Лестница. Плывун: Петербургские повести. - Александр Житинский

Что в этом пении вызвало такую реакцию? Вопрос был главным. Музыка, слова, сам жанр исполняемой песни, наконец?.. Не правда ли, это звучит как-то чересчур механистично… Типа начни Пирошников петь частушки, дом завалился бы в другую сторону. Глупости! Мистические явления объяснять надобно мистическими силами. Значит, следует обратиться к душе…

Ему нравилось это слово, которым можно было объяснить все, не объясняя в сущности ничего. Он помнил свои размышления и рассуждения в пору первого посещения дома и не намерен был от них отказываться. Но тогда душевные силы действовали не столь явно. Да, лестница сдалась в конце концов, выведя его с мальчиком на свободу. Да, для этого нужно было пережить что-то… Кладовка, да-да…

Но не так же грубо, господа! Спел блюз, вдохновился, испытал душевный подъем — и на тебе! Поехали!

Примерно так размышлял Пирошников, возвращаясь от аспиранта домой и спускаясь вниз по бесконечному коридору минус третьего этажа.

Выходило, что гарантией спокойствия дома было полное душевное спокойствие Пирошникова. Но как его достичь при таких условиях? Требовалось даже не спокойствие, а полнейшее равнодушие, но этого он не умел. Это равносильно смерти.

Посему он рассудил, что будет жить, как жил, по возможности плывя по течению. Для борьбы не было ни сил, ни времени.

Течение между тем превращалось в бурный поток.

Начальник охраны, связавшись с Лондоном и изложив обстановку, получил следующие указания хозяина:

1. Пирошникова не трогать, пусть живет и делает, что хочет.

2. Срочно создать ему сносные условия для житья. То есть, если он намерен остаться под лестницей, провести туда воду, газ и электричество, а также построить клозет и поставить душевую кабину.

Все это Геннадий поведал Пирошникову с глазу на глаз, посетив его каморку.

— Ты сказал ему про Серафиму? — спросил Пирошников.

— Сказал. Обязан сказать.

— А он?

— Смеялся. Сказал: «Вах!» Владимир Николаевич, поедем отсюда! — взмолился Геннадий. — Не хотите в подвал — найдем другое место. С третьего этажа магазин светильников съехал. Люстры криво висят…

— Смеялся… — пробормотал Пирошников. — Смешно ему… Интересно, почему он дает мне карт-бланш?

— Да все просто. Дом надо спасать. Спасти можете только вы. Заставить он вас не может. Сталин специалистов в шарашку сажал, а вам условия создают. Тем более опять начали заваливаться, только вбок.

— А ты откуда знаешь? — удивился Пирошников.

— Браткевич доложил. У него ж лаборатория на деньги Джабраила. Откуда столько железа взять? Там одно оптоволокно антигравитационное полмиллиона долларов стоит.

«Значит, слил аспирант информацию, — подумал Пирошников. — А впрочем, все равно. Через месяц всем будет видно».

— Останусь здесь, Геннадий, — решительно сказал Пирошников. — Для тонуса нужно. Строй мне сортир!

И он показал, где под лестницей нужно устроить туалет с душевой кабиной.

— А вот стену из книг не трогай. Это концептуально, — сказал Пирошников.

— Как? — не понял Геннадий.

— Несущая конструкция, — пояснил Пирошников. — Несущая смысл.

Геннадий вздохнул и отправился звонить строителям.

Между тем исход фирм из бизнес-центра нарастал. Спускали в лифтах и грузили в машины компьютеры, таскали по лестницам столы и кресла. Одновременно по городу расползалась информация, зачастую искаженная. Уже на следующий день после разговора с Геннадием новость о странных событиях в бизнес-центре «Петропавловский» достигла сетевых СМИ. Появился репортаж с фотографиями вечера поэзии. Пирошников был изображен с мокрой головой и прилипшими к пиджаку лепестками роз. На другой фотографии было видно груду тел, барахтающихся у стойки бара.

В краткой справке о Пирошникове, мгновенно появившейся в Википедии, было сказано, что он «был известен в молодости психологическими опытами, затем отошел от занятий парапсихологией и занялся книжным бизнесом».

Последствия не заставили себя ждать.

Первыми прибыли строители с инструментами, козлами, банками с краской и упаковками кафельной плитки. Все как на подбор были таджиками, а бригадиром у них был молдаванин Гуцэ. Он единственный, хотя и с трудом, говорил по-русски. Гуцэ объяснялся с таджиками матом. Мат они понимали.

Строителей привез на автобусе Геннадий и тут же, сдав их Пирошникову, уехал в магазин покупать сантехнику.

Телевидение опоздало всего на полчаса и тоже расположилось в холле, разметав по полу провода, поставив две камеры и подвесив микрофоны. По-видимому, предполагалось снять не просто репортаж, а нечто в жанре «реалити-шоу». Возглавляла группу решительная молодая дама-редактор по имени Жанна.

Свободные от дел служащие оставшихся в бизнес-центре офисов образовали амфитеатр, расположившись на ступеньках первого лестничного пролета и подстелив газеты. Сила тяготения сплотила их ряды, завалив всех на правый бок.

В качестве статистов на сцене находились Софья Михайловна и старик Залман с тем же плакатом.

В обеденный перерыв забежала Серафима накормить Пирошникова обедом. Камеры ее чрезвычайно смущали, зато прораб Гуцэ получил указания — где ставить газовую плиту и умывальник.

После ухода Серафимы жизнь в каморке Пирошникова замерла, он демонстративно читал книгу, развалившись в кресле, а таджики начали долбить кафельный пол для прокладки труб.

— Может быть, вы нам что-нибудь почитаете? Стихи, прозу? Или споете? — обратилась к Пирошникову Жанна.

— Ага. И станцую. Чтобы дом встал вверх тормашками! — откликнулся Пирошников весело.

Он не знал еще, как следует себя вести. Не обращать внимания, отвергать все предложения или же стебаться от души. Свободу выбора ограничивали мысли о возможных последствиях. Он хорошо помнил «силлабо-тоническую» подвижку. Так что ответ Жанне был лишь отчасти шутливым. Все могло случиться.

Однако она восприняла эту возможность с восторгом.

— Это было бы прекрасно! — воскликнула Жанна.

С таким же энтузиазмом она взялась бы снимать репортаж из эпицентра атомного взрыва.

Пирошников вновь испытал раздражение. Он взял в руки гитару, на что начавшая скучать публика на лестнице отозвалась аплодисментами.

Звукооператор молниеносно прицепил к рубашке Пирошникова микрофон-петличку.

— Прекратить ремонт! — скомандовала Жанна молдаванину.

— Кончай нах! — дал он отмашку таджикам.

Те мигом прекратили работу и уселись вдоль стены на пол, превратившись в зрителей.

Пирошников, словно нехотя, перебирал струны. Вид этого вестибюля с косо стоящими камерами, наклоненным полом, проводами, отрезками фановых труб, сваленных у турникета, со стеною из книжных пачек напомнил ему старую песню популярной группы, и он запел:

Мы стояли на плоскостис переменным углом отраженья,наблюдая закон,приводящий пейзажи в движенье,повторяя слова,лишенные всякого смысла,но без напряженья,без напряженья…

Лестница взорвалась аплодисментами. Песня была настолько кстати, что казалась специально написанной для этого случая. Впрочем, второго куплета Пирошников не помнил, а потому принялся импровизировать:

Но при полном согласиис несговорчивым теодолитоммы по струнке прошлимы прошли между быдлом и бытом,повторяя слова,знакомые камню и ветру,со смыслом избитым,смыслом избитым.

Раздалось два-три неуверенных хлопка. Публика почуяла неладное, она угадала пародию, невольно сорвавшуюся с губ артиста, и пародии этой не приняла. Слишком наглядна была здесь эта плоскость с переменным углом, чтобы ее пародировать.

Жанне, однако, песня понравилась, хотя автора она не угадала, Пирошникову пришлось объяснять, что это шутка, и это испортило ему настроение — он отложил гитару.

— У меня час отдыха, — объявил он и отвернулся от камер.

Таджики, похватав молотки и отбойники, снова принялись производить шум. Публика начала рассасываться, но телевидение и не думало сворачивать провода. Теперь Жанна интервьюировала Ларису Павловну, которая вынуждена была срочно поменять точку зрения на Пирошникова, что ей блестяще удалось, а потому наш герой предстал в ее мемуарах юношей, ищущим смысл бытия, а вовсе не алкоголиком, каким был еще вчера.

И тут перед турникетом возник настоящий юноша восемнадцати-девятнадцати лет с длинными и прямыми белыми волосами, свисающими из-под вязаной шапочки.