Возвращение с края ночи - Алексей Свиридов

Вот и выходит, что раз в обход, по-простому, никак, то болота тут — о-го-го!

В мир совсем из одних болот верить как-то не хотелось, но в некотором приближении…

Хм, неожиданно Сашке вспомнилась странная мысль, безумная, еще институтских времен догадка.

Его с младых ногтей, практически сколько себя помнил, интересовала военная техника. Стрелковое оружие здесь, конечно, стояло на первом месте. Но и авиация (в детстве он вообще мечтал стать летчиком), и бронированные монстры не оставляли его равнодушным. Вот знакомство с рассекреченными страницами истории отечественной бронетехники и навело тогда Сашку на размышления, разбудив воображение. Уж очень некоторые из тех страниц были специфичными.

Дураку понятно, что полярные аэросани в барханах неуместны. Каждому овощу — свой климат. А что тогда сказать об опытном «объекте 279» — чудовищном, похожем на помесь черепахи с летающей тарелкой о четырех гусеницах тяжелом танке «специального назначения». Со 130-миллиметровой пушкой и низким удельным давлением на грунт.

Причем четыре широкие гусеницы вращались вокруг топливных баков. И это наводило на мысль о том, что конструкторы видели свое чудо техники именно в болотистой местности, где притопленные баки с горючим были бы более защищены, как бы находясь «ниже ватерлинии».

Или что нужно думать об «изделии 760» — уникальном экспериментальном прототипе боевой машины пехоты, который с гусениц легко переключался на воздушную подушку, разгружая их просто до самого что ни на есть мизера. Проходимость по топким грунтам обеспечивалась беспрецедентная.

Создатели окрестили свое творение «ползолетом» и на его базе разработали еще два варианта БМП с разными компоновками и принципами формирования подушки.

А есть еще благополучно принятая на вооружение гусеничная инженерно-разведывательная машина, способная выдраться из любого болота. Выдраться и даже, пожалуй, пройти его в режиме глиссирования, включив твердотопливные реактивные ускорители!

Короче, получалось, что существовало особое направление, в рамках которого создавалось целое семейство бронетехники, оптимизированное для действий на болотах.

Советский Союз, конечно, денег на оборонку не жалел, но какой резон был в разработке таких вот бронечудес? Какие такие напряженные бои, с каким таким потенциальным противником, на каком таком важном, радикально заболоченном театре военных действий планировалось вести?

Поразмыслив, Сашка тогда рассудил, что работы над подобной техникой, пожалуй, могли бы быть оправданы лишь необходимостью вторжения в некие гипотетические болотистые пространства. Обширные и чреватые вооруженными столкновениями. Но где эти пространства взять на земном шарике, оставалось вопросом.

Сашка, помнится, поделился мыслями с Козей и Рыжим. И вместе они со смехом родили гипотезу, что в СССР сумели пробить сверхсекретный портал в какой-то иной мир, в какое-то мегаболото.

Сейчас, посреди этой безграничной хляби смеяться почему-то совсем уже не хотелось.

Вместе с последней волной, набежавшей на шаткий бережок острова-поплавка, из пучины вытолкнуло себя нечто пучеглазое, похожее на черно-зеленый комод.

Сашка вскочил, рассыпая в слякотную траву детали автомата, и успел схватить за шкирку бесстрашно бросившегося на монстра Джоя. Он помнил, как однажды тот лизнул жабу, найденную им в траве. Пес долго потом отплевывался и фыркал.

«Мангуст» тут же оказался в руке.

Пучеглазое чудище таращилось на Воронкова тупо и недобро.

Лягушка Баскервилей.

А что? Если такая квакнет, то, вполне вероятно, запросто получится тот самый звук, который разносился по болоту, внушая ужас.

Тварь была до метра длиной… или не длиной, а, вернее сказать, в диаметре. Ее глаза похожи на блюдца, и это были весьма крупные блюдца.

И оно лупало этими глазками. Раз, другой, третий.

Это оказалось заразительным, и Сашка тоже заморгал.

И вдруг чудище начало раздувать мешки позади головы. Они раздувались и раздувались, наливаясь краснотой.

Сейчас ка-а-к квакнет!

Один знакомец Воронкова посадил на даче цукини — кабачок такой, который надо зеленым есть в соленом или жареном виде. Так эти цукини у него переросли, начали угрожающе надуваться, круглеть и желтеть.

И вот этот парень со смехом рассказывал: «Есть на свете три самые страшные вещи. Это Хиросима, Нагасаки и цукини! Эти цукини сначала зеленые, потом раздуваются, желтеют, а когда покраснеют, рвутся как бомбы!» Это он так шутил. Но когда Воронков об этом вспомнил, глядя, как пузыри за щеками монстра становятся больше головы, ему было не до шуток.

Он четко осознал, что ТАКОГО квака «в упор» можно и не пережить. Воззвав о прощении ко всем «зеленым» всех миров и измерений, Сашка в порядке упреждающей самообороны выстрелил в пупырчатое чудище из «Мангуста».

Поначалу ему показалось, что его отбросило назад взрывной волной от лопнувшей супержабы. Потом почему-то подумалось, что его накрыли минометным огнем с проехавшего бронепоезда, ориентируясь на звук его выстрела. Потом ему стало не до этого.

Он нашел себя лежащим на спине, на чем-то вопиюще неудобном, похожем на батут, но растянутый до пола, на котором накиданы всякие угловатые предметы, впивающиеся сквозь ткань в тело.

Он был внутри воронки, застеленной чем-то светлым. Не белым, а именно светлым, неопределенного сероватого оттенка.

Края воронки он увидел, только присмотревшись — они сливались с фоном — были неровными, мягко и жестко одновременно, если такое вообще возможно.

И небо над ней — пасмурным, таким же светло-серым монотонным без разводов облачности. Будто крашеный купол.

Край воронки — неровный — ткань обтягивала что-то под ней, упруго, сглаживая очертания. Если только это была ткань.

«Мангуст» в руке. Другая рука по-прежнему удерживает пса, который не шевелится.

— Джой?

Слабый ответ, не вербализируемый. Ясно только то, что пес жив. Вроде и не ранен. Но поплохело ему конкретно.

Сашка чуть пошевелился и застонал.

Похоже, приземляясь, он здорово отшиб спину о то, что было под тканью, хотя батут и смягчил удар.

Может, потому и дышалось ему так натужно. Или это воздух такой? Плохой воздух.

Подумалось сразу, мельком, а что если вывалишься в мир, где воздуха нет вовсе? Но, видимо, это маловероятно.

Многострадальная куртка зацепилась за кроссовку и перекочевала в другой мир вместе с хозяином.

Под спиной будто бы находился исполинский пупырчатый валик музыкальной шкатулки, тот, что дергает за рычажки, которые приводят в движение молоточки, которые бьют по колокольчикам, которые…

И тупые, сглаженные тканью выступы пронзали, казалось, Сашку насквозь, проходя невидимыми зубьями сквозь его существо. То же ощущение, что и в момент перехода из мира в мир, только пролонгированное и усиленное.

Нет. Если это и была шкатулка, то не музыкальная. Даже вопиюще немузыкальная. Какофоническая скорее.

В ушах стоял тугой, немолчный стон. И стон этот приходил извне прямо в уши. Не объяснить как…

Он попытался сесть.

Это худо-бедно удалось, но в задницу теперь впивались выступы непонятного ЧТО-ТО с утроенной силой.

Избавиться от этого можно было только стоя.

Но почему-то Сашка понимал, что толку от этого тоже будет мало.

Да и стоять тоже было трудно, будто в гамаке. Зыбко.

Кряхтя он передвинул на бок впившийся в поясницу кортик.

Все тело отчаянно ломило, кровь стучала в висках, путая мысли.

Прикосновение одежды к коже сделалось неприятным и даже болезненным, как при ожоге. И тем не менее он надел куртку. Чтобы не нести.

Ткань…

Нет, не ткань это была и не резинка, и вообще непонятная субстанция.

Она предательски скользила, и, натыкаясь на очередной выступ чего-то снизу, Сашка чувствовал боль, сравнимую с электрошоком.

Он убрал пистолет.

— Что же это за место такое?

Джой косил глазом беспомощно.

Джою было плохо. Но в чем это выражалось для пса, Сашка мог только догадываться.

Стоя Вороненок смог выглянуть за пределы воронки.

И ничего путного не смог увидеть.

Кроме того, что все укрывала эта белая субстанция.

Она укрывала будто бы и небо.

Сначала показалось, что горизонт недалек.

Но это было не так.

Скорее, край куда большей, титанической воронки, на дне которой, в самом центре, в другой, крохотной воронке сидит он, Сашка Воронков.

Но тут же почудилось, что не край и не горизонт, а вовсе ничто. Вроде как все это пузырь.

И пузырь этот то ли колышется, то ли пульсирует. Сплющивается и надувается.

Или это в глазах мерцает?

Сашку замутило от звона в ушах и мерцания.

Он закрыл глаза, сдерживая тошноту.

Все равно это бестеневое пространство лишь обманывало и морочило.