Капитан Аль-Джезаира - Вернер Лежер

- Мальчик, представляешь ли ты, что это означает? Ты пренебрегаешь приказом дея.

- Да, отец. Но это не страшит меня. Попадись мне на курсе французы, я не упущу их, но никакой регулярной охоты на них открывать не собираюсь.

Генуэзец воспользовался случаем, чтобы еще раз поговорить с капитаном о гнусностях турок. Ливио Парвизи вырастили алжирцем, а потом и сделали корсаром. Правда, думать от этого, как турок, он все же не стал, но ведь он не ребенок больше, а полный сил, страстный и до дерзости смелый мужчина, и европеец! Греки, испанцы, итальянцы, которые совершенно расчетливо становились ренегатами, тоже думали и чувствовали когда-то по-другому. Омар сейчас в таком возрасте, когда человек сам должен принимать решение о дальнейшем своем жизненном пути. Корсарский капитан Омар должен снова стать Ливио Парвизи, а еще точнее - европейцем Ливио Парвизи.

- Вот разделаешься ты со своим врагом, Омар, и что же дальше? спросил, заканчивая долгую беседу, Бенедетто Мецци.

Молчание. Долгое гнетущее молчание.

"Отчаяние какое-то, отупение в этом безмолвии, - думал итальянец. - Но только не мешать, не начинать все сызнова... В душе Ливио идет борьба. Берберская, арабская и турецкая выучка, заложенные в него в детстве, вступили в столкновение с тем, что я помог ему увидеть и осознать. Он любит меня, он знает, что с первых его часов на земле я был рядом с ним. Но эти детские воспоминания и переживания угасли и притупились годами жизни среди туземцев и на разбойничьих кораблях".

- Расскажи мне о... моей матери, - попросил вдруг Ливио.

Мецци вздрогнул. Никогда еще корсар не просил его об этом. Магометане считают неприличным говорить с другими мужчинами о матерях. Слезы покатились по щекам старого преданного слуги семейства Парвизи, бешено стучало его сердце. Тихо, почти шепотом, он заговорил, выполняя просьбу давным-давно лишившегося матери сына.

- Благодарю тебя, о...

Ливио запнулся, проглотив последнее слово, но тут же поправился и повторил:

- Благодарю, Бенедетто!

Посидев немного молча после рассказа Бенедетто, Омар поднялся и медленно пошел к двери, ведущей в его спальню.

"Ливио хотел сказать "отец". Никогда больше не услышу я из его уст это слово, - с грустью подумал Бенедетто. Но вдруг лицо его просветлело. - О чем я печалюсь? Мальчик знает теперь, кем была его мать, и ее прекрасный, святой образ даст новые силы его мятущейся душе. И если выпадет случай... "

- Дай только мне разделаться с этим ложным "Аль-Джезаиром", и мы тут же пошлем к дьяволу турок! И у тебя, и у меня, и у старых моих друзей с ними особые счеты! - резким, командирским голосом сказал Омар.

Бенедетто и не заметил, что он задержался у дверей. Старик подпрыгнул, словно ужаленный, и бросился к другу, прижал к себе, закружился с ним по комнате, повторяя снова и снова:

- Ливио! Ливио!

* * *

Али, Ахмед и Махмуд стали тем временем заправскими морскими волками. Одни они, - Омар знал это, - не станут задавать никаких вопросов, ни на секунду не поколеблются, поверни он их против алжирских корсаров. Они слепо верили своему другу.

* * *

Франция не спустила оскорбления, нанесенного деспотичным деем ее консулу. Началась война. Гуссейн-паша приказал разрушить Ла-Каль. "Компани д'Африк" понесла гигантские потери. Французские военные корабли блокировали алжирские берега. Туманной ночью Омару удалось выйти на "Аль-Джезаире" из алжирской бухты и прорваться сквозь блокаду. Возвратиться назад, если Франция не пойдет на уступки, было почти невозможно.

Бенедетто Мецци ждал. О разрыве с деем пока еще и разговоров не возникало.

Омар, видимо, в рубашке родился - ему удалось-таки, пощипав слегка французов, снова вернуться в Алжир. В бухте скопилось несколько больших фрегатов, корветов и бригов, тоскливо дожидавшихся дня, когда французы устанут от игры и отзовут наконец свои парусники.

Генеральный консул Франции месье Деваль передоверил свои дела сардинскому послу графу д'Аттили и ушел на одном из блокирующих кораблей.

Однажды дей созвал капитанов всех стоящих в гавани кораблей и приказал им поднять под покровом ночи паруса и выйти в каперский поход.

В ночь на 4 октября 1827 года сорокачетырехпушечный фрегат под адмиральским флагом, "Аль-Джезаир" с сорока пушками на борту, четыре корвета с двадцатью - двадцатью четырьмя пушками на каждом и шесть шестнадцати- и восемнадцатипушечных бригов выполнили приказ дея.

Бенедетто заранее был отослан на борт, сам же Омар посетил еще еврея Леви, с которым имел долгий деловой разговор, и лишь после этого прибыл на "Аль-Джезаир".

Когда он отдал команду сниматься с якоря, другие корабли набрали уже полный ход. Задачей эскадры было - идти на запад и каперствовать, хотя бы и в Атлантическом океане.

Корсары шли, стараясь не очень удаляться от берега: ночью, на фоне гор, их труднее было заметить. Однако уловка не помогла. С фрегата "Амфитрита", корабля командира блокирующей французской эскадры Коллета, взвилась в небо ракета - сигнал фрегату "Галатея" и бригам "Фавн", "Аист" и "Шампенуаз" идти на соединение с флагманом.

Омар и его друзья напряженно вглядывались во тьму, стараясь своевременно распознать врагов и не перепутать их с вышедшими часом ранее силами своей эскадры.

- Посмотри туда, Омар! - толкнул локтем капитана зоркий, как ястреб, Махмуд.

У рейса глаза были не столь острые, однако приглядевшись, и он увидел, что впереди два корабля, очевидно французские, подбираются к арьергарду эскадры дея.

Заметили их и другие корсары. Мертвая тишина царила на фрегате. Все люди стояли на своих постах. Одно слово Омара - и в тот же миг взревут пушки.

- Убрать паруса! - скомандовал Омар и добавил, обращаясь к рулевому: Право на борт, курс ост!

Маневр был выполнен быстро и четко. Считанные секунды - и фрегат, уже без хода, качается на волнах. Нос корабля устремлен на ост.

Смена курса и неучастие в разгорающемся сражении между французами и алжирцами - оба эти действия означали полный разрыв корсара Омара с деем Гуссейн-пашой. Турки лишились самого боеспособного фрегата с храброй, отлично вышколенной командой. Это решило и судьбу части вышедшей из Алжира эскадры. Коллет нанес ей значительные потери и вынудил вернуться в Алжир.

На "Аль-Джезаире" подняли на мачты всю наличную парусину. Корабль уходил на восток.

С самого начала конфликта с французами Омар подыскал себе на одном маленьком турецком острове в Эгейском море тайное убежище. Он приводил сюда свои призы, заправлялся здесь водой и другими необходимыми припасами.

Высокая Порта в Константинополе предоставила Франции свободу действий против Алжира, поэтому Омар выдавал себя за тунисца. "Аль-Джезаир" превратился на время в "Фатимэ".

Омар стал свободным охотником. Экипаж, в составе которого не было ни одного турка, это нисколько не волновало. Под началом отважного, щедрого рейса жилось хорошо. Сверх полагающейся каждому доли от захваченной добычи Омар добавлял еще и кое-что от себя.

Бенедетто молча косился на действия своего питомца. Молчание стоило ему тяжелой внутренней борьбы. Однако с этим приходилось мириться, чтобы не раздражать мальчика и не спровоцировать его снова принять из упрямства сторону турок.

Так прошел весь 1828 год и часть следующего, 1829-го. Ложный "Аль-Джезаир" им нигде не попадался, и Омар охотником на корсаров не становился. А корсаров в Средиземном море было изрядно. Ведь, помимо алжирцев, были еще и не уступающие им в разбойничьем искусстве марокканцы, тунисцы и триполитанцы, с которыми французы не воевали.

Фрегат бежал резво. Свежий бриз втугую раздувал паруса. "Аль-Джезаир" искал своего заклятого врага.

Реденькая светлая полоска на горизонте обозначила приход нового дня. Али впервые доверили самому вести корабль. Опасности для фрегата и команды это не представляло, случись даже, что друг скомандует что-нибудь не так: фрегат шел вдали от берегов. К тому же рядом с Али был "опекун" - помощник Омара, которому было поручено время от времени следить за курсом и, случись какая оплошность, наводить должный порядок.

В "вороньем гнезде" сидел Махмуд.

- Вижу парус! - раздалось сверху.

Ахмед побежал к капитану, и тот немедля появился на палубе.

Первым делом он бросил взгляд на небо, потом на паруса.

- Добро! Молодец Али! - похвалил он друга, увидев, что парусов ровно столько, сколько требовалось при таком бризе.

- К бою! - крикнул Омар канонирам и боцману и полез по вантам вверх, к Махмуду, в "воронье гнездо".

Махмуд высмотрел чужой парусник, едва на горизонте показались топы [Топ - верхушка мачты.] его мачт. Теперь корабль можно было разглядеть и получше.

- Дай-ка подзорную трубу, Махмуд! - потребовал Омар.

- Возьми, мне она все равно ни к чему. Это...

- Молчи! - прикрикнул на него капитан, не спуская глаз с приближающегося корабля.

- Он! Наконец-то!