Тупик либерализма. Как начинаются войны - Василий Галин

Автомобиль стал инструментом урбанизации и соответственно строительства домов, заводов, фабрик и магазинов. С 1919 по 1928 г. строительная промышленность выросла на 5 млрд. долл., или примерно на 5096.{1186} Не меньший если не больший вклад в промышленный бум «Ревущих Двадцатых» внесло массовое внедрение электричества. Если в 1907 г. только 8% американских домохозяев имели электричество, к 1920 г. уже — 35%, к 1929 г. — 70%. Распространение электричества привело к появлению электрических утюгов, стиральных машин, холодильников, пылесосов, радио и даже ватерклозетов. К 1929 г. 25–30% американских семей имели хотя бы один из видов бытовой электрической техники, а около 50% — радио и ватерклозеты.

Но и это было не все, появились пластики, например, Бакелит, которые применялись все шире от электровыключателей до конвейерных лет и бетономешалок. Появились и синтетические волокна типа вискозы, ставшие очень популярными. О процветании Америки свидетельствовало и массовое строительство универмагов, количество которых с 1921 по 1929 г. выросло более чем в 4 раза (с 312 до 1395). Женская одежда стала делиться по размерам и серийно производиться промышленным способом. Продажа одежды в течении 1920-х выросла на 427%.

Но этим экономический эффект внедрения новых технологий не исчерпывался, он вызвал кумулятивный рост производительности труда дальше по технологической цепочке. Наиболее показательным в данном случае является внедрение тракторов «Фордсон» в сельском хозяйстве. По расчетам Г. Форда, один час работы на пашне трактора «Фордсон» с одним трактористом был эквивалентен работе 30 лошадей с 15 пахарями{1187}. Кроме этого трактор, в отличие от сезонно использовавшихся лошадей, был загружен работой круглогодично, поскольку использовался и как бульдозер, и как привод для мельниц, молотилок, генераторов и т.п. Форд насчитывал всего около 90 способов использования своего трактора с навесным оборудованием[145],{1188}.

Конвейер и технические новшества быстро набирали популярность в американской промышленности, резко повысив производительность труда. Как следствие, отмечают исследователи, термин «технологическая безработица», прочно вошел в словарный запас нации — порядка 200 тыс. человек ежегодно заменялись механизированным и конвейерным трудом. Однако благодаря тому, что с 1924 по 1928 гг. Америка пережила беспрецедентный рост объемов производства, реальная безработица снижалась.

У Федерального резерва, по словам Г. Хаберлера, в то время не было особых причин для беспокойства, несмотря на кредитную эмиссию, товарные цены оставались «сказочно стабильны»{1189}.

Но в 1928 г. неожиданно завершился строительный бум, а с весны 1929 г. началось снижение продаж автомобилей. Экономика США вступила в стадию рецессии в августе — за два месяца до краха биржи. За эти два месяца объемы производства упали на 20%, цены розничной торговли снизились на 7,5%, личные доходы американцев — на 5%. В октябре рухнула биржа: за месяц потери составили $16 млрд. — астрономическая сумма по тем временам. Что же произошло с процветающей американской экономикой?

Сторонники технократической версии на этот вопрос отвечают следующим образом. Рост производительности труда предполагает, что все большее количество продукции производится все меньшим количеством людей. Как следствие, если темпы экономического роста отстают от темпов роста производительности труда, то в результате увеличивается и безработица[146]. Если при этом и население растет, то рост безработицы становится еще быстрее. Таким образом, чтобы поддерживать низкий уровень безработицы, темпы экономического роста должны быть достаточно высоки. Высокие темпы экономического роста можно получить, за счет искусственной накачки экономики кредитными ресурсами. Однако у этого метода существуют две серьезные проблемы: во-первых, вследствие роста количества и сложности финансовых операций возрастает значение финансового (фондового) сектора, который начинает вытеснять реальный сектор экономики. Во-вторых, — долг растет быстрее экономики, что рано или поздно, если не предпринимать жестких мер, должно неизбежно закончиться общим экономическим коллапсом.

Технократическую версию подтверждала динамика развития США с 1919 по 1929 г. В среднем по стране производительность труда в этот период выросла на 43%, а валовой внутренний продукт на 34% (среднегодовые темпы роста ВВП в 1920-е гг. составили около 3%){1190}. Проблема заключалась в том, что в то время, как новые отрасли промышленности интенсивно прогрессировали, традиционные — деградировали. Сельское хозяйство, энергетика и угледобыча с окончания Первой мировой пребывали в состоянии постоянной депрессии. Производство текстиля и обуви, судостроение и железнодорожные перевозки демонстрировали хронический спад.

Особенно показателен был пример американских фермерских хозяйств. Об их месте в экономике говорит хотя бы такой факт: аграрное население США в 1919 г. составляло почти 30% от численности всех североамериканцев{1191}.

В 1920-х для фермеров наступили черные времена — они массово разорялись. Количество ферм впервые в американской истории сокращалось. В 1920-х гг. 66% ферм работало в убыток. Более 3 млн. фермеров зарабатывало менее 1000 долл. в год. К 1924 г. 600 000 ферм стали банкротами, еще более 1 млн. работников ферм покинули землю. Многие из них закончили свою жизнь городскими бродягами. Что бы поправить свое финансовое положение фермеры все чаще прибегали к кредитам, с 1921 по 1929 г. фермерские займы составили около 2 млрд. долл. Но все было тщетно количество заброшенных ферм в 1929 г. достигло 435 000.[147] Если среднегодовой доход американца в 1929 г. составлял 750 долл., то сельскохозяйственного рабочего — 273 долл.{1192}. Объем произведенной фермерской продукции сократился с 21,4 млрд. в 1919 г. до 11, 8 млрд. в 1929-м. Доля фермеров в национальном доходе — с 16 до 9%.

Основной причиной обрушения фермерского хозяйства стала массовая механизация сельхозпроизводства, что привело к стремительному росту производительности труда в крупных хозяйствах и сделало неконкурентоспособными мелкие. Последние не могли позволить себе внедрение новых высокоэффективных методов производства и в итоге разорялись. С другой стороны фермеров поджимали протекционистские таможенные тарифы, введенные американской администрацией после Первой мировой, в результате европейцам стало выгоднее покупать зерно в Аргентине и Канаде, чем в США.

Что касается новых секторов экономики, то там производители столкнулись прежде всего с проблемой недостаточного спроса. Она стала доминантной уже на следующий день после окончания мировой войной. Для того чтобы поправить положение, General Motors и Dupont в 1919 г. предложили покупать автомобили в рассрочку. Вместо банка они создали General Motors Acceptance Corporation (GMAC). За ними последовали другие производители потребительских товаров. В результате к 1929 г. более 75% всех автомобилей и почти 50% бытовой техники было продано в рассрочку. Общая сумма потребительского кредита к 1929 г. составила 7 млрд. долл. При этом количество непогашенных потребительских кредитов с 1925 по 1929 г. более чем удвоилось — с 1,38 млрд. до почти 3 млрд. долл.{1193}

Федеральный резерв, помогая промышленникам, активно накачивал экономику деньгами, расширив кредит с 45,3 млрд. долл. 1921 г. до 73 млрд. в 1929 г. Однако подлинными «счастливчиками» оказались представители не реального сектора экономики, продукция которого выросла за 1920-е гг., почти в 1,5 раза, а финансисты и фондовые спекулянты, доходы, которых за то же время выросли в 3–4 раза. Финансовый сектор экономики в полном согласии с технократической версией вытеснял реальный.

Г. Форд отмечал наступление этих изменений уже в 1922 г.: «Посредством господства над кредитом банкиры практически властвуют в обществе… могущество банков за последние 15–20 лет — и особенно со времен войны — выросло неимоверно…», при этом «банкиры мыслят исключительно категориями денег. Для них предприятие выпускает не товар, а деньги… Составить состояние при помощи финансовых махинаций намного легче, чем организацией и налаживанием эффективного производства…»{1194}. Война, продолжал Г. Форд, «продемонстрировала все дефекты, присущие нашей финансовой системе, но нагляднее всего она продемонстрировала неустойчивость бизнеса, в основе которого лежат только деньги… Существующая система придет в упадок сама собой, поскольку ей не на чем будет держаться»{1195}.

АВСТРИЙСКАЯ ШКОЛА

Одна из наиболее популярных версий причин возникновения Великой депрессии была выдвинута представителям австрийской экономической школы во главе с Л. Мизесом и его последователями Ф. Хайеком, М. Ротбартом, Роббинсоном, Репке, Ф. Махлупом, Штриглем и др. Австрийские экономисты сконцентрировали свое внимание на том, что искусственно низкие процентные ставки и кредитная экспансия поощряют развитие «опасного бума на фондовом рынке и рынке недвижимости»{1196}.