Тайны веков. Сборник. - Вадим Суханов

«Любопытны, наконец, «диверсии» Михаила Нагого над убитыми, которых мазали кровью, клали на них оружие... Не служили ли эти «диверсии» Михаилу Нагому средством маскировать иные действия, отвести глаза от события важного — сокрытия в то же время истинного царевича и замены его другим младенцем — и направить следы на событие второстепенное, каковым было убийство Битяговских и других?» (И. С. Беляев. Угличское следственное дело 15 мая 1591 года.)

«...Угличское следственное дело не дает нам материала для обвинения Шуйского и Бориса Годунова и уличения их в действиях по плану, заранее изготовленному. Пусть историки дадут нам такие же факты для обвинения Шуйского, какие документ следственного дела дал нам для его оправдания; тогда только мы согласимся признать его недобросовестность и желание, в угоду Годунову, скрыть «насильственную» смерть царевича Дмитрия» (В. К. Клейн. Угличское следственное дело о смерти царевича Димитрия. Т 1. М., 1913).

«...Было бы неосновательно отрицать участие Годунова в убийстве царевича Дмитрия; наоборот, причастность его к убийству более чем вероятна» (Очерки истории СССР. Период феодализма. Конец XV в. — начало XVII в. М., 1955, с. 475).

«Причастность Бориса Годунова к убийству царевича Дмитрия вероятна. Расчетливый правитель опасался даже Марии Владимировны, дочери Владимира Андреевича Старицкого, вокруг которого, как вокруг знамени, в любой момент могли собраться недовольные политикой Годунова» (История СССР с древнейших времен до наших дней. Т. 2. М., 1966).

Ю. МЕДВЕДЕВ, журналист

МАНГАЗЕЯ ЗЛАТОКИПЯЩАЯ

Неподалеку, метрах в ста вверх по течению, реку переплывал сохатый. Переплывал неопасливо, даже не глядя в нашу сторону, и скользила рядом тень его головы, увенчанная каменными зарослями рогов. Зверь вылез на песчаный берег, отряхнулся, замер, прядая ушами: в родниковой северной вышине кричали гуси. Они были словно вышиты крестом на блеклом полотне неба. «Заря огнем холодным позолотила их. Летят они свободно, как старый русский стих», — пришли на память слова поэта. Свободно, как старый русский стих, проскальзывали птицы над былинными просторами извечного безмолвия. Над рекой, где метровые щуки выпрыгивают из воды и в воздухе на миг, на мгновенье зависают их плавно искривленные, как ятаган, тела, отсвечивающие холодом глубин. Над карликовыми березками и лиственницами-великаншами.

Здесь, в вольготных этих краях, плыть бы на струге, распустив лепестки парусов. Плыть, распевая вальяжные песни ушкуйничьи. Но дюралевая лодка-«казанка» не легкокрылый струг, у коего «нос, корма по-туриному, бока взведены по-звериному», и бензинный мотив мотора не старинный напев.

И все же я плыл в Мангазею.

Мангазея... Вглядитесь попристальней, вслушайтесь повнимательней: Ман-нга-а-зея-а-а.

То ли ветер поет в ветках дерев, то ли мальчишка-пастух губами к жалейке прикоснулся, то ли льдины, гонимые ледоходом, тонко звенят-вызванивают. Или, быть может, одолев завихрения пространства и времени, слуха коснулся отзвук вещих струн Бояновых?

«...Да из орды, Золотой земли, из тоя Могозеи богатый».

Много ли знал я о Мангазее, когда решил добраться до древнего заполярного городища? Положа руку на сердце — почти ничего. Знал, что еще в царствование Бориса Годунова возникла эта «благословенная», «украсно украшенная» вотчина, просуществовавшая всего что-то около полустолетия. Знал, что по влиянию своему на судьбы освоения сибирских земель, на географические открытия в тамошних местах, на развитие народного арктического мореплавания «Мангазея златокипящая» не сравнима ни с одним сибирским городом. Все это поведал мне потомственный помор Дмитрий Буторин, который на карбасе «Щелья» прошел древним морским путем от устья Северной Двины до Мангазеи. Однако, как это обычно и случается, я забыл выяснить в разговоре с Буториньш главное.

Во-первых, почему «златокипящая»? Золото там плавили, что ли? Кому и зачем понадобилось плавить драгоценный металл черт те где, аж за Полярным кругом?

Во-вторых, полвека — срок слишком малый, чтобы средневековый город возник (на вечной мерзлоте!), построился да еще бы и «влиял на географические открытия». Одно дело — сработать город в эпоху авиа-, авто- и прочих механических чудес, другое — в век царствования топора.

В-третьих, и это самое загадочное, куда ни с того ни с сего делась Мангазея, ежели была она столь могущественна? Как случилось, что не только городище, но и воспоминания о нем развеялись, растворились, канули в быстротечную Лету?

На все эти мучившие меня вопросы надеялся я получить ответ. Ибо знал еще и то, что вот уже три месяца в Мангазее работает экспедиция Института Арктики и Антарктики, возглавляемая профессором Михаилом Ивановичем Беловым.

...Заря догорела. Из-за широкого плеса ветер донес запах костра. Направо, над откосом, в порывах сиверка трепетало на шесте диковинное полотнище, похожее на хоругвь из иллюстраций к древнерусским сказаниям. Еще минута — и лодка причалила к берегу Мангазеи...

Необъятная северная ночь. Тишина, как бы льющаяся вместе с лунным светом на речку Таз, на пойменное редколесье, на мерцающий ковер тундры, на экспедиционные палатки. В одной из них профессор Белов рассказывает о Мангазее. И не только рассказывает. Он прихлебывает душистый чай, он отгоняет ладонью комаров, он то и дело извлекает из рюкзаков какие-то записи и старинные документы, какие-то предметы утвари из раскапываемого города. И еще, покуда я придумываю для него очередной вопрос, успевает давать указания на завтрашний день своей немногочисленной экспедиционной братии.

РАССКАЗ ПРОФЕССОРА БЕЛОВА. Точную дату «рождения» Мангазеи установить трудно. Еще в конце XV века безымянный новгородский путешественник впервые поведал о сибирских полуночных странах и ненецком племени молканзеи, кочевавшем к востоку от Обской губы — в «восточной стране — над морем». Филологи считают, что зырянское слово «Мангазея.» означает «край земли» или «земли у моря». В те времена Обская и Тазовская губы на русских географических картах-чертежах действительно изображались в виде большого моря. Сохранились иноземные свидетельства середины XVI века о частых поездках поморов на Обь, в Мангазею. Вожделенная страна драгоценных мехов приковывала к себе взоры западноевропейцев. Бытовавшие в ту пору легенды смутно упоминали о некоем богатом городе, который после какого-то катаклизма опустился в огромное озеро, откуда время от времени якобы доносятся звуки колоколов. Подобные легенды, перекликающиеся со сказанием о граде Китеже и озере Светлояре, существуют в фольклоре многих народов.

В XVI столетии широко распространился рассказ о кораблях, груженных драгоценностями, приходивших с юга в низовья Оби, в землю мангазейскую. Эта и другие легенды нередко плод досужих вымыслов. И все же достоверные сведения о Мангазее росли. В конце XVI и в начале XVII века произошло три, надо полагать, тесно связанных между собой события. В 1596 году царь Федор Иоаннович послал на реки Таз и Енисей через Тобольск и Березов небольшую экспедицию думного дьяка Федора Дьякова, приказав «доподлинно» узнать о бесконтрольной торговле и промыслах поморов. На северных крестьян надвигалась реальная угроза. Они обратились к царю с прошением: даровать-де им право свободно торговать и промышлять «мягкой рухлядью» (пушниной) в мангазейской земле. В начале 1600 года такое разрешение последовало.

Пересматривая книги, которые взял с собой в экспедицию Михаил Иванович Белов, я обнаружил грамоту. Она опубликована в сборнике исторических актов, вышедшем в Санкт-Петербурге в 1841 году. Стилистика разрешения, увековечившего «царскую милость», настолько своеобразна, что я воспроизвел документ почти целиком в своей записной книжке.

«1600. Января. Царская жалованная грамота Пенежским и Мезенским промышленным людям о дозволении им промышлять и торговать с самоедами мягкою рухлядью и незаповедными товарами, со взносом в казну десятой пошлины.

...И мы Великий Государь Царь и Великий Князь Борис Федорович, всеа Руссии Самодержец и наш сын Царевич Князь Федор Борисович всеа Руссии, Пенежан и Мезенцов Угримка Иванова да Федулка Наумова и всех промышленных людей Пенежан и Мезенцов пожаловали: в Мунгазею, морем и Обью, рекою на Таз и на Пур и на Енисей, им ходити и с Самоеды, которые живут на тех реках, на Тазу и на Пуре и на Енисее, им торговати велели повольно; а нашу десятую пошлину, от девяти десятое, из соболей лутчей соболь, а из куниц лутчая куница, а из лисиц лутчая лисица, а из бобров лутчей бобр, а из песцов лутчей песец, и изо всякие мягкие рухляди и изо всякого товару десятое... и лешим промыслом велели есмя им промышляти... и ни в чем обид и насильства никакого им не чинити...»