Поворотный день - Владимир Богомолов

А там, наверху, кто-то стучал монотонно и беспрерывно деревянной колотушкой по глине, точно по голове. И эти удары окончательно вывели его из обморочного состояния. Он понял, что жив. И теперь главное — добраться до родника, что бьет испокон веку в кладбищенской балке.

Но сбросить с себя тяжелую, как свинец, землю оказалось делом нелегким. Пока Петрунин выбрался из ямы, несколько раз отчаяние брало верх над желанием спастись. Но как только закрывал глаза, перед ним вставал кум. И сразу Логвин начинал вновь, теряя последние силы, работать.

Когда голова очутилась на воле, Логвин даже сник, ослепленный кромешной тьмой. Он ведь явно помнил узкую невзрачную полоску рождающейся зари. А теперь на него навалилась глухая темнота. Жуткое предчувствие слепоты опалило его сердце. Но он заставил себя еще и еще раз открыть глаза, вглядеться в безлунное небо и отыскать в прогалине бегущих облаков мерцающую звезду. Логвин загадал, если она блеснет, когда он выберется из ямы, выживет. И она, ка-к показалось ему, трепетно-ликующе замигала, расплываясь в глазах, заполненных слезами.

Выбрался кое-как. Огляделся. Прислушался. Нигде, никого ничего. Встал на колени, попросил у жены и детей прощенья и дал клятву: отныне и до конца своих дней драться с врагами беспощадно.

Спускаясь в балку, к роднику, Петрунин понял, что пролежал, присыпанный землей, не час-другой, а не меньше суток, а может, больше.

Возле родника с трудом снял гимнастерку, с еще большими усилиями — нательную рубашку. Тут же нарвал жирные листья подорожника, положил их на раны. Зубами и левой рукой разодрал рубашку, перетянул этими полотняными лентами раны и только тогда обратил внимание на исчезновение с небосклона его заветной звездочки. Понял, что вот-вот за песчаной грядой засветится заря и нужно как можно скорее уносить ноги.

Но куда? К теще? Дом наверняка на подозрении. В семьи дружков? Поставить под удар их невинные жизни. Вот и выходит: вроде станица родная, а хуже мачехи. Решил Петрунин уползти в степь, на выгон, укрыться там и подождать пастухов. Может, кто из знакомых попадется на глаза.

Кажется, задремал Логвин, надежно укрытый влажными большими листьями придорожных лопухов и лебеды. Услышал треньканье коровьих и козьих колокольчиков лишь тогда, когда животные от стада подошли к нему почти вплотную.

Высунул голову из укрытия. Видит, два паренька. Одному лет пятнадцать, ни дать ни взять — его старший, Антон. И это сходство определило все дальнейшее поведение казака. Он уверовал, что подросток, похожий на его сына, не может причинить ему лиха. Логвин смело выбрался из укрытия.

Те сначала испугались, завидев истерзанного человека, а потом спокойно подошли к нему.

Счастье улыбнулось красноармейцу: пастушатами были дети Ломакина и Редькина, его дружков. Они уже знали, что в среду ночью (а сегодня пятница) был расстрелян изменник казачьего Дона Логвин Петрунин. А он, оказывается, живой, но уж дюже плохой. Дали они Логвину молока, краюху пшеничного калача. Один остался со стадом, другой пошел проводить раненого до ближайшего хутора, где жила то ли фельдшерица, то ли знахарка.

Две недели пролежал в погребе под сараем Логвин, залечивая раны. Много, видать, крови потерял, потому что несколько дней не мог и десятка шагов сделать, чтобы не свалиться от головокружения. Но потом скоро пошел на поправку: помогли снадобья и мази.

Через акушерку узнал (к ней со всей округи ехали), что белые вконец прижали красных к самому Царицыну и вряд ли те удержат город. А то, что по ночам видны на горизонте сполохи, скорее всего, грозовая молния раскалывает небо.

Конечно, белые крепко придавили красных, но если идти точно на Иловлинскую, то можно попасть к своим…

Как вернулся Логвин из-за Дона, долго не узнавали его земляки. Что седые клочья торчали в некогда смоляной шевелюре — этим не очень сегодня удивишь, многие головы война побелила. Неразговорчивым стал Петрунин, даже угрюмым, а в бою неприказно лют. Если не успевали командиры властью остановить его, не щадил ни пленных, ни раненых, особенно у кого на погонах звездочки да лычки… Будто не понимал слов казак или считал, что относятся они не к нему. Потому долго не доверяли ему ходить за «языком».

Лишь когда появился в полку Магомет Алиев, отошел Логвин от своих горестей, отмяк сердцем. Но не для врагов, для своих. Даже улыбаться стал чаще, чем дождик в этих местах выпадает.

Подивился Петрунин, что однажды вызвали его в штаб не для того, чтоб задание дать, а встретиться с каким-то приятелем.

Вошел Логвин, честь по чести отрапортовал, а командиры несколько удивленно переводят взгляд с горца на него. И если тот засветился весь радостью и был готов сорваться с места, то Петрунин спокойно взирал на штабных.

— Что же ты, Логвин Иванович, не признаешь дружка? — спросил Шапошников, с недоверием разглядывая кавказца, который по-прежнему находился на седьмом небе от счастья.

Теперь Петрунин заставил себя внимательно вглядеться в угловатые, резкие черты продубленного лица. Но ничего родного, близкого не уловил в его нерусском обличье. И только когда тот заговорил, просительно протягивая руки к Петрунину точно к Иисусу Христу, вспомнил кабардинского аргамака, преданного хозяину так, как, может, не бывает предан человек человеку. Но даже эта деталь не убедила бойца в том, что расстались они приятелями. Просто он пожалел тогда беднягу. Встретился бы этот чечен или лезгин, кто он там, через две недели, с земли бы не поднялся, не то что на коне уехал. Да ладно, что попусту прошлое ворошить.

— Теперь признал, — сказал Логвин, не вкладывая в тембр голоса никаких красок. — Ну и что?

— Как «что»? — удивился комполка. — Человек, можно сказать, рискуя жизнью, к тебе шел, хотел убедиться, что ты жив-здоров, своего аллаха за тебя молил, а ты так безразлично встречаешь. Единственное, что нас смущало: не лазутчик ли он. А раз ты его угадал, верю я ему на все сто процентов. И такую привязанность надо бы оценить достойно, товарищ Петрунин, а не бирюком глядеть на гостя. Он нам немало хороших вестей привез.

— Ну, а я тут при чем? — не понял Логвин обиды Шапошникова.

— Как при чем? — взорвался комполка. — Человек из-за тебя, можно сказать, всю жизнь поломал, от белых ушел, к нам просится. Понимаешь, голова садовая? Если бы все обманутые солдаты повернули штыки против буржуазии, мы давным-давно прикончили бы всю контру.

«Вот оно что, — наконец сообразил Петрунин, — значит, я вроде комиссара, перековал душу одного контрика». И от этой простой мысли ему стало весело. Он уже слушал Магомета не только без раздражения и безразличия, но даже заинтересованно, редким кивком подбадривая, а улыбкой осчастливливая. Магомет рассказал, как еще в лазарете задумался над поступком казака. Ему ведь офицеры, как толмачи, все уши прожужжали, долдоня о красноармейских зверствах, пытках, сплошных расстрелах. Своими раздумьями поделился с соседями по койке. Одни отнеслись к вопросу как к чему-то сверхъестественному, потому что сами верили в неописуемую жестокость красных, другие угрюмо отвернулись от болтливого кунака, третьи по-доброму ругнули и велели держать язык за зубами. Но когда Магомет задал свой вопрос врачу, тот ничего не мог придумать лучше, чем обвинить джигита в большевистской агитации, в предательстве и приказал незамедлительно направить его в штрафную роту.

Но Магомет решил во что бы то ни стало отыскать красного казака Логвина Петрунина и узнать лично от него, почему он оставил ему коня и сохранил жизнь. Считай, все лето блукал джигит по степным хуторам и станицам, разыскивая своего спасителя. И вот наконец он видит Логвина живым, здоровым. Он хочет служить не вообще в Красной Армии, а именно под началом Петрунина.

Командование согласилось. И не жалело после. Магомет стал тенью Петрунина. В атаке ли, в разведке он всегда впереди отделенного, за обидное слово в адрес Логвина голову готов снести. Так сдружились донской казак и аварец из Дагестана, что ни словом сказать… А если случалось уходить им в тыл белых поодиночке, очень переживал оставшийся.

Как сейчас. Расставались возле самой воды. Не плакали, не целовались, лишь крепче обычного стиснули друг друга, хлопнули пару раз один другого по спине и одновременно сказали:

— Прощай, брат…

И направился боец, гремя царскими медалями, полученными на германском фронте, на противоположный берег Дона, в хутора, занятые белоказачьими войсками Мамонтова.

Идет от хутора к хутору, интересуется земляками-одногодками, кое о ком сам рассказывает матерям и невестам, спрашивает, как живется-можется казакам при новой власти, скоро ли кадеты начнут освобождать от большевиков левый берег Дона. С сожалением говорит, что сам отвоевался, списан подчистую из-за ранения, на что соответствующий документ имеется.