Западня - Сьюзен Льюис

Со всех лиц моментально сошли улыбки; все глаза обратились к Мадлен. Слишком потрясенная, чтобы пошевелиться, она тупо взирала на Пола, а он все с той же улыбкой протянул руку к Шамире. Воцарилась мертвая тишина. И вдруг у Мадлен выскользнул из рук фужер и разбился. Это привело ее в чувство, и она стремглав бросилась к двери; никто не успел глазом моргнуть. Серебристое платье блеснуло и растворилось во тьме. Дейдра ринулась следом. Но когда она добежала до боковой калитки и выскочила на неширокую горную дорогу, Мадлен уже не было.

Глава 24

Энрико молча наблюдал за тем, как береговая кромка тает, словно воск, в розовой утренней дымке. Волны с белопенными гребешками лениво плескались о борта «Росарии». Энрико вздохнул и спустился в каюту.

Горький аромат кофе смешивался со сладковатым запахом душистого мыла. Он улыбнулся. Мадлен хотела вернуть улыбку, но к глазам подступили слезы.

— Я думал, вы поспите, — сказал он, беря у нее кофейник и наливая две чашки. Потом передал кофейник наверх, матросам.

— Вернемся в салон.

Диванные подушки еще хранили очертания ее тела. С дверцы шкафа свисало серебряное платье. Мадлен переоделась в халат Энрико, и он мысленно поблагодарил ее за то, что она не тронула вещей Росарии.

Энрико все еще не был уверен, что правильно поступил, взяв ее с собой. Но когда он нашел ее в предутренней мгле сидящей на палубе в своем великолепном наряде, у него не хватило духу прогнать ее. Увидев его, она отпрянула, словно ожидая удара. Он заговорил по-итальянски, перешел на французский — и только потом вспомнил, что она англичанка. Он потребовал объяснений — в грубой, ультимативной форме; на ее лице появилось выражение затравленного зверька. Мадлен попыталась сигануть мимо него, но он поймал ее и заставил объяснить, как она сюда попала.

Она кивнула и не слишком разборчиво заговорила. Все же с грехом пополам ему удалось восстановить картину вчерашнего вечера. Когда Мадлен закончила, у нее было белое, осунувшееся лицо: казалось, до нее самой только сейчас дошел весь ужас происшедшего. Он не стал задавать вопросов — например, почему она выбрала именно его яхту. Все знали, что Энрико Таралло потерял жену. Эта несчастная решила, что одно разбитое сердце поймет другое. Не без досады, но решил взять ее с собой. Что он будет делать с ней на Сардинии, Энрико пока не знал. На острове его бабушка и сыновья — и, конечно, там их с Мадлен дороги наверняка разойдутся.

Теперь, когда они пили кофе, он рассудил:

— Вам нужно позвонить Дейдре, чтобы она не волновалась. Можно передать по рации.

— Потом, когда пристанем в Порто Черво.

— Как вам угодно.

В глазах Мадлен опять заблестели слезы. Он сел поближе и положил ее голову себе на плечо. И бедняжка уснула.

Проснувшись, она нашла Энрико сидящим на палубе. Прокравшись мимо двух матросов у штурвала, села рядом.

— Ну что, вам лучше?

— Кажется.

Взгляд Мадлен скользнул по его загорелым ногам с густой порослью черных волос. Плечи были нешироки, но мускулисты, а орлиный нос придавал красивому — особенно когда Энрико улыбался — лицу мужественное выражение. Она перевела взгляд на море. Солнце зажгло на воде бриллиантовые искры.

— Красиво, да?

Она кивнула и проглотила подступившие слезы. Энрико улыбнулся.

— Природа — великая утешительница. Море дарит покой, солнце — тепло, а небо — ясность. Все вокруг словно учит: нельзя поддаваться унынию. В океане не одна капля. Здесь понимаешь: твоя жизнь — всего лишь минута в бездонной вечности.

Сказав это, он закрыл глаза и откинулся назад. То были слова Росарии, сказанные, когда они пустились в очередное плавание и она открыла ему, что должна умереть.

— Мне очень жаль, — еле слышно произнесла Мадлен.

— Чего?

Ей хотелось выразить ему свое сочувствие, но она не решилась.

— Что я вам так навязалась.

Он улыбнулся.

— Может, оно и к лучшему. Куда бы вы еще пошли?

Это было задумано как шутка, но она вздрогнула, как от удара.

— Не знаю. У меня нет денег. Не просто с собой — вообще нет.

— Вы же знаменитость. Ваше лицо встречаешь повсюду. У вас должны быть…

— Нет. Я все истратила. Ничего не осталось.

— Значит, вы нищая?

Ирония в его голосе больно ужалила Мадлен в самое сердце.

— Да, нищая. Ни денег, ни друзей, ни семьи.

— Плохо, — сказал Энрико и понял, что больше не нужно ничего говорить.

Немного погодя она сама заговорила:

— Я слышала, у вас есть бабушка и сыновья. Должно быть, очень приятно иметь семью. Вы их любите?

— Конечно. А вы, Мадлен? Вы любите своих родных? Неужели у вас совсем никого нет?

— У меня есть тетя и двоюродная сестра — все равно что родная. Но я предала их. Особенно кузину. Если бы у меня хватило мужества искупить свою вину! Но уже поздно. Она никогда не простит.

Сама того не зная, Мадлен затронула самое больное место, пробудила угрызения совести, преследовавшие Энрико после смерти Росарии. Он и раньше винил себя, но ничего не мог предпринять, потому что Росария любила Серджио и, несмотря на случившееся с Арсенио, заступалась за него.

Он резко поднялся и отошел к другому борту. Слова Мадлен неотвязно звучали в мозгу. «Я предала их… Если бы у меня хватило мужества искупить свою вину! Но уже поздно…»

Пять лет назад он упрятал Арсенио в лечебницу для душевнобольных, и с тех пор не проходило дня, чтобы он не спрашивал себя: кто дал ему право судить и решать судьбу брата? Он уговаривал себя: это было сделано для его же блага, — но в глубине души сознавал, что Арсенио заперли из-за имени, которое он повторял в бреду. Только семья Таралло имела право знать о bottega и о том, что причиной его безумия послужило то, что произошло с Оливией.

Тогда Сильвестра отказала Серджио от дома, но не выдала полиции. Впрочем, она знала только часть правды. Никто из них — ни она, ни Энрико — не знал всего, что произошло в ту роковую ночь. Возможно, докопавшись до истины, он сумел бы искупить вину и вернуть Арсенио домой. Но всей истиной владел только Серджио, а он никогда не скажет.

Усилием воли заставив себя вернуться в сегодняшний день, Энрико поискал взглядом Мадлен. Какое бы зло она ни причинила своей кузине, оно не может сравниться с тем, как он распорядился судьбой Арсенио. Он заклеймил брата клеймом убийцы, лишил семейной поддержки, низвел до уровня тени, оболочки человека, и все только для того, чтобы выгородить Серджио.

Он нашел Мадлен на камбузе — она взбивала яйца, одетая в одну из его рубашек. Так часто одевалась Росария, и это его оскорбило.

Под его тяжелым взглядом Мадлен смутилась.

— Я скверная повариха, но надо же поесть.

Однако выражение лица Энрико осталось жестким. Мадлен растерялась.

— Пол всегда говорил, что злость возбуждает. Может быть… Я знаю, вам тяжело… может, вам станет легче, если… я у вас в долгу…

Его лицо перекосилось от презрения.

— Это яхта моей жены! Вы оскорбляете нас обоих: меня и ее — своими мерзостями.

— Простите. Простите, Энрико, не обижайтесь, пожалуйста. Я просто…

— Убери руки! Немедленно сними эту рубашку, надень свое платье и оставайся здесь, пока не прибудем в Порто Черво. Не хочу тебя видеть! — И он выбежал на палубу, исполненный отвращения к самому себе, потому что почувствовал, что его тело может предать сердце.

Чувствуя настроение хозяина, матросы держались от него подальше и закрывали уши для всего, что не было гулом океана или криками чаек. Солнце описало дугу, не встретив ни единого облачка. Стыд жег Энрико не меньше солнечных лучей. Что он знает об этой девушке? Только то, что писали в газетах, а на прессу нельзя полагаться, это он знал по своему опыту. Она предложила ему себя, как другие, потому что он был знаменитым гонщиком. Но, с другой стороны, Мадлен Дикон сама не обделена славой. Вдруг она сделала это от чистого сердца, по-своему проявляя милосердие? Скорее всего, она не знает других средств выразить благодарность, а он отшвырнул ее с неменьшей жестокостью, чем человек, которого она любила.

Когда Энрико снова спустился вниз, по волнам за «Росарией» следовала гигантская тень. Он остановился в дверях, понимая, что должен что-то сказать, но, сидя в уголке в своем серебристом платье (как он велел), Мадлен казалась такой юной и беспомощной, что он поперхнулся словами. Посмотрели бы на нее сейчас все эти люди! Что они знают о чувствах таких женщин, как Мадлен?

— Прошу прощения, — хрипло выговорил он. — У вас свое горе, и мне следовало бы поблагодарить вас за попытку помочь мне перенести мое.

Она поникла головой, спрятав лицо за волной золотистых волос. Он сел рядом на скамью.

— Вы по-настоящему любили свою жену? — почти шепотом спросила Мадлен.

— Да.

— Я вас видела с ней. После вашей победы в Силверстоне. Она уже тогда знала о своей болезни?