Солнце на продажу - Уильям Пауэрс
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Франшо Тон коснулся его рукава. Гарри Купер положил на плечо свою ручищу. Лэйрд Грегар облапил как медведь. Ширли Тэмпл вцепилась в правую ногу. Остальные обступали плотней и плотней, все еще улыбаясь…
— Сизрайт! — закричал Кармоди. — Сизрайт, бога ради!..
⠀⠀
Кармоди снова попал в Нью-Йорк, теперь на угол Риверсайд-Драйв и 99-й улицы. Слева, на западе, солнце опускалось за «Горизонт-Хаус», а справа во всей своей красе воссияла вывеска «Спрай». Легкие дуновения выхлопных газов задумчиво шевелили листву деревьев Риверсайд-парка, одетых в зелень и копоть. Дикие вопли истеричных детей перемежались криками столь же истеричных родителей.
— Это твой дом? — спросил Приз.
Кармоди глянул вниз и увидел, что Приз снова видоизменился — он превратился в часы «Дик Трэси» со скрытым стереорепродуктором.
— Похоже, что мой, — сказал Кармоди.
— Интересное место, — заметил Приз. — Оживленное. Мне нравится.
— Угу! — неохотно сказал Кармоди, не совсем понимая, какие чувства испытывает, почуяв дымы отечества.
Он двинулся к центру. В Риверсайд-парке зажигали огни. И матери с детскими колясочками спешили освободить его для бандитов и полицейских патрулей. Смог наползал по-кошачьи бесшумно. Сквозь него дома казались заблудившимися циклопами.
Сточные воды весело бежали в Гудзон, а Гудзон весело вливался в водопроводные трубы.
— Эй, Кармоди!
Кармоди обернулся. Его догонял мужчина в потертом пиджаке, в тапочках, котелке pi с белым полотенцем на шее. Кармоди узнал Джоаджа Марунди, знакомого художника, не из процветающих.
— Здорово, старик, — приветствовал его Марунди, протягивая руку.
— Здорово, — отозвался Кармоди, улыбаясь как заговорщик.
— Как живешь, старик? — спросил Марунди.
— Сам знаешь, — сказал Кармоди.
— Откуда я знаю, — сказал Марунди, — когда твоя Элен не знает.
— Да ну!
— Факт! Слушай, у Дика Тэйта междусобойчик в субботу. Придешь?
— Факт. А как Тэйт?
— Сам знаешь.
— Ох, знаю! — горестно сказал Кармоди. — Он все еще того?.. Да?
— А ты как думал?
Кармоди пожал плечами.
— А меня ты не собираешься представить? — вмешался Приз.
— Заткнись, — шепнул Кармоди.
— Эй, старик! Что это у тебя, а? — Марунди наклонился и уставился на запястье Кармоди. — Магнитофончик, да? Сила, старик! Силища! Запрогроммирован? Да?
— Я не запрограммирован, — сказал Приз. — Я автономен.
— Во дает! — воскликнул Марунди. — Нет, на самом деле дает! Эй, ты, Микки Маус, а что ты еще можешь?
— Пошел ты знаешь куда!.. — огрызнулся Приз.
— Прекрати! — угрожающе шепнул Кармоди.
— Ну и ну! — восхитился Марунди. — Силен малыш! Правда, Кармоди?
— Силен, — согласился Кармоди.
— Где достал?
— Достал? Там, где был.
— Ты что, уезжал? Так вот почему я тебя не видел чуть ли не полгода.
— Наверное, потому, — сказал Кармоди.
— А где ты был?
Кармоди уже собирался ответить, будто он все время провел в Майами, но его вдруг словно кто-то за язык дернул.
— Я странствовал по Вселенной, — брякнул он, — видел жителей Космоса. Они — такая же реальность, как и мы, и пусть все знают об этом.
— Ах, вот что! — присвистнул Марунди. — Значит, и ты тоже «пустился в странствие»!..[4]
— Да, да, я странствовал…
— Сила! Как забалдеешь, как полетишь, так сразу все твои молекулы сливаются воедино с молекулами мира и пробуждаются тайные силы плоти…
— Не совсем так, — перебил Кармоди. — Я познал силу тех существ. В самих молекулах, увы, ничего, кроме атомов. Мне открылась реальность других, но сущность я мог ощутить только собственную…
— Слушай, старик, так ты, похоже, раздобыл настоящие «капельки», а не какую-то разбавленную дрянь? Где достал?
— Капли чистого опыта добывают из дряни бытия, — сказал Кармоди. — Суть вещей хочет познать каждый, а она открывается лишь избранным.
— Темнишь, да? — хихикнул Марунди. — Ладно, старина! Теперь все так. Ничего. Я и с тем, что мне попадается, неплохо залетаю.
— Сомневаюсь.
— Не сомневаюсь, что сомневаешься. И шут с ним, с этим. Ты — на открытие?
— Какое открытие?
Марунди вытаращил глаза:
— Старик, ты до того залетался, что, оказывается, уже совсем ничего не знаешь! Сегодня открытие самой значительной художественной выставки нашего времени, а может, и всех времен и народов.
— Что же это за перл творения?
— Я как раз иду туда, — сказал Марунди. — Пойдешь?
Приз принялся брюзжать, но Кармоди уже двинулся в путь. Марунди сыпал свежими сплетнями: о том, как Комиссию по антиамериканской деятельности уличили в антиамериканизме, но дело, конечно, ничем не кончилось, хотя комиссию и оставили под подозрением; о новом сенсационном проекте замораживания людей; о диком успехе многосерийного телефильма «Нейшнл Бродкастинг» — «Чудеса золотого века капитализма». И тут они дошли до 106-й улицы.
Пока Кармоди не было, здесь снесли несколько домов и на их месте выросло новое сооружение. Издали оно выглядело как замок.
— Работа великого Дельваню, — сказал Марунди, — автора «Капкана Смерти-66», знаменитой нью-йоркской платной дороги, по которой еще никто не проехал от начала до конца без аварии. Это тот Дельваню, что спроектировал башни Флэш-Пойнт в Чикаго, единственные трущобы в мире, которые прямо и гордо были задуманы именно как современнейшие трущобы и объявлены «необновляемыми» Президентской комиссией по художественным преступлениям в Урбанамерике.
— Да, помню. Уникальное достижение, — согласился Кармоди. — Ну, а это как называется?
— Шедевр Дельваню, его опус магнус. Это, друг мой, Дворец Мусора!
Дорога к Дворцу была искусно выложена яичной скорлупой, апельсиновыми корками, косточками авокадо и выеденными раковинами устриц. Она обрывалась у парадных ворот, створки которых были инкрустированы ржавыми матрацными пружинами. Над портиком глянцевитыми селедочными головками был выложен девиз: «Чревоугодие — не порок, умеренность — не добродетель».
Миновав портал, Кармоди и художник пересекли открытый двор, где весело сверкал фонтан напалма. Прошли зал, отделанный обрезками алюминия, жести, полиэтилена, полиформальдегида, поливинила, осколками бакелита и бетона и обрывками обоев под орех. От зала разбегались галереи.
— Нравится? — спросил Марунди.
— Н-не знаю, — сказал Кармоди. — А что все это такое?
— Музей. Первый в мире музей человеческих отбросов.
— Вижу. И как отнеслись к этой идее?
— К удивлению, с величайшим энтузиазмом! Конечно, мы — художники и интеллектуалы — знали, что все это правильно, и все же не ожидали, что широкая публика поймет нас так быстро. Но у нее оказался хороший вкус, и на этот раз публика быстро ухватила суть. Она почувствовала, что именно это — подлинное Искусство нашего времени.
— Почувствовала? А мне что-то не по себе…
Марунди взглянул на него с сожалением:
— Вот уж не думал, что ты реакционер в эстетике!.. А что тебе нравится? Может быть, греческие статуи или византийские иконы?
— Нет, конечно. Но почему же должно нравиться именно это?
— Потому что, Кармоди, в этом — лицо нашего времени, а правдивое искусство идет от
