Собрание сочинений в трех томах. Том 3. - Гавриил Троепольский

Итак, еду. Не радует звук моторчика «чайка». Река уже не та. Прошло только два года, и уже она не та. В низовье уровень ее упал на два с лишним метра… Обнаженные корни деревьев и камыша… Как мертвые спруты, лежат корневища белых лилий… За селом Рыбное на обнаженных кручах налимьи норы зияют, как раны, а на отвесных берегах жуткие космы погибшей осоки и прибрежного камыша. Рыба ушла… Потом — так называемый прокоп для спрямления русла: глубокий фиорд с отвесными стенами, на верху которых гигантские брустверы… Здесь воды на полметра, а тины — больше. Рыбы — тоже никакой… В прокопе у Байдака гудит бурун — это уничтожена естественная вековая плотина, устроенная самой природой. Тут нанесена реке смертельная рана… Кто это сделал? Зачем?

Со мной два моих друга — Владимир Антонович Семенов и Василий Михайлович Цымбалист: первый — токарь, второй — рабочий консервного завода. Едем в Дальнее (мое «Далекое»!). Что-то теперь там?

И вот мы в Дальнем, у Кладовской протоки. В прошлом году мы въезжали в протоку из реки, как и много лет назад, теперь же бьет ручей-водопадик с высоты двух с половиной метров… Мои друзья еще раньше устроили наверху ворот, при помощи которого мы подняли челноки, поставили их в протоку и… поехали в Дальнее, в озера. Поехали так же, как и раньше. Реку спустили, а болота остались! «Небольшая» ошибка: не река, выходя из берегов, образовала болота — они питаются подземными водами… «Небольшая» ошибка, а река загублена!

Я сижу на берегу умирающей, израненной реки. Мне надо собраться с мыслями. Кажется, вот-вот разревусь. Но сдерживаюсь… Мне надо поймать какую-то все ускользающую мысль, что-то важное.

Слышу рядом Владимира Антоновича:

— Не надо, Гаврил Николаевич… Не надо… Ну же…

Разве я виноват, что не сдержался? И мне сейчас не стыдно той минутной слабости.

…Ночь. Белая луна над рекой, еще недавно такой красивой, чистой, прозрачной, как слеза. Ни рыбы, ни дичи — ничего! Не рябит месяц, не играет в реке. На весле вошел в прокоп: как в могиле — тихо, безжизненно-черные отвесы стен… Луна теперь провалилась в этот жуткий проем, поэтому теряешь ощущение неба вверху; весло глубоко вязнет в тине — дно постепенно заиливается; кажется, вот сейчас въеду под землю, но это — обман зрения: обвалился вертикальный «берег» прокопа и образовал зияющую рваную «дыру». Ночью она представляется черным гротом… Я люблю ночь на реке. Люблю эту реку, как близкого человека. Она еще жива!.. Неподалеку слегка ухнуло, как будто послышался протяжный стон со вздохом: то обвалился где-то берег. В глубокой ночи слышу немой укор, просьбу о пощаде. Река стонет!

А вот здесь была трехметровая глубина, теперь тут на моторке не проехать. Кто виноват? В ответ ухнул еще обвал или оползень — тоже со стоном.

Прокричала где-то цапля — в октябре это редкость. Наступает утро. Рассвет осторожно крадется по брустверам прокопов… Камыши лежат, свесив метелки на кручу, измятые, растоптанные, истерзанные. А ведь они-то и охраняли берега от размыва, как бессменные часовые, в веках.

Так и не заметил, как прошла октябрьская ночь. То ли от бессонницы, то ли от горя, мне стало казаться, что я в какой-то фантастической местности.

В ту ночь пришло убеждение в том, что я не имею права молчать, что я обязан рассказать, как все это произошло.

Казалось, я уже знал, как написать и что написать. И все же какая-то мысль, самая важная, ускользала, не давалась.

Ехал домой совсем больным и… злым. (Говорят, что это — тоже начало творчества.) Увидел на берегу колхозника — невысокого, одетого в новенький ватник. Он стоял и задумчиво смотрел вниз, на реку. Подъехал. Поздоровались. Он ткнул пальцем вниз, в прокоп:

— Ну? Как?

— Что — как?

— Речке-то — гроб? Аль еще можно поправить?

Отвечаю:

— Остановить надо сначала, а уж потом думать, как поправить.

— Не остановишь, — твердо сказал он. — Раз из области приказано — не остановишь. А ты — «останови-ить»! Вон из нашего колхоза, из Ильича, сам председатель писал в область: дескать, скотину поить нечем стало — воду возим в бочках на ферму… Это рядом-то с рекой! А! Накопали, туды их мать! Сперва луга позабросили, а потом речку сничтожили. Одно слово — силос кругом идет какой-то. — Он зло вскинул взгляд, явно обвиняя и меня. Плюнул.

Читатель догадывается, что я опустил много слов, произнесенных собеседником в качестве вводных и пояснительных. Все же я спросил:

— И что же ответили председателю?

— Не знаю, — угрюмо ответил он. — Комиссия была вроде. Кто составлял проект загубления реки, тот и приезжал проверять… Сам себя… Да что же это оно делается? А ведь мы выросли на этой реке. Без нее нам погибель, — Он опять ругнулся, еще раз плюнул и, не прощаясь, ушел.

Первый раз за все время работы агрономом я не знал, с кем разговаривал — ни имени, ни фамилии, разве что только кнутовище с коротким кнутом служит верным признаком: со мной разговаривал не пастух, а либо конюх, либо ездовой, то есть человек «отживающей» профессии. Очень уж он был сердит: ушел — и все.

Когда я рассказал все это моим спутникам Владимиру Антоновичу и Василию Михайловичу, поджидавшим меня невдалеке, то каждый из них резюмировал по-своему:

— Если бы тот колхозник знал, что у мелиораторов никто и ни за что не отвечает, да если бы автор проекта попался ему один на один, как с тобой, то, пожалуй, кнутовищем он не сам себя похлестал бы по заду, — сказал Владимир Антонович.

Василий Михайлович процедил угрюмо:

— Волнение в народе от всей этой мути…

Убеждать их в обратном бесполезно. Да и в чем убеждать? Я-то знаю, что проект осушения порочный, что от жалоб он защищен наглухо, что, в общем-то, результаты его исполнения вызвали небывалое недовольство жителей прибрежных сел и города Острогожска, что «жалобы» эти рассматривались канцелярско-бюрократическими методами. И теперь я вижу явное и массовое недовольство неразумными манипуляциями на реках… Наконец-то я поймал эту мысль! Надо раскрывать карты всех путаников и прожектеров в сельском хозяйстве, в том числе и губителей малых рек.

Сто сорок лет тому назад поэт-декабрист К. Ф. Рылеев написал:

Там, где волны ОстрогощиВ Сосну Тихую влились…

Нельзя этому не верить. Была, значит, быстрая река Острогоща. Но теперь ее уже нет. Совсем нет. Лет пятьдесят назад она еще упоминалась в некоторых трудах как «временно действующий приток Тихой Сосны». Сейчас там сухое дно, обыкновенный широкий овраг — мертвая река. А ведь в устье этой реки Петр Первый входил по Тихой Сосне на своих галерах, вмещавших до сотни человек каждая. Там-то, на Майдане, он и встречался с Мазепой.

Примерно за триста лет уровень реки Тихая Сосна упал не меньше, чем на метр (в противном случае галеры пройти не смогли бы). Он продолжает медленно и упорно падать и сейчас, это я установил по данным Воронежской гидрологической станции за последние двадцать лет. Кстати, эти обработанные данные, выраженные кривой меженного уровня по годам, доступны для обозрения любого желающего, даже неспециалиста.

С падением уровня самой реки притоки ее постепенно умирают.

Можно перечислить десятка полтора высохших маленьких рек только в одной Воронежской области. То же происходит и в других областях Центрально-Черноземной полосы России.

Профессор А. А. Дубянский, ученый с мировой известностью, непререкаемый авторитет в области гидрогеологии, утверждает, что режим питания наших степных рек подземными водами изменяется в отрицательную сторону.

Совершенно очевидно, что общая площадь водного зеркала степных рек уменьшается катастрофически даже и не в геологическом представлении. Это отчетливо заметно за время одной человеческой жизни, а в ряде случаев за полтора-два десятилетия.

Но мы знаем также случаи гибели рек в результате глупого вмешательства прожектеров или рабов инструкции. Так в 1938 году «отрегулировано» русло реки Тавровки. И всего за три года речка умерла: ее полностью, начисто и навеки, заилило песком и выносами из балок, тоже сложенных песками (доклад инженера В. М. Лобачихина, Воронежского филиала «Росгипросельхозстроя», на научной конференции, 1962 год). Была река — нет реки. Ради чего ее уничтожили? Якобы для осушения трехсот — четырехсот гектаров поймы. Но пойма-то превратилась в пустыню! Кто утвердил такой проект? Спросили ли разрешения у народа?.. Впрочем, об этом речь будет ниже…

Второй случай. Река Осереда, приток Дона, до 1930 года была полноводной, а замечательные ее поймы давали по два укоса сена. Опять же в результате «мелиорации» и эта река выведена в разряд умирающих: резкое понижение уровня воды иссушило пойму настолько, что местами там уже ничего не растет; вследствие же увеличения расходов воды, а следовательно, увеличения быстроты течения, русло промыло так, что берега стали отвесными и глубокими, — из реки сделали ров. И все сработано одним кинжальным ударом в сердце реки: прокоп для спрямления русла в низовье. Для чего? Якобы для осушения… шестисот гектаров поймы.