Командир Разведгруппы. За линией фронта - Анатолий Терещенко

– Война! Сколько жизней она должна забрать, чтобы насытиться?! – проговорил с явной досадой один из разведчиков.

Именно в это время в голову Зорича залетела, словно птичка, неожиданная мысль о природе войн, и он стал размышлять:

«Война, война… это жуткая, вероломная машина, созданная самим человеком для уничтожения других народов. Она оставляет людей без родного крова, убивая родственников – стариков, отцов, матерей, детей и внуков. Она оставляет человеческие жизни без их продолжения.

Причем гибнут конкретные люди, не знающие друг друга, а почему-то остаются живыми и невредимыми лица, знающие друг друга – политики. Война – это античеловеческое явление, – она чужда природе людской.

Войны превращают людей в диких зверей… Людей, рожденных, чтобы жить братьями. Она – это же несчастье в увеличенном масштабе. Сколько других народов погубила эта машина под названием «гитлеровский нацизм» – погубит он и свой народ, своё государство. Война – суд над нациями: победа и поражение – его приговор. И приговор обязательно случится. Надо судить этих мизантропов, открывших ящик Пандоры со вселенским злом и эпидемией смертоносной заразы…

Суд должен состояться! Мы его тоже приблизим!»

Процесс глубокого размышления о войне, затеянной немецким фашизмом, прервал крик впереди идущего партизана. Он неожиданно поскользнулся и полетел куда-то вниз. К счастью, его остановил горный карниз, выступающий плоским козырьком на метровой глубине под размокшей тропой, и разлапистое корневище кустарника. Именно они и спасли ему жизнь – за козырьком зиял глубокий каньон, до дна которого было метров тридцать. Рядом шедшие впереди и за ним партизаны бросились на помощь и вскоре вытащили «удачного неудачника».

Тропы на горных перевалах во время дождей представляли дополнительную опасность оступиться и полететь под откос вместе с многокилограммовым грузом вещевого мешка. Поэтому на таких отрезках маршрута разведчики ступали крайне осторожно. Зорич постоянно инструктировал бойцов быть внимательными и смотреть под ноги. Боялись, как мин, наступать на сухие ветки валежника, треск от которого разносился по лесу резким эхом, почти что как выстрел.

На привалах говорили на разные темы. Как знатока природы в отряде чтили минера-подрывника Евгения Сирко.

– Ну что, натуралист, чем порадуешь, чего можно ждать впереди? Какие приметы заметил? – обратился к нему Владимир Степанов.

– Если журавли и гуси летят высоко, не спеша и «разговаривают» – значит, будет стоять хорошая осень. Если полевые мыши живут под копной, осень будет сухой. А вот если птиц много и летят они быстро – жди ненастье. Галки собираются стаями и кричат – будет ясная погода. Петухи распевают – дождь.

За дни нашего похода вы видели и то, и другое, значит, – впереди нас ожидает и вёдро, и ненастье, – ответил замысловато Женя с лукавой хитринкой на физиономии.

Зорич заметил, что для отряда утешение одно – лучше идти вперед по бездорожью, несмотря ни на какие превратности погоды, чем потянуть за собой хвост карателей на легком пути.

Пройдя ещё несколько километров пути, партизанский отряд поднялся на вершину заросшего мелколесьем холма и остановился на очередной привал. В оврагах и ущельях сгущались вечерние сумерки. Тусклое осеннее солнце быстро садилось за темные гребни гор. Люди были на пределе своих физических возможностей, они устали от многокилометрового марша по горным серпантинам узких тропинок и грунтовых дорог. К концу дня всё вокруг изменилось. Вместо дневных, мрачных и тяжелых туч по небу, не спеша, поплыли легкие перистые облака. Стало почему-то светлей, но намного холодней. Стылый холод бесцеремонно забирался под вспотевшие и изношенные куртки, бушлаты и телогрейки, проникал сквозь дырки к ступням в потрепанных кирзовых сапогах, – яловые держались дольше. Некоторые бойцы с разрешения Зорича развели из веток небольшие костры – решили подсушиться. У огней они плотнее, словно беспомощные цыплята, инстинктивно жались друг к другу, чтобы быстрее согреться.

К одному из очагов подошел и Зорич. Огонёк горел не сильно – брошенный в костер валежник был пропитан сыростью, и эта вода, нагреваясь внутри веточек и сучьев, капризно шипела и пузырилась, вытекая и быстро испаряясь на их торцах. Когда в огонь кто-либо бросал клок сухой травы, тогда яркий сноп пламени на считаные минуты обдавал теплом лица разведчиков. В такие моменты сидевшие вдали от костра люди протягивал ладони, обласканные коротким всполохом тепла, исходящего от длинного оранжевого языка огня. Усталость и тепло у костра многих клонили ко сну…* * *

И вот тут случилось то, что случилось.

Слово Святогорову:

...

«С трудом преодолев сложный участок, остановились на отдых близ местечка Стара-Кремнички. Лагерь разбили на лесной высотке над долиной, разрезанной надвое лентой шоссе. Я решил осмотреться. В бинокль мне хорошо было видно, как там, внизу беспрерывным потоком движутся на восток немецкие машины с боеприпасами, снаряжением и солдатами в новенькой – с иголочки – форме горных стрелков.

В общих чертах все это можно было разглядеть и невооруженным глазом. Так что вся группа понимала: движущаяся армада направлена против наших словацких братьев, обороняющих столицу восстания – Банска-Быстрицу, а также, само собой разумеется, и против советских войск, спешащих на помощь восставшим. Равнодушно наблюдать за всем этим было просто невмоготу.

– Товарищ майор Зарич! Дорогой кацо! – вдруг, позабыв о своем «словацком» происхождении, с заметным грузинским акцентом обратился ко мне заместитель командира группы капитан Агладзе. – Скажи, да-а-арогой, каково мне смотреть на эту картину! – и он резко ткнул указательным пальцем в сторону долины. – До смерти не прощу себе, дав им вот так привольно гулять! Разреши, да-а-арогой, с высоты нашего положения встряхнуть этих гадов! Ну, хоть чуть-чуть, хотя бы малость. Пусть потом оглядываются…

А что я! Я сам не отрывал глаз от шоссе: страшно хотелось пощипать фашистскую нечисть. И все-таки, подавив желание, может, не так твердо, как следовало, я ответил капитану Агладзе:

– Не могу, Фома. Права такого не имею. Сам ведь знаешь, – приказ: до прихода на место в соприкосновение с противником не вступать и себя не расшифровывать. Даже в со-при-кос-но-ве-ние! Тебе, надеюсь, понятно?

– Так случай-то какой удобный! – вдруг поддержал капитана Агладзе рассудительный начальник штаба. – Пожалуй, грех им не воспользоваться. Инициатива все-таки наша. Мы в выигрышном положении, даже если спустимся, – ударим с высотки. И потом снова подымемся вверх. Немец побоится снизу нас преследовать. Успех гарантирован обстановкой и нашими орлами.

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});