с лихвой. Раз уж выбрались, так это на все каникулы.

      Вообще я люблю тетю Рейчел и дядю Коннора и их детей, Люси и Брендона, ведь, когда мои родители погибли, они приютили меня, отогрели. Что касается дяди Роберта, я не сразу поняла какой он человек. Вечно молчаливый и понурый, даже на семейных праздниках. Но потом я узнала, что творится у него внутри, и тоже полюбила. И он меня полюбил. Несмотря на это, дядя Роберт никогда не ездил с нами на отдых, как и тетя Милли, которая всегда оставалась с ним. Хоть из двух ее приемных сыновей прославился и получил авторитет Коннор, любила она всегда почему-то именно Роберта. Она даже помогла провернуть наш план с архивом. Вы удивитесь, но он любил только Форгс, жил ради города, хотя жители его совершенно не любили за суровый взгляд и ядовитые фразы. Когда я была ребенком, дядя Роберт всегда ассоциировался у меня с Северусом Снеггом из «Гарри Поттера». Настоящий непризнанный герой. А дядя Коннор – Дамблдор. Всеми любимый, окруженный теплыми речами и восхищенными взглядами. Разве не забавно, а?

      Но не будем отходить от темы. Наверное, вы не помните, но в шестнадцать лет я была мягкой и романтичной, английской леди, любящей платья цвета пепла розы. Со своими рыжими кудряшками я была чертовски похожа на Мэгги Клири. Знаете, ту, что поразило Ральфа де Брикассара цветом волос и серыми глазами? Жаль, что глаза у меня вовсе не серые. И своего Ральфа я так и не нашла.

        Но не зря я заговорила о поездке в Бротфорд. Да, я была ранимой, окрыленной девичьими мечтами, несмотря на то, что ситуация с Аной сильно подломала мне крылья, но история с Кельвином, – убила насовсем.

      В Бротфорд мы ехали поездом, с пересадками, недосыпом и детским плачем. Поездка получилась очень уморительной, лишь мысль об уютных уголках Бротфорда подбадривала. Люси вела себя более достойно, ведь была уже в возрасте семи лет, а вот Брендон совсем был неугомонен. Он либо плакал, либо норовил бежать из купе, а, когда ему это запрещали, снова плакал. Снова и снова! Не понимаю, как я не сошла там с ума? Хотя не будем пока говорить о сумасшествии. Несмотря на сущий ад, в который мы попали, жару, отсутствие кондиционера, нормальной еды и удобных кроватей, мы добрались до станции в Бротфорде, а там и до дома тети Лоры. Виделись мы с ней не часто, но я располагала к ней и с радостью обняла и поцеловала ее в обе щеки при встрече. У меня было не так много родных, чтобы привередничать.

      Всего их три сестеры. Рейчел Диллон, Лора Диллон и моя мама Фиона Диллон. Когда родители погибли при крушении самолета, у меня остались две тети и два дяди, да их дети, ну и, пожалуй, старушка Милли. Что касается детей, у тети Лоры была одна единственная дочь Каролина, моя сверстница, которая потеряла отца еще в детстве. Не знаю, зачем вообще это рассказываю… что-то развязался язык.

– Нам очень интересно, честно, – заверила Стей Данетт.

– Ну, если так, можно и поболтать. Кто знает, когда еще представиться возможность вот так поговорить с вами? – слабо улыбнувшись, спросила Стей, как-то двузначно глянув на Ану. – Мы с Каролиной неплохо ладили и, когда я выбиралась в Англию, мы проводили много времени вместе. Тем летом было также. Как только я пообедала и устроилась, как обычно в комнате Лины, да сменила дорожную одежду, мы решили пройтись, посмотреть, кто из наших друзей уже приехал на каникулы, кто из местных подростков выполз на улицу за приключениями, наподобие домашних вечеринок, любовных интриг и пьяных драк.

Дом тети Лоры мне нравился. Он был уютным, по-девичьи красивым и милым. Сами представьте. Тетя безумно любила цветы, особенно розы, пионы и разные вьюнки, а Лина рисовала маслом, очень недурно, и расписала все стены в доме. На кухне пестрели цветы в горшках и нарисованные фрукты, фрукты, фрукты… В гостиной чего только она не расписала! И пухлых ангелов, и деревья, детей, качающихся на качелях. Когда я смотрела на это, у меня захватывало дух.

      Тем не менее, долго в доме мы с Линой не задержались. Как я уже говорила, пообедав, мы пошли гулять. Погода была чудная. Ни жара, ни холод, что-то среднее. Ветерок обдувал. Я была действительно счастлива. Даже сейчас, вспоминая те дни, на душе становится приятно, словно дышать можно полной грудью. Но, возвращаясь в реальность, понимаю, что нельзя, увы.

      Мы шли по аллее парка, когда заметили его, – сказав эту фразу, Стей горького ухмыльнулась, как побитая жизнью меркантильная женщина. Анабель совершенно это не понравилось, ее примирение с болью. Это самое примирение, как следует, доводит человека либо до психушки, либо до петли, а психов и трупов Ане было вполне достаточно, и о пополнении она не грезила.

– Ты познакомилась с Кельвином, – догадался Николас. – Но что он делал в Бротфорде?

– Он там жил. Спокойной и размеренной жизнью приличного господина, который днем вел дела в конторе, а ночью курил траву на излюбленном кладбище и убивал животных, – ответила Анастейша тоном, будто бы все перечисленное было в порядке вещей. – Но, идя с Линой по аллее и чувствуя на себе его пристальный взгляд, я, к сожалению, об этом не знала. В тот день он шел с друзьями, и я явственно слышала, как они обсуждают нас, идя прямо за нашими спинами. Конечно, мне и Лине это польстило. Мы стали оглядываться и улыбаться. Как сейчас помню, Кельвин вдруг выскочил нам под ноги, перегородив дорогу, и друзья тут как тут.

– Привет. Знакомитесь на улице? Или тоже откажите нам, как те две институтки возле бара? – ослепительно улыбнувшись, спросил он, потерев щеку, горевшую от пощечины. В его глазах я прочла смех и желание развлечься. Но стоило мне глянуть на него в упор, я заметила, что он мной заинтересовался, как и я им. А его паясничество, лишь возможность