Большая Засада - Жоржи Амаду

Капитан сажал его на тыльную сторону ладони, чесал ему голову и животик, и Сунь-себе-в-зад жмурился от удовольствия. Зилда утверждала, что это самка, раз уж птица позволяла так себя тискать. Самка и к тому же преданная — никому иному, кроме Натариу, птица не позволяла такие интимности и сразу же принималась яростно клевать любого, кто пытался ее приласкать. Еще и оскорбления выкрикивала: «Вор! Сукин сын! Сунь себе в зад!» Она едва не оторвала палец негру Тисау который пытался с ней подружиться: «Дуй отсюда, мой блондинчик!»

Своеобразный словарный запас мараканы был следствием долгого проживания в прокуренном игровом зале притона в переулке Мула в Итабуне, в популярном борделе «Нувенш». Это была смесь кабака, где подавали кашасу, коньяк и коктейли, публичного дома — в комнатушках на чердаке промышляли проститутки, — но в первую очередь это был игровой притон. Этот многогранный «центр развлечений» принадлежал Луишу Прету — смельчаку, которого зачастую неправильно понимали и недооценивали, но человеку достойному. Во время одной заварухи, связанной с картами, капитан однажды спас ему жизнь.

Он случайно оказался в этом заведении — его пригласила туда одна шлюха, знакомая еще с давних времен. «Давненько я тебя не видала, Натариу», — сказала кокетка, повстречав его на улице. Слово за слово, и они оказались наверху, в борделе «Нувенш», чтобы отметить долгожданную встречу яростными ударами его молота.

Натариу застегивал брюки, собираясь прощаться, когда шум опрокидываемых столов и стульев и возбужденный крик попугая: «Грязный вор!» — привлекли его внимание. Дама, все еще обнаженная, и бровью не повела. Брань и беспорядки были обычным делом в этом популярном притоне. Но неразбериха продолжалась, послышались смертельные угрозы: «Я тебе потроха вырву, собака!» — и капитан узнал голос Лалау, жагунсо, который некогда служил под его началом и был известным храбрецом и честным малым. Натариу устремился вниз, и как раз вовремя, чтобы помешать Луишу Прету неминуемо отправиться к праотцам — кинжал Лалау уже сверкал в табачном дыме. Когда был восстановлен порядок, расставлены по местам столы и стулья и снова начата игра, Натариу задержался, раззадоривая попугая-маракана. Капитан даже расхохотался — а это случалось с ним крайне редко, — когда услышал, как птица изрекла: «Сунь себе в зад», — мигая глазом и легонько потряхивая красно-зелеными крыльями. В благодарность Луиш Прету приказал отнести попугая в пансион тетушки Сеньориньи, где капитан расположился, будучи в Итабуне. Это был подарок от воскресшего к жизни.

На фазенде Аталайа Сунь-себе-в-зад научился свистеть, подзывая собак, кудахтать как курица, имитировать голос негра Эшпиридау: «Мира тебе и здоровья, кума Зилда!» В Большой Засаде Турок Фадул научил его арабским ругательствам. Маракана повторял их с чистым произношением жителя ливанских гор.

За обильным обеденным столом в доме капитана Фадул — частый гость — надрывался от хохота, слушая как Сунь-себе-в-зад ругается по-португальски и по-арабски. Ему никогда не удавалось — впрочем, он и не пытался — почесать попугаю голову, а уж тем более животик. Это была привилегия капитана Натариу да Фонсеки.

Сунь-себе-в-зад становился полиглотом. Помимо арабских ругательств он распевал по-итальянски отрывки из арий, звучавших из граммофона. Слава о попугае летела по свету, разносясь по ослиным тропам:

— У капитана Натариу удивительный попугай. Он говорит по-турецки и на языке гринго — эдакий затейник.

Граммофон — подарок полковника Боавентуры Андраде — был главной забавой и самой большой роскошью в доме капитана Натариу да Фонсеки. Зилда относилась к нему с таким трепетом, что не позволяла заводить его даже Эду — старшему сыну. Это могли делать только она и Натариу. Лишь изредка крутил он ручку аппарата, чтобы продемонстрировать его с ноткой тщеславия высоким гостям — полковнику Робуштиану де Араужу, куму Лоуренсу — начальнику станции в Такараше, сеньору Сисеру Моуре — скупщику какао, работавшему на компанию «Койфман и Сиу — экспортеры».

В свободное время, обычно ближе к вечеру, перед ужином, Зилда заводила граммофон и слушала, подперев подбородок и полуприкрыв глаза. Она не понимала языка, на котором пели, но звуки — высокие и низкие, в особенности высокие — завораживали ее. Иногда составить ей компанию приходила Корока — они обсуждали, что случилось в селении, слушали музыку — цилиндров было только три, в комплекте с граммофоном. Случалось, заглядывала Ванже и приносила какой-нибудь гостинец — сладкий батат, тыкву, сладкую маниоку — для Капитановой кухни. Старуха нахваливала граммофон:

— Ох ты, глазам своим не верю…

Ванже стала близка с Зилдой, а к капитану относилась с особым почтением — не могла забыть ту встречу на дороге. Ванже разное о нем слыхала, но все это в одно ухо влетало, в другое — вылетало. Для нее, кроме Господа, никто не мог сравниться с капитаном Натариу да Фонсекой. Она попросила его стать крестным сына Лии и Агналду, когда того наконец окрестят. А крестной — вы уж простите, дона Зилда, — может быть только Жасинта Корока, которая приняла роды.

Сначала ребятня, которую приводили Эду и Неба, собиралась вокруг граммофона. Напуганные, они внимательно слушали, пытаясь понять, где та тетка и тот тип, которые распевают эти иностранные песни. Впрочем, он им быстро наскучил — музыка была все время одна и та же, — и они предпочли заросли с птичками и сагуи, где ставили ловушки и силки.

Приходила Бернарда с младенцем на руках. Просила благословения у крестной, помогала в домашних делах. Молча, с улыбкой, слушала она граммофон, выискивая у Зилды гнид. Она всегда приходила в отсутствие капитана. Если случалось, что он приезжал и заставал ее там, она просила у него благословения и сразу прощалась. И сидела у себя в домике, всегда готовая принять его, когда он только захочет.

Зилда подавала гостям наливку из женипапу, из питанги, из маракуйи — все домашнее. Как у нее хватало времени на все это? На домашние дела, на кухню, наливки, банановые десерты, сушеный кажу, на шитье и вышивку крестом? Чтобы преданно и заботливо растить детей — своих и приемных? И все это не повышая голоса, не бегая туда-сюда, не жалуясь. А на что жаловаться? Когда Натариу подобрал ее, сиротку и бродяжку, она и представить себе не могла, что поднимется на такие высоты: замужняя дама, муж ее — капитан Национальной гвардии и фазендейру, а сама она хозяйка такого солидного дома, и двор у нее, и скотина домашняя, и стол обильный и для всех открытый. На что тут жаловаться? Она же не какая-нибудь неблагодарная!

Стол был воистину обильным и открытым — для всех, кто заходил, даже без приглашения. В отсутствие капитана народу было не много — Корока, Меренсия, Бернарда, еще какая-нибудь подруга, но мужчины никогда, ведь главы семьи дома нет. Натариу большую часть времени проводил на фазендах Аталайа и Боа-Вишта, и особенно в ту пору, когда шли всходы или начинался сбор урожая: следил за сбором и сушкой какао, — но когда он прибывал в Большую Засаду, дом наполнялся гостями. За столом не хватало места, зачастую народ ел на веранде или на кухне вместе с детьми. Друзья, кумовья, просто знакомые, визитеры, приехавшие, чтобы обсудить с ним дела, чужаки, желавшие засвидетельствовать ему свое почтение, и, конечно, жители деревни. Когда он проходил или проезжал верхом по пустырю, по Ослиной дороге, через Жабью отмель, все здоровались с ним радостно и сердечно, с почтением, граничившим с поклонением. Мужчины в знак уважения снимали шляпы, женщины улыбались, в приветствиях некоторых мужчин сквозила нотка страха, а в улыбках некоторых женщин можно было заметить след кокетства. Дети подбегали, чтобы поцеловать ему руку: «Благословите, капитан!»

Сам полковник Боавентура Андраде, царь и бог в здешних местах, хозяин и кум, вкусил яств за столом Зилды, попросил добавки и похвалил, облизывая губы. Тут были и курица в буром соусе, и вяленый тейу, и рыба, жаренная на пальмовом масле, и жареная цесарка, и десерты из бананов и кажу, и крем из авокадо. Зилда извинялась за не слишком разнообразное меню — только четыре блюда, жалкая нищета по сравнению с обедами в особняке полковника. Дочери помогали ей на кухне: учились добавлять приправы, смешивать соусы и ловить момент, когда блюдо готово.

По дороге из Аталайи полковник свернул на тропинку и проехал через Большую Засаду, желая обсудить с Натариу, где возможно разместить группу переселенцев из Сержипи, которых он ожидал в Ильеусе. Они ехали из Эштансии — родного города полковника, и, как потом выяснилось, приходились ему родней. Он воспользовался случаем, чтобы проехать через долину — полковник был здесь во время прошлого сбора урожая, больше года назад. Уже тогда прогресс, наблюдавшийся в Большой Засаде, поразил его, что уж теперь говорить?