Заговор посвященных - Ант Скаландис

Он так и произнес — оба слова с большой буквы.

— Плохой перевод, — заметила я. — По-русски точнее будет сказать «орлиная дорога» или «дорога орлов».

— А Библия хорошо переведена?

— На русский? Неважно.

— Вот и я так считаю. Но её почитают и заучивают наизусть именно в этом виде. Потому что канонический текст. Понимаешь? А Иглроуд — это из наших Канонических Текстов, причем из их Запретной части. Ну, вспоминай! Ты должна их знать, ты же все знаешь.

— Иглроуд, Иглроуд, — проворачивалось в голове, но контакта пока не было, видно, запрос пошел слишком далеко, а скорость света на Втором уровне бытия — величина сугубо постоянная, как и на Первом. (Вот какие наукообразные объяснения посещали мою бедную голову. Это ж с ума сойти! У меня ведь в школе по физике одни тройки были. Я не понимала никогда и сейчас не понимаю, как это у света может быть скорость.)

— Виталик, — спросила я, чтобы убить время, — а что такое Запретная часть Канонических Текстов?

— А это та часть, которая недоступна даже Владыкам, в смысле всем Владыкам, она доступна лишь Избранным. Видимо, древние писали эти сутры, эти строки, эти стихи для очень-очень далекого будущего, с расчетом, что до них доберутся лишь тогда, когда смогут понять, и лишь те, кому надо.

— Слушай, но о каком будущем может идти речь, если уже на Четвертом уровне время крутится в любую сторону?

— И ты его крутила? — улыбнулся Виталик.

Я прикусила язык. Я ведь не думала об этом ни разу. Вот Владыка Марк мечтал о прошлом, а лично мне казались крайне противоестественными любые путешествия во времени. Особенно теперь. Так может, это нормально? Может, и все другие не трогают время?

Я ничего не ответила, и Виталик произнес с нажимом:

— Древние знали, о чем говорили.

— Стоп! — Я вдруг словно проснулась. — А ты-то, Виталька, откуда все это знаешь? Ты Избранный Владыка, что ли?

— Не, я вообще не Владыка, — сказал он невозмутимо. — Я просто сижу на компьютере. На главном компьютере Второго уровня.

— Ну надо же! И здесь бардак…

— А ты как думала!

И тут оно вспомнилось. Я прочитала вслух:

«И птицы все в стремительном полете

Покинут гнезд привычные места,

Когда, чертя круги, Орел с Орлицей

Взовьются ввысь и снова упадут,

И Третий вступит царственною лапой

На Иглроуд, он же Путь Орла,

И распахнет крыла над Ойкуменой»

— Что-нибудь понял? — поинтересовалась я.

— Кое-что, — бодро ответил Виталик. — Орел с Орлицей — это вы с Тристаном. Куда сорвутся птицы, то есть мы все, — это вопрос, конечно, и главное — кто третий?

Я чувствовала: Виталику очень хочется, чтобы это он стал третьим, но я — то знала, уже наверняка знала: не он. И просто спросила:

— Почему ты решил, что это мы9

— Элементарно, Уотсон! Вот слушай все, что я знаю о твоем Тристане.

И Виталик рассказал

Оказывается, там, в этих проклятых эмпиреях, Тристан не понял смысла моего исчезновения и рванулся назад через все барьеры, семикратно нарушая Главную заповедь Высшего Закона. Ему уже было все равно. Может, об этом говорил Владыка Марк? Ведь каждый переход с уровня на уровень приравнивался к потере одной жизни. Или нет? Теоретики! Они сами запутались в своих Законах и Заповедях. А мы с Тристаном были практиками — мы просто хотели и делали.

И все-таки выяснилось, что у Вселенной есть свои законы, которых ни обогнуть, ни переделать на собственный лад. Тристан выбрал слишком долгий путь, он шел на посадку, как гигантский авиалайнер, по пеленгу, он передавал сообщения в эфир, но маневра у него уже не было, и вот, когда пеленг исчез, то есть мое пребывание на Земле прервалось, лайнер по имени Тристан оказался в свободном полете: темно, тихо и топливо кончилось. Виталик рассчитал мне, куда и когда он приземлится с точностью плюс-минус десять километров, плюс-минус шесть часов.

Это был Кенигсберг. Август две тысячи семнадцатого.

Глава четвертая

Изольда действительно добралась до последних событий в Кенигсберге. Только легче не стало. У Симона складывалось впечатление, что он смотрит фильм о безумных похождениях этой девушки. Нет, даже не так. Он словно побывал в её теле. И в её душе. Это было чересчур, это была непомерная для него нагрузка. И пока Изольда говорила (а говорила ли она вообще?), он не мог, не имел возможности думать ни о чем своем. А так хотелось иной раз подумать! Теперь, когда она сделала паузу (да, да, он был уверен, не закончила рассказ, а только сделала паузу), теперь можно было вернуться все к тем же будоражащим душу вопросам. Что с ним случилось? Что вообще происходит? Зачем все это?

Память восстанавливалась. Он вспомнил минувший день.

Действительно пил. Много пил. Сначала в Раушене, потом в Кенигсберге. Наконец, здесь, в Метрополии. В частности, в ресторане «Метрополе». Красиво там. А в «Балчуге» он уже не пил, в «Балчуге» занимался любовью. Нет. Так британцы говорят — to make love. А по-русски лучше сказать честно — трахался. Потому что любовь — это святое. Трахался с Изольдой, потом с Изольдой и Тристаном, то бишь с Давидом, потом с Изольдой и Шарон (Батюшки! Когда она успела воскреснуть?), потом — вчетвером, потом девушки ушли куда-то, и… Неужели? Он был, конечно, очень пьян, но до того, чтоб заниматься сексом вдвоем с Давидом, дело, кажется, все-таки не дошло. Да и просто сил бы уже не хватило. Или теперь настала новая жизнь, и сил в ней будет хватать на что угодно?

По странной ассоциации вспомнилась Клара. Она приехала вместе с Мугамо в Кенигсберг, не застала Симона дома, а кого-то, то ли Бжегуня, то ли Гацаурию угораздило сказать девушке, что батя её на опасном задании. В общем, молодые всю ночь не спали в своем номере «люкс» в отеле, Мугамо пытался утешать жену традиционным способом, но, всполошенная тревогой за папочку, Клара явно была не способна к ответным чувствам, что легко читалось по хмурому наутро лицу абиссинца.

Симон в тот час был ещё не слишком пьян и с дочерью пообщался вполне содержательно. Не было смысла вспоминать сейчас всякие мелочи об учебе, о матери, то бишь о Марии, о религиозных заморочках всех его африканских родственников, хотя и об этом они тоже поговорили, ведь у них было целых два часа. Симон вспомнил о главном — о книге «Заговор Посвященных». Он надеялся только узнать, откуда взялся тот экземпляр, а Кларочка (вот умница!) захватила его с собой.

— Ты что, папахен, я ж тебе и привезла. Я уже про все знаю, что тут у вас происходит, и про тебя, что ты теперь Посвященный.

— Откуда? — удивился Симон.

— От верблюда! Мугамо тоже из ваших. Он-то и притащил мне эту книжку. Сказал тогда: «Прочти и сожги. Это грех — хранить такие книги». А я прочла и сохранила. Помнишь, привозила тебе в тот раз? А теперь и Мугамо доволен, что книжка цела. Владыка

Эль-Хайяр, ну, учитель его, никогда не считал грехом распространение Канонических Текстов в печатном виде. Он-то и подарил эту книжку My-My.

— Как ты его зовешь? — переспросил Симон.

— Му-Му.

— Это потому, что он по-русски не говорит?

— Сам ты по-русски не говоришь! — обиделась Клара. — А он отлично умеет, даже стихи может сочинять. Правда, Мугамо? Но мы все равно больше любим по-английски разговаривать. А Му-Му — это просто ласково…

В самолете он стал читать «Заговор Посвященных». И за час с небольшим, потягивая сухой мартини, проглотил всю книгу. Как это возможно? Впрочем, он же теперь не просто человек. Да и чего не сделаешь после стакана?

Там было очень подробно обо всей жизни Давида. Буквально с детства и до самой смерти — первой смерти, московской. А Давид сидел рядом и, заглядывая через плечо, тоже читал.

— Кто это писал? — спросил Симон. — Ты читал это раньше?

— Не знаю, — сказал Давид.

— Чего не знаешь? — решил уточнить Симон. — Не знаешь, читал ли раньше? И как вообще ты можешь чего-то не знать?

— Я не знаю, кто это написал, потому что скорее всего этого вообще никто не писал. Даже гений не способен ответить на неправильно поставленный вопрос.

— Что ты имеешь в виду? — не понял Симон.

— А вот что. Это не книга. Это какой-то хитрый прибор. Ну скажи мне, о ком ты сейчас читаешь?

— О тебе, — простодушно сказал Симон.

— Ну вот, — обрадовался Давид. — А я о тебе.

— Иди ты!

— Знаю, что не веришь, а ты послушай.

И Давид прочел вслух целую страницу о том, как штабс-капитан Симон Грай беседовал на стадионе «Балтика» с начальником Первого отдела Его Императорского Величества канцелярии Микисом Золотых. И были в этом «отрывке из романа» не только факты, но и мысли Симона.

Вот уж шиза, так шиза — по первому разряду.

— Наливай, — сказал Симон. — Лучше бы водки, конечно, но мартини — тоже хорошо.

Наутро лечился хэдейкином и, вернув себе трезвый взгляд на мир, сразу задался вопросом: зачем его привезли в Метрополию? Не только задался, но и задал его неизменно болтавшемуся рядом Хомичу. Оказалось все проще некуда: в Империи проходит глубокая конституционная реформа. Знакомый эвфемизм — читай «государственный переворот». Эпицентр событий, у истоков которых стояли так называемые Посвященные, и потому начавшихся в Кенигсберге, переместился теперь в Большую Столицу. Именно здесь, в Кремле, в самое ближайшее время соберутся на экстренное совещание все те, от кого зависит судьба России и мира. Симон Грай не самый последний человек среди них. Ну что ж, удивляться он уже давно перестал. Если на этом экстренном совещании его вдруг коронуют и посадят на трон вместо Николая Третьего — он и такое воспримет спокойно.