Леди и война. Пепел моего сердца - Карина Демина

Розы в этом климате росли плохо.

– Теперь они уверятся в нашей распущенности, – шепчет Урфин. В кольце его рук уютно. – Столица всегда славилась вольностью нравов… их это влечет и пугает. Не обращай внимания.

– Все хорошо.

Почти. И Урфина не обмануть, он знает Тиссу лучше, чем она сама. Когда только успел? Два года прошло, а сколько вообще они были вместе? Месяца четыре… чуть больше. Та, прошлая осень – и вереница городов, где их разлучали дела. У каждого свои, но… он возвращался на ночь. И еще дорога, когда пусть и среди свиты, но все равно вдвоем.

А потом – зима и Ласточкино гнездо.

Пустые вечера. Письма, которые привозили всегда пачками. Урфин писал их, не зная, когда удастся отправить. Рассказы обо всем и сразу… недолгие возвращения… и снова пропал на все лето.

У него долг.

И первые беженцы. Споры из-за земли. Посевов. Страх одних людей перед другими. И попытка примирить. Расселение. Учет. Подъемные. Зерно. Скот. Инструмент из мастерских Дохерти. Общины. Старосты. Налоги и повинности. Строительство пограничного вала, который начали возводить стихийно, словно опасаясь некой невидимой болезни, которая идет с юга.

Урфин обязан был направить стихию в нужное русло.

Военные лагеря. Добровольцы. Наемники.

Контрабандисты.

И революционеры, призывающие свергнуть гнет лордов. Но их уже не слушают. Слишком много тех, кто говорит не только о правах и вольностях, но о голоде. Там, за валом, вымершие деревни и деревни сожженные. Повстанцы. Каратели. Народные дружины. И просто люди, привыкшие жить войной.

Однажды они пересекут границу.

Или Урфин уйдет за вал, как ушел Магнус.

– Что случилось? – Он не собирался отступать. А Тиссе нельзя рассказывать о собственных страхах. Так ведь было всегда: мужчины воевали, женщины – боялись за них. И ждали.

За эти годы Тисса научилась ждать.

– Осень, и… мне так странно. Такое вот… не знаю. Глупо, да?

Урфин занят серьезными делами. Он инспектирует городские стены, валы, рвы. Оружейные склады и склады продовольственные. Мастерские и порты, если в городе имеется порт. Тюрьмы. Стражу. Городские кварталы…

А Тисса вновь развлекает хозяев историями из далекого города. Причем половина этих историй некогда услышаны ею, она не знает, сколько в них правды.

– Я… я бесполезна здесь. И вообще. Присутствую. Улыбаюсь. Говорю какие-то глупости, и… этого мало. Я хочу больше.

– И чего же ты хочешь?

Если бы не осень, лист и вобла, Тисса не решилась бы рассказать, потому как не была уверена, что сейчас время для подобных задумок.

Но Урфин умеет слушать. И не смеется, не спешит говорить, что Тисса со своими фантазиями отвлекает от дел более важных.

– Ты – мое чудо. – Хорошо, что Урфин рядом, здесь, сейчас. Скоро он вновь уедет.

На месяц? Два?

Дольше?

Если война, то и навсегда, возможно. Только о таком и думать нельзя.

А о вобле можно…

– Не грусти. Завтра мы все решим. Обещаю.

Вобла снилась ночью. Тисса стояла по колени в ручье, вода была холодной – позже она поняла, что дело не в воде, а в сквозняках и одеяле, которое Урфин опять под себя подгреб, – а вобла, пусть и вяленая, ароматная, юркой. Она никак не давалась в руки. И к утру Тисса устала до невозможности.

Но одну рыбешку вытащила-таки.

Красивую. С серебряной чешуей и синими глазами. Как ее было есть?

Про рыбу она думала целое утро, расстраивалась, что та исчезла вместе со сном, и поэтому аппетит пропал. С ним – желание поддерживать светскую беседу. Напротив, и хозяин, и хозяйка, и сын их, вырядившийся к завтраку, словно на парад, вызывали глухое раздражение. К счастью, Урфин сдержал слово и завтрак этот не продлился долго.

Крытый экипаж доставил Тиссу на окраину города, к серому длинному зданию под плоской крышей. Некогда здание было заброшено, но его привели в порядок, подлатав, навесив новые, блестящие трубы водостоков, заменив окна и двери. Починив крыльцо. Ароматы дерева, воска, краски и камня кружили голову, и Тисса, чтобы не потерять сознание, вцепилась в рукав мужа.

– Как тебе? Я думал разместить здесь общину, но и для приюта подойдет. – Урфин, к счастью, этой ее слабости не заметил.

Скрипучий пол. Выбеленные стены. И красные печные трубы.

Комнаты, пока пустые…

Огромная кухня, больше только замковая…

– Тебе нравится?

– Да.

Она не думала, что все решится так быстро. Она просто видела детей на улицах, грязных, оборванных, выпрашивающих монетку. Тисса спросила у градоправителя, почему он ничего не сделает, а тот ответил, что ему не поручено заниматься еще и сиротами.

А кому поручено, он не знает.

У города есть множество иных забот, куда более важных, и хотя он всецело разделяет беспокойство ее светлости – у женщин удивительно мягкое сердце, – но не имеет ни сил, ни средств возиться с беспризорниками. Однако клятвенно обещает, что больше маленькие дикари не станут докучать леди.

Наверное, Тисса плохо объяснила, чего именно хочет. Но ведь Урфин все сразу понял.

– Но, драгоценная моя, мы не сможем остаться. Я отдам распоряжения. Выделю деньги, и только.

Значит, предчувствие не обмануло.

– Я не хотел тебя огорчать, но… – Он вытащил шпильку. И вторую тоже. Верный признак того, что Урфин расстроен. Следовательно, уходит, и… не следует плакать. Ему не станет легче от Тиссиных слез. – Послезавтра мы возвращаемся.

– И ты уйдешь.

– Да.

– Надолго?

Вздохнул. Надолго…

– Иза направляется к границе. И мы должны добраться до города. Это шанс остановить войну. Вообще все это безумие остановить. Я ведь должен, понимаешь?

Понимает. И то, что за валом, опасно. И что Урфин не отступит. Если надо дойти до города, то дойдет. А потом обязательно вернется. Надо думать только так и не иначе.

– Мы пойдем по нашим землям. Дядя создал коридор… он контролирует повстанцев. И мятежников. И вообще там много тех, кто поддержит…

…но и тех, кто не захочет возвращения.

Урфин вытащил-таки последнюю шпильку и ленту развязал. Но испорченной прически не жаль.

– Так нужно, солнышко мое.

Конечно. Тисса понимает. И ей все равно страшно, чтобы от страха избавиться, она обнимает мужа, стоит долго, наверное, целую вечность, запоминая именно этот момент.

Тот лист, наверное, уже расстался с веткой… но ведь весна когда-нибудь наступит.

– Ребенок, – от его шепота ком в груди тает, – скажи, что тебе привезти из города?

Улыбается, потому что не хочет ее пугать.

– Себя.

Тисса отпускает его. Сейчас и вообще. Осматривается. Надо вспомнить, кто она и зачем здесь.