Сын Яздона - Юзеф Игнаций Крашевский

Послушный, тихий, он давал себя ругать и поносить, не показывая ни большого ума, ни избытка услужливости. Тяжёлый во всём, попав на двор и познакомившись с Верханцевой, которая ради него старалась немного омолодиться, поила его и кормила, он пошёл под её власть и стал покорным слугой.

Однажды вернувшись с охоты к Зони, он был так встревожен и удручён, что долго не могла добиться от него ни слова.

Только после нескольких кубков тёплого вина, осмелевший и остывший, он начал рассказывать то, чему был свидетелем.

Епископ Павел, по старой привычке, на охоте, когда гонялся за зверем, забывшись и загоревшись, в этот день забился в трущёбы, преследуя козу, которую, ранив копьём, надеялся поймать. Ворон скакал за ним в некотором отдалении.

Затем он увидел, что лошадь епископа остановилась как вкопанная, а перед ним вместо козы, которая куда-то исчезла, показалась женщина высокого роста, в чёрном платье, подпоясанная верёвкой, босая, с длинными волосами на плечах.

Ворон, который Беты никогда не видел, но слышал о ней, что имела страшную силу, слез с коня и с любопытством из-за дуба начал слушать и присматриваться.

Призрак или женщина, говорил он, сначала крикнул:

– Стой!

Конь Павла врылся копытами в землю, Ворон видел, как на нём дрожала кожа.

– Я здесь! – стала она смеяться. – Видишь! На твоей дороге везде… всегда! Чтобы ты не забыл, что мою душу имеешь на совести! Ты взял меня… я должна ходить за тобой. В первые дни ты поклялся, что меня не оставишь… до смерти.

Вот я тебя до смерти бросить не могу. Буду тебя преследовать, буду за тобой гоняться.

– Дьявол! – проговорил епископ изменившимся голосом. – Говори, чего ты хочешь от меня? Выкуп тебе дам, сколько пожелаешь. Уйди с глаз долой!

– Никогда! – рассмеялась женщина. – Ты – мой, я – твоя, и в аду нас ничего не разделит.

А потом смех разлетелся такой, что Ворон, как говорил, уши себе заткнул.

– Ничего не хочу от тебя, – говорила потом женщина, – только бы меня обратно взял, потому что я жена твоя, согласно закону Люцифера.

И она дико смеялась.

– Епископ и монашка! Отличная пара! Я не отпущу тебя!

Сойди с коня, пойдём ко мне! Отдохнём.

Она начала приближаться к лошади. Епископ ударил её по крупу, так что чуть не упал, когда лошадь встала на дыбы.

Осторожный Ворон на помощь идти не отважился, глаза женщины тревожили его так, что он не мог тронуться с места.

Чем большую епископ показывал тревогу, тем этот призрак сильнее, сердечнее смеялся. Вытянув к нему исхудавшие белые руки, подняв голову, она повторяла:

– Пойдём, сядем отдохнём под деревом. Никто не видит нас, кроме дьяволов, наших слуг. Пусть они порадуются! Дам тебе такой поцелуй, как тот первый, что спалил мои уста навеки! Пойдём! Пойдём!

Епископ с конём отступал всё дальше. От этой тревоги его охватило какое-то безумие, он схватил копьё, которое имел под рукой, прицелился, кинул – оно просвистело в воздухе.

Ворон закрыл глаза, потому что знал, что у Павла была опытная рука и почти никогда не промахивался. Думал, что увидит труп.

Затем послышался ещё более страшный смех. Копьё торчало, дрожа, в стволе дерева.

Ворон всем святым клялся, что из ствола брызнула ручьём красная кровь и потекла, а неустрашимая Бета стояла на месте. Увидев это, епископ, постоянно отступая с конём назад, слез с него и упал бессознательный на землю тут же при Вороне.

Только тогда тот соскочил помогать ему, а когда огляделся, призрака уже не было.

Издалека он увидел её, идущую в лес, она держалась за голову, качалась как пьяная.

Ворон не скоро мог привести в себя епископа; растирал его, а когда тот открыл глаза и начал спрашивать, не признался ему, что был всему свидетелем. Предпочёл солгать, что, прибежав, нашёл его лежащим на земле.

Слушая повествование, Зоня радовалась, хлопала в ладоши – чего Ворон понять не мог.

Вернувшись с этой охоты, епископ на несколько дней слёг.

Привели к нему монаха итальянца, жителя Салерно, который знал медицину, потом другого из Кёльна, ученика славного Альбертуса.

Сидели рядом с ним оба и поили его, обкладывали несколько дней, а оттого, что человек был железный, встал после этой болезни довольно скоро. Несколько дней потом он не решался выходить, а когда должен был выехать, послал вперёд на разведку людей, не видно ли где проклятой бабы.

Его уверяли, что нигде её не было. Епископ выехал, но на дороге к Вавелю увидел её, стоящую у забора.

Увидев его, она поздоровалась, приложив руку ко рту.

Поплелась потом за ним.

Он не мог повернуть, потому что его уже в костёле ждали, а тут она показалась вновь. Была постоянно у него на глазах, превращаясь в разных чудовищ, так что ослабевшего Павла отвезли домой.

Порой в течение нескольких дней она вовсе не показывалась. Павел становился сильнее, думая, что конец пришёл этой пытке. Затем, когда меньше всего ожидал, она появлялась у него на дороге, в лесу, у перевоза, в костёле, и становилась так, что её взгляда он не мог избежать.

Её взгляд имел такую силу, что Павел, встретив его, уже не мог оторвать глаз. Хотя не было её какое-то время, тревога шла с ним постоянно, он оглядывался, ему казалось, что замечает её, хотя её не было.

Он видел её в снах, вскакивал ночами, звал челядь, а люди, вбежав, находили его в середине комнаты, трясущегося, показывающего на чёрные углы комнаты, в которых ничего, кроме темноты, не было.

Это беспокойство, которое вынуждало его искать какое-нибудь страстное развлечение, чтобы заглушить навязчивое воспоминание, побуждало его к заговорам и махинациям. Ненависть к Болеславу и Лешеку увеличивалась от того, что ничего им сделать не мог. Он хотел мести.

Он жил то в Силезии у князя Опольского, то во Вроцлаве, то в Плоцке, создавая заговоры против своих князей. Довольно долго это продолжалось без заметного эффекта. Князь Болеслав ободрял себя тем, что приятели епископа покусится на него не посмеют.

Попытки заключить мир со стороны князей совсем не удавались. Когда его позвали из костёла в замок, он шёл на Вавель со словами язвительными и насмешливыми.

Встречая Лешека, он напоминал о своём заключении и замке в Серадзе. Болеслава ни разу не минуло повествование, как его, связанного верёвками, качая в повозке, везли дружки князя.

– Я это помню, – говорил он, – и пока человек жив,