Команда Бешеного - Виктор Доценко

— Знаю, что ты хочешь сказать, — тут же подхватил он. — Прокурор — и вдруг такое говорит. Да, прокурор! Но я знаю больше, чем другие, и сейчас всеми способами стараюсь помогать тем, кто попал туда по недоразумению или по ошибке. И мне не важно, по чьей ошибке: следователя, судьи или по своей собственной. Можешь мне поверить, что у меня больше, чем у кого-либо, поднадзорных дел. И ты знаешь, я нисколько не жалею, что работал в колонии. Мне это помогло увидеть все как бы изнутри места заключения.

— Ты считаешь, что колония слишком суровое наказание для преступника? — заметил Воронов. — Давай сразу договоримся, — горячо произнес Зелинский. — Есть преступление — и преступление! Украденная буханка хлеба и убийство человека — совершенно разные вещи! Одно убийство может отличаться от другого, несмотря на то, что жизнь убитому все равно не вернешь. Одно дело — хладнокровно разработанное убийство, и совсем другое — совершенное при самообороне. Это абсолютно разные преступления!

— Так суд и относится к ним по-разному, не так ли?

— Так! — согласился прокурор — Но я имею в виду не сроки наказания, само собой разумеется, что они разные. Я имею в виду места, где отбывают наказание. Все сидят в одной и той же зоне. И что получается? — Что?

— Случайно оступившийся человек, осознавший свою вину еще во время следствия, оказывается среди тех, для кого преступные действия — образ жизни. Тех, кого, как говорится, уже ничем не исправишь. Как ты думаешь, что может ожидать оступившегося человека в колонии?

— Вряд ли здесь можно ответить однозначно, — задумчиво проговорил Воронов. — Для этого нужно знать его характер, силу воли…

— Людей, обладающих силой воли, очень мало, а тех, кто мог бы выдержать два, три, тем более четыре года в колонии строгого режима и не сломаться — и того меньше. Вроде справедливо поступая со всеми преступившими закон, общество приговаривает их к лишению свободы, но в конечном счете наказывает само себя. — Не понял…

— Ну как же? Случайно оступившийся человек, отбывая наказание с теми, кто тюрьму считает матерью родной, тоже становится преступником. То есть общество само увеличивает их число. — Так что же делать, всех отпускать, что ли. — Нет, этого я не предлагаю.

— Какой-то замкнутый круг получается: сажать плохо, и не сажать тоже плохо. — Ты правильно заметил: вроде бы замкнутый круг… Но! — Зелинский поднял указательный палец. — Выход есть. Он заключается в дифференцированном подходе не только к личности преступника, не только к характеру преступления, но и к местам отбытия наказания.

— Строить для оступившихся отдельные колонии, когда страна и так нищая? Ты посчитал, сколько потребуется средств для этого?

— В том-то вся и штука, что никаких новых колоний строить не нужно! — устало возразил Зелинский. — Вполне хватит и тех, что у нас имеются. — Опять не понял!

— Я считаю, что деление на общий, усиленный, строгий и особый режимы — давно отжившая система. Почему человека сразу отправляют на строгий режим, если у него уже есть судимость? Приведу пример: подросток совершил глупость и отбыл наказание на «малолетке»; лет через двадцать допустил какую-то провинность, за которую получил срок, и его, заметь, по закону, автоматически отправляют на строгий режим. Нет, я уверен, что это в корне неверно! Мне кажется, что в наше законодательство должны быть внесены существенные изменения, прежде всего в Уголовный кодекс. Но и это не решит проблемы, если в правоохранительные и в судебные органы не придут умные, честные, справедливые работники!

— С каких это пор ты стал фантазером? — с улыбкой удивился Воронов. — Такие работники нужны везде.

— Согласен, но начинать-то нужно именно с органов власти, от которых зависит судьба, а порой и жизнь человека. А фантазером я не стал, я всегда им был, — с грустью сказал Зелинский. — Просто так получалось, что мне много раз приходилось идти на компромисс с самим собой. Сначала в малом, потом в большом, пока я не встретил твоего братишку. Он заставил взглянуть на себя как бы со стороны. Взглянул и ужаснулся: что я делаю? Как живу? Чем живу? Савелий стал для меня своеобразным барометром, что ли. Сначала я к нему придирался, третировал его, а он… — прокурор глубоко вздохнул. — Никогда не забуду его взгляда. В нем не было жалобы, недовольства, страха или презрения. Я увидел в его глазах усталость умного, пожившего человека, который, казалось, говорил мне: «Ну, что тебе, человече, надо от меня? Ты еще так глуп!»

— Да, глаза у Савки… — начал Воронов, но не смог найти определения и лишь добавил: — Иногда так взглянет, что чувствуешь себя полнейшим идиотом.

— Даже не идиотом, а… как бы это сказать, маленьким человеком, который варится в своем мирке. Мне тогда показалось, что я стою рядом со старцеммудрецом, прожившим огромную жизнь, который все видит и все знает: твои достоинства и недостатки, хорошие дела и ошибки, и ты ничего не можешь возразить ему.

— Интересно! — Воронов задумчиво покачал головой. — Ты, Саша, открыл для меня Савку с совершенно неизвестной стороны.

— Никто не может до конца понять человека, разве что Бог, — заметил Зелинский.

— Трудно не согласиться с этим. Но у меня сейчас промелькнула одна мысль: мне кажется, что главные изменения произошли с ним в то время, когда он бежал из плена.

— Из плена? — нахмурился Зелинский. — Я чтото об этом слышал. Ты можешь рассказать поподробнее?

— Почему бы и нет, — улыбнулся с грустным вздохом Воронов, но в этот момент машина остановилась. — Мы что, приехали? — Воронов посмотрел в окно и увидел, что их «Волга» стоит перед зелеными деревянными воротами. — Что, выходим?

— Подожди, — улыбнулся тот и хотел что-то объяснить, но за маленьким окошечком слева от ворот мелькнуло чье-то лицо, и почти сразу же они стали автоматически открываться. Только сейчас Воронов заметил, что ошибся: ворота были не деревянными, а цельнометаллическими, но окрашены под дерево. Перехватив его взгляд, Зелинский смущенно пояснил: — Хотел, чтобы деревянные были, но, оказывается, не положено — техника безопасности, вот и пришлось пойти на компромисс — расписать их под дерево. Дача-то служебная. — Поэтому и охраняется? — Приходится мириться, — вздохнул он. — Ты напрасно смущаешься, Саша, — решительно заявил Воронов. — Время-то какое! А у тебя профессия и должность опасные для жизни. Так что все нормально. — Он хитро подмигнул: — Я бы и сам с удовольствием так жил!

«Волга» въехала внутрь, и ворота сразу же закрылись. Участок был довольно большой, соток шестьдесят. Огромные многолетние сосны росли по всей территории, но был там и довольно внушительный дуб, и три березки, похожие на деревенских сплетниц, сбежавшихся в кучку, чтобы обсудить какую-то новость.

К бревенчатому гаражу вела асфальтовая дорога, единственная на участке. Везде пролегали тропки, но вряд ли в сырые дни здесь было грязно: сосновые иголки, налетевшие с сосен за много лет, образовали мягкий ковер, и под ногами приятно пружинило.

— А это что за строение? — спросил Воронов, кивнув в сторону какого-то домика.

— А это… — Зелинский многозначительно причмокнул губами. — Догадайся!

Воронов машинально потянул носом и тут увидел чуть заметный, поднимающийся кверху белый дымок. — Неужели банька? — обрадовано воскликнул он. — А как же без баньки на даче? — улыбнулся довольный Зелинский. — Ты, выходит, тоже любитель? — Почему тоже?

— Краем уха слышал, что ваш Бешеный — большой любитель.

— Савка не любитель, Савка — профессионал, — поправил Воронов. — Если бы ты хоть разок с ним попарился, то понял, что такое париться по-настоящему. Высший пилотаж! Он к бане готовится как к священнодействию: тщательно выбирает веники, колдует над различными настойками… — Настойками? — удивился Зелинский. — Это еще зачем? Я бы не сказал, что пить и париться — совместимые вещи.

— Да не пить, — рассмеялся Воронов. — Настойки для раскаленных камней. Какой запах он делает в парной! — Андрей восторженно покачал головой. — Это нечто! После его парилки так легко дышится, а тело такое невесомое, что кажется, еще немного — и взлетит.

— Ты так здорово рассказываешь, что и мне захотелось попариться вместе с ним, — с завистью проговорил Зелинский.

— Это с кем тебе захотелось попариться? — раздался за их спиной женский голос.

От неожиданности Воронов даже вздрогнул и быстро повернулся: перед ними стояла довольно крупная миловидная женщина. Она приветливо улыбалась.

— Зинаида Сергеевна, здравствуйте! — радостно воскликнул Воронов, подхватил протянутую руку и поцеловал ее в полупоклоне.

— Какой галантный мужчина! — смущенно сказала она и, чтобы как-то скрыть смущение, шутливо бросила своему мужу: — Вот, Зелинский, учись, как нужно с дамами обращаться.

— Между прочим… — начал он, но его тут же перебила Зинаида Сергеевна: