Отражение Ворона - Дмитрий Вересов

Не трет ли в промежности?

В общем, какая, черт, разница, где тебя подслушают? Так уж лучше в ресторане, чем в этом пропахшем мертвечиной доме.

Встречу назначили на два часа пополудни в одном из клубов в Сохо, из тех, где демократичность с викторианских времен развилась настолько, что туда стали пускать и женщин… Но в то же самое время – демократичность там не настолько бурно расцвела, чтобы стали пускать девушек в мини-юбках и арабов в арафатовских укалях.

Арабов здесь, впрочем, было предостаточно. Но на них были дорогие европейские костюмы, и говорили они на таком английском, что даже самому придирчивому и ревнивому последователю профессора Хиггинса было бы не к чему придраться.

Татьяна приехала ровно в два.

Уоррен безукоризненно поставил их «сильверспур» таким образом, чтобы батлер-мажордом мог бы сделать минимум шагов от дверей, дабы подать руку выходящей из машины леди, покуда пара ливрейных лакеев держат над нею и над ее шляпой широченный зонт…

– Джентльмены уже ждут вас в большой гостиной, мадам, – с поклоном сказал батлер, пропуская Татьяну вперед.

Мимо еще двух ливрейных лакеев, застывших, словно те гвардейцы, что стоят у Букингемского дворца.

Джентльменами, что уже ждали ее, были мистер Блитс и мистер Баррен.

Татьяна была в длинном, до пола, черном шелковом платье, отороченном мехом алтайского соболя. На черной с вуалью шляпе желтая лента – знак того, что траур по лорду Морвену закончился.

Шелковый ярко-желтый шарф довершался и букетом желтых роз.

Над образом Татьяны трудился самый дорогой из лондонских кутюрье, но и сама она прекрасно знала, что черное с желтым ей очень и очень хорошо. «Cela te vient», – сказал бы маленький Нил, если бы увидел ее теперь с этим букетом.

Она вошла, порывистая, как ветер из Сахары в Марокко, и задумчивая, как ночь в Венеции.

Джентльмены поднялись навстречу.

Она сперва подала руку Гейлу Блитсу. Правую, до локтя затянутую в ажурную перчатку. Левой она по-прежнему прижимала к груди букет желтых роз.

Гейл Блитс запечатлел на ее запястье неподдельный и неформальный поцелуй, свидетельствовавший самое глубокое восхищение Таниной красотой.

Блеснув из-под вуали глазками, Таня подарила ему мимолетную улыбку.

А вот и Нил склонился к ее руке.

Как тепло пожатие его рук! Как теплы и мягки – его губы!

– Я вижу, вы уже выпили аперитив? – заметила Татьяна.

– Не желаете ли поддержать нас? – спросил Гейл Блитс, кивнув на столик с колесиками, на котором теснились бутылки со всеми теми этикетками самых дорогих напитков, что всегда заполняли рекламные страницы глянцевых журналов «Пентхауза» и «Уи».

– Une petite verre du cognac, s’il vous plait, – кивнула Татьяна, официанту, показывавшему ей этикетку «Реми Мартен».

– Как вам нравится погода, мадам? – спросил Гейл Блитс, когда все уже сделали по глотку.

– В России про такие погоды есть поговорка, что погода шепчет: займи денег и выпей, – ответила Татьяна, еще раз подняв стакан и оттопыривая при этом мизинец, затянутый в гипюровую перчатку.

– Как это интересно! The weather is whispering… Русские все сплошь настоящие поэты! – воскликнул Гейл Блитс.

– Среди представителей этой нации не только поэты, но и прочие одаренные люди встречаются, – возразила Татьяна. – Вот Дмитрий Менделеев, например, сорокоградусную русскую водку изобрел, за что и был отмечен государем Александром Третьим пожизненным пенсионом в сто тысяч золотых рублей, а совсем не за знаменитую его таблицу элементов, как думают многие.

– Да, это понятно, русский царь понимал значение водки для русских людей, особенно когда, как вы это только что сказали, погода шепчет! – кивнул Гейл Блитс.

А Нил все молчал.

И чего он молчит? Сидит, как словно истукан какой!

– Еще коньяк? – спросил Гейл Блитс, делая знак официанту, стоящему у стены на самом почтительном расстоянии. – Татьяна кивнула. – В этом клубе всегда самые замечательные и самые свежие устрицы, – сказал он, обращаясь почему-то больше к Нилу, – uitres de mer Nordique, я предпочитаю их знаменитым средиземноморским «de Nice numero quarante», и мы их сегодня непременно опробуем!

Из ридикюля черной кожи вымирающего австралийского крокодила – дабы задохнулась от злобы эта престарелая, свихнувшаяся на экологии дурочка Бриджит Бардо – Татьяна медленно достала кожаный портсигар и длинный мундштук. Неслышно отделившийся от стенки официант из-за спины тут же поднес ей зажженную спичку.

– Вы тоже можете курить, господа, – сказала Татьяна.

– Спорт, спорт, спорт прежде всего! – хлопнув себя по выпуклой груди, бодро провозгласил Гейл Блитс.

– А мистер Баррен, вы тоже спортсмен? – спросила Татьяна, искоса одарив Нила долгим испытующим взглядом.

– О, и нет и да, – нарушил-таки молчание Нил, – я занимаюсь немного парусным спортом, если мое редкое шкиперство и яхтсменство можно отнести к спорту вообще.

– А гольф или поло? – продолжала интересоваться Татьяна.

– О! У мистера Баррена на его острове я обнаружил прекрасную поляну для гольфа! – заметил Гейл Блитс. – мистер Баррен просто скромничает…

– Mesdames, messieurs, la table est servie, – объявил появившийся в дверях дворецкий.

– Не знаю, как вы, но я уже проголодался, – сказал Гейл Блитс, вопросительно глядя на Татьяну.

– О’кэй, – совсем на американский манер ответила Татьяна.

– Позвольте мне быть вашим кавалером, сударыня, – отставив локоть и предлагая на него опереться, предложил Нил.

Татьяна посмотрела на него с благосклонностью.

Так и вошли в обеденный зал, минуя двух официантов в белых жакетах, как бы вросших в косяк дверей, Татьяна, ведомая Нилом, и Гейл Блитс за ними.

За обедом все так же болтали обо всем и ни о чем.

О русской кухне. О влиянии грузинской кухни, пришедшей вместе со Сталиным, на кулинарные особенности русского застолья.

Непринужденно болтали. Вкусно ели…

И только когда перешли в курительную, в ожидании сыра, кофе и сигар, начали говорить о деле.

– Втроем мы могли бы составить тот альянс, наподобие Большой антигитлеровской тройки, которому нефтяники ничего адекватного уже не смогли бы противопоставить, – сказал Блитс, вопросительно переводя взгляд с Тани на Нила и наоборот.

– Да… – с выдохом как бы выдавила из себя Татьяна, – но в этом нашем альянсе вы предполагаете для меня и для мистера Баррена какую-то особенную форму отношений, не так ли?

– В Большой тройке не было женщины, и поэтому, может, именно поэтому, сразу после победы над Германией разразилась Холодная война, – сказал Гейл Блитс.

– А будь Сталин женщиной, и выйди он замуж за Черчилля, так и не было бы Холодной войны? – спросила Татьяна, обрубая кончик ароматной «Ромео и Джульетты – Бельведере».