Детектив и политика 1991 №2 - Джон Гоуди
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Но, несмотря ни на что, Галина Еремеевна дачу любила, гордилась ею, и, когда летом с хорошей погодой вся семья перебиралась за город, она трудилась на участке и по дому неустанно и несла нелегкий крест подмосковной дачной жизни с улыбкой Марфы Великомученицы.
Вот почему, когда встал вопрос о капитальном ремонте дачи и Гурмаев, испугавшись беспокойства, заикнулся о том, чтобы дачу продать, Галина Еремеевна не только отвергла эту идею, но и представила мужу целый список дополнительных улучшений. В соответствии с этим списком, помимо основных работ, надлежало: оборудовать погреб, где можно было бы хранить клубни георгинов, переложить печь наподобие камина и в довершение всего вырыть индивидуальный колодец: вода, которой пользовались все, пахла, казалось Галине Еремеевне, лягушками.
Не знаю уж почему, но труднее всего Гурмаеву достался колодец.
После долгих поисков и телефонных звонков на заводе железобетонных изделий где-то под Загорском нашелся человек, который согласился отпустить нужное количество бетонных колец. Нелегко далась и подвозка их к даче. Гурмаеву пришлось целый день проторчать возле заводских ворот в ожидании левака. Наконец, уже к вечеру, его окликнули.
— Куда повезем? — поинтересовался шофер.
Гурмаев ответил.
— Ну вот что, папаша, — по-деловому объяснил Гурмаеву шофер. — Четыре красненьких — и дело в ажуре. Для ровного счета пять.
— Пять чего? — не донял Гурмаев.
— Эх, счастливый вы, папаша, Человек, — вздохнул шофер. — Вы кем же будете?
— Я Гурмаев, — представился Николай Николаевич, — ортопед. А вы?
— А я Степа, — скромно отрекомендовался шофер.
Через полчаса профессор уже трясся в разогретой Степкиной кабине и, оглядываясь назад, видел, как шедший сзади автокран приветливо кивает ему стрелой.
— У вас что же, и расценки существуют? — выспрашивал он у Степки.
— А как же? Сами-то, небось, тоже берете? Сколько, если не секрет?
— Рубль пятьдесят за прием.
— Не густо, — посочувствовал Степка. — Это что ж, по госпрейскуранту?
— Конечно.
Ну а если без государства, с полным сервисом? Тоже рубль пятьдесят?
— Ну зачем же? — пожал плечами Гурмаев. — Тут зависит от характера услуги, от положения человека, от его достатка. Да мало ли от чего! В любом случае содержимое конвертика определяет сам пациент.
— Вон оно как, — мечтательно протянул Степа. — По глядел на ногу и пожалуйста вам — хрустящий конвертик. Нет, нам так нельзя. Культуры не хватает, — сокрушенно вздохнул он. — Ой как не хватает! Да и грубость, конечно, заедает. Нанюхаешься бензину за день, естественно, никакого уважения к человеку уже не имеешь. Эх, как бы я уважал людей на вашем, товарищ профессор, месте! Я ведь как понимаю жизнь: во всем должна быть взаимность. У нас вот в продмаге табличку повесили: мол, будьте взаимно вежливы. Ну а если эта самая Любка на двести граммов ветчины сто пятьдесят валит чистого сала? Да еще грудью норовит на весы прилечь — что бы вог вы сделали в подобном случае?
— Я? Я бы потребовал жалобную книгу, ну и написал бы туда какие-нибудь нехорошие слова.
— Правильно, очень правильно говорите! Только ведь завтра она приведет в магазин своего хахаля, и он под вашей записью напишет свою: прошу, мол, занести продав-щице Любови Тихоновне Красавиной благодарность, так как она меня очень хорошо обслужила, и вся очередь была довольна ее обходительным обращением.
— Да… — задумчиво протянул профессор, проникая в сложный механизм жизни.
— То-то и оно! Поэтому я и не пишу в книгу: времени у меня для этого нет. А говорю я ей, стерве, какая она есть при этом б… Недавно имел неприятность на пятнадцать суток через эту самую несдержанность. А вы говорите — конверт! Разве ей через конверт культуру донесешь? Ее паровым молотом толочь надо. Я правильно говорю?
— Да… — удивлялся профессор, еще глубже проникая в тайный смысл быта.
— Понятно, — рассуждал уже о чем-то своем Степан, — образование, оно тоже играет… Ну а как, если все образованными станут? Что тогда? А?
— Всеобщее высшее — это в перспективе, — заметил Гурмаев.
— И не дай бог! Я для советской власти тут вижу одни неприятности, — государственно заметил Степан.
— Это как же так? — заинтересовался Гурмаев.
— Очень просто!..
Видно было, что Степан думал об этом сложном вопросе неоднократно.
— …Возьмите, к примеру, меня. Жена все уши прожужжала: иди да иди в техникум, не хочу с шофером жить. Я ей резон сую: мол, дура, после техникума где я тебе двести пятьдесят в месяц возьму? А она: от тебя, говорит, бензином в постели разит. Вот ведь она что говорит!
— Да… — в который уже раз протянул Гурмаев, дивясь неожиданному повороту разговора. Но эти его мысли были прерваны громким возгласом Степана:
— Здесь, что ли?
— Здесь! — отвечал Гурмаев, увидев перед собой знакомую улицу и дом.
— Тогда открывай ворота…
Еще сложнее было с рабочими. Гурмаев ждал их в четверг, как условились, и специально из-за этого остался на даче. Но рабочие в тот день не пришли, а объявились лишь в субботу. На вопрос Гурмаева, отчего же они не пришли в четверг, коротко ответили: поправляли здоровье. У одного из мастеров сильно косил глаз.
К делу они приступили без промедления, что очень понравилось Гурмаеву. Так что к обеду одно кольцо полностью ушло в землю, и уже накатили второе, когда Галина Еремеевна пришла звать к обеду.
— На второе будет рис с бараниной, — сообщила она, разливая огненный борщ.
Однако к пище мастера не проявили никакого энтузиазма.
Хозяин, — обратился к Гурмаеву тот, у которого косил глаз, — а надо бы того… спрыснуть. А то вода тухнуть будет.
— Отчего же она будет тухнуть? — удивился Гурмаев. — У других не тухнет…
— У других не тухнет, а у тебя будет.
— Но… позвольте, — сопротивлялся Гурмаев, чувствуя жгучую обиду, — свойства земли, они как будто бы…
— Это уж как хотите, свойства или не свойства, — сморкаясь в палец, прервал его тот, у которого один глаз косил, — только уж это как есть…
Обычай такой, — поддакнул другой мастер, тот, у которого оба глаза смотрели прямо.
— Да я бы и рад, да ведь
