Подземный гром - Джек Линдсей

— Я сделаю все, что могу. Ты это знаешь.

— Да, но я избегаю об этом говорить. Знаю, последние месяцы я был сух с тобой, но у меня столько забот.

Полла придвинула табурет вплотную к его сиденью и опустила голову ему на плечо.

— Сейчас это не имеет значения. Я хочу тебе помочь. Ты обидишь меня, если отстранишь.

— Знаю. — Он попытался преодолеть свои сомнения и страх. — Сегодня я не могу понять, почему так поступаю. Но завтра будет то же самое.

— Ты хочешь быть сильным, сам по себе, и…

— А разве я не такой?

— Нет сильных, — сердито ответила она. — Тот, кто хвастает силой, — лжец и обманщик или он лишь наполовину человек: он что-то убил у себя в душе и стал совсем как зверь в клетке. Одинокий зверь, что расхаживает взад и вперед по клетке и рассуждает о боге. Но он как раз и убил в себе бога.

Он повернул к себе ее голову и посмотрел на нее с насмешкой.

— Кто тебе это сказал? Или ты где-нибудь это вычитала?

— Я читаю это в глазах у людей. Никто не пишет об этом.

Он потрепал ее за ухо.

— Умница. — Он не уловил гневное выражение у нее в глазах.

— Иногда, — ответила она спокойно. — Завтра утром я навещу твою мать.

— Ты снимешь с меня большую тяжесть.

Минута близости миновала, и они уже не знали, о чем говорить. Полле хотелось расспросить его о взятых им на себя обязательствах, но момент показался ей неподходящим. Он может подумать, что она требует платы за оказываемые ему услуги. Лукану хотелось выразить нежность, которую он только что испытал, но он не находил слов. Он привлек ее к себе и поцеловал.

— Мы не должны расходиться. Как делают многие. Я не знаю супругов нашего возраста, которые жили бы в согласии.

Он попытался преодолеть страх потерять ее. Разве он на этих днях не обнимал флейтистку? Но это Сцевин толкнул его в ее объятия. До ночи далеко, и он опасался, что за это время им овладеют сомнения. Когда события развивались стремительно, он проявлял хладнокровие и находчивость. Но он ненавидел ожидание, а теперь вся его жизнь была заполнена томительным ожиданием Цереалий. Ему хотелось отстранить от себя всякого, кто приходил к нему с упреками, оказывал на него давление. Даже Поллу. Пробиться сквозь них и вырваться на волю. Несмотря на всю свою признательность Полле, на желание загладить длительную холодность, сейчас он жаждал остаться наедине с собой. Стоило бы ей уйти, и он стал бы терзаться, ему захотелось бы ее вернуть, он вспомнил бы ласковые слова, которые не сумел ей сказать. Но теперь она раздражала его, и он испытывал нетерпение и досаду. Он закашлялся.

— Посмотри, пожалуйста, готов ли отвар, — пробормотал он. — Не помню, приказал ли я или нет сварить самые спелые фиги на углях. Кажется, он сказал, четыре унции. Чувствую, это мне поможет.

Она встала.

— Я пошлю Герму узнать, готово ли. И сама принесу.

Он снова почувствовал горячую благодарность и пожал ей руку.

— Я не забуду этого.

Она взяла его руку и прижала к сердцу.

— Я люблю тебя.

— Да, — отозвался он, — да.

Она улыбнулась и стала спускаться по лестнице. Он слушал, как она осторожно ступает по узким ступеням. И сидел, подперев голову руками. Ему вспомнились строчки из его поэмы, где говорилось о страхе и о борьбе, и он почувствовал уверенность в себе.

Лязг незримых мечей, голосов зловещих раскатыВ дебрях лесных, к живым приближаются тени умерших[33].

Еще одна ночь, темный полог, продырявленный звездами, от которого его отгораживает мягко-податливое беспощадное тело Поллы. Он вздрогнул. Если б он мог думать о ней, как о враге, то, конечно, оказался бы на высоте положения. Если б он мог забыть любовь к ней, властное желание удовлетворить и успокоить ее и думать только о мрачном препятствии, преградившем ему путь, он мог бы собрать силы и удовлетворить ее. Рассечь ее, как теплый плод, пробраться сквозь нее и приблизиться к неотвратимому мгновению, когда рассеются иглистые звезды, вспыхнет свет, рухнет последняя преграда и пламя неудержимо взметнется ввысь.

Людям во мраке ночном неизвестные звезды являлись,Видели небо в огне и наклонно летящее пламяФакелов в тверди пустой, и комету зловредную, страшноКосмами гривы своей земным грозящую царствам.Частые молний огни сверкали в обманной лазури,Всюду в эфире густом разновидный огонь появлялся[34].

Руки его то сжимались, то разжимались, но в душе его водворялся мир, огненный мир, увенчивающий разрушение и созидание. Он обрел равновесие.

XIII. Луций Кассий Фирм

В доме по-прежнему царили страх, беспорядок и напряженность. Говорили, что Сцевин пьет запоем. К великой досаде Лукана, любимец Сцевина, худой сутулый вольноотпущенник со впалыми глазами, принес ему табличку со словами: «Я настаиваю на своем праве нанести первый удар». Лукан тотчас сжег табличку, предварительно изгладив начерченные на ней слова. Ведь порой, даже когда с дощечки счищен воск, можно прочесть письмо, ибо начертания букв вдавливаются в дерево. Он ответил Сцевину: «Прошу тебя, не пиши мне, ты пьян. Не могу разобрать, что ты нацарапал». И тут же испугался: уж не толкнул ли он Сцевина на какой-нибудь взбалмошный поступок?

Теперь я знал все. За образец они брали убийство Гая Юлия Цезаря. Предполагали, что Плавтий Латеран, несмотря на свои подчеркнутые симпатии к Республике, не возбудит подозрений. Тигеллин и другие будут думать, что человек со столь радикальными взглядами не пойдет на крайности, опасаясь, что его сразу же схватят. Ему и было поручено совершить первый шаг — во время игр броситься к ногам Нерона, словно обращаясь к нему с униженной мольбой. Но вместо того, чтобы обхватить ноги императора, он должен был толкнуть и опрокинуть его. Такому силачу ничего не стоило это сделать. Подбегут преторианцы. Но они не арестуют Латерана, а прикончат поверженного на землю императора. Все участники убийства будут военные, кроме Сцевина, пожелавшего нанести первый удар. Впрочем, Лукан не принимал всерьез это его желание. Тем временем Пизон будет ждать поблизости в храме Цереры. Префект Руф сразу же проводит его в казармы. Преторианцы провозгласят его императором. Испуганная толпа бросится вон из цирка, в панике, вероятно, будет раздавлено несколько сот человек. Преторианцы будут охранять труп Нерона и вступят в бой, если Тигеллин попытается собрать своих сторонников и напасть на заговорщиков. За два-три часа успеют расставить сторожевые заставы гвардейцев на всех римских холмах. Гарнизон и городская стража, без сомнения, присоединятся к гвардейцам. Лукан надеялся также, что Антония, дочь императора Клавдия и Элии Петины, встанет на сторону восставших. В дальнейшем ее роль не была ясна. Она требовала, чтобы Пизон поклялся немедленно развестись со своей любимой женой Аррией Галлой и жениться на ней. С консулом Вестином не вели никаких переговоров. По словам Лукана, он потерял доверие, ибо недавно женился на фаворитке Нерона, Статилии Мессалине. Однако я подозревал, что заговорщики опасаются его республиканских убеждений, в которых он был куда, более тверд, чем Латеран.