Меньше, чем смерть - Наталья Шегало

Сова надела парик. Он придирчиво осмотрел ее с ног до головы, поправил какие-то пряди, взъерошил челку и только после этого открыл дверцу глайдера.

– Держите меня за руку и улыбайтесь, – приказал он.

Она растянула губы в улыбке. Ее спутник, как оказалось, обладал незаурядными актерскими талантами. Теперь он умело изображал любителя ночных бабочек: в его походке появилась суетливая радость, лицо приобрело выражение сальной гордости, рукой он все время подтягивал Сову поближе к себе, словно хотел, но не решался ее облапить. Охранники понимающе усмехнулись, оценивающе оглядели Сову с ног до головы – и вопросов не задавали.

Ей не доводилось бывать в этом крыле здания. Внутри все было совершенно иным, чем в тех парадных апартаментах, где Сова жила раньше. Здесь были служебные и вспомогательные комнаты. Не было ни высоких потолков, ни лепнины, ни натурального паркета, ни картин. Гладкие стены, стеклянные автоматические двери, бесшумные лифты – одинаковые, похожие на сотни других таких же безликих человеческих обиталищ в любом уголке Федерации. Потрошитель вел ее лабиринтами коридоров куда-то вглубь, к центру спрута, так что Сова с трудом удерживала в памяти хотя бы направление.

Лаборатории располагались во втором подвальном ярусе дворца. Сова стянула с себя ненавистный парик и огляделась.

– Сюда, – пригласил ее спутник.

Он уже перестал суетиться и нервно оглядываться и теперь вел себя по-хозяйски.

– Где он? – Сова решила вернуться к избранной модели поведения и нервно закусила губу.

– Здесь. Не волнуйтесь, – заверил он ее. – Вот эта камера – его глаза. Он вас видит. Вот тут микрофоны, чтобы он мог вас слышать. Вот тут вокализор, чтобы вы могли слышать его. Голос, конечно, механический. Если бы у меня были записи его настоящего голоса, можно было бы полностью воспроизвести интонации оригинала. Сейчас я включу усилитель и оставлю вас наедине.

Сова скептически приподняла бровь.

– Ну, не совсем наедине, – усмехнулся он. – Просто я буду тут неподалеку. – Он кивнул куда-то в даль большого зала, заполненного неизвестными Сове агрегатами. – Пока вы будете ворковать, я попытаюсь снять некоторые из ранее поставленных блоков. По времени это займет около получаса, если все пройдет удачно.

– О чем мне с ним разговаривать?

– О чем хотите. Чтобы снять блок, мне важен сам процесс растормаживания его памяти на уровне трехлетней давности и глубже. Воспоминания о вас залегают как раз в нужном слое. Он сам активизирует этот слой, а я буду вести ментосканирование.

– Скажите, это и есть все то оборудование, о котором вы говорили? – Сова обвела взглядом огромный зал. – Здесь записан весь его интеллект?

Она очень старалась, чтобы ее вопрос выглядел как простое любопытство дилетанта.

– Да. – Он снисходительно и гордо оглядел свои владения. – Именно здесь. Это лучшая лаборатория во всей Федерации.

– Я нельзя ли все-таки сохранить копию? – теперь ее голос дрожал от надежды и страха. – Мне бы хотелось…

– Нет, увы. Чтобы хранить сдублированную копию интеллекта, нужна вся это очень громоздкая техника. Да и она пока не позволяет хранить копию вечно.

Она очень надеялась, что потрошитель говорит правду. Он ушел в глубь лаборатории и пропал из поля ее зрения. Сова осторожно опустилась в кресло перед камерой.

– Только учтите, – донеслось до нее издалека, – сейчас у него есть только интеллект. Есть память. Эмоциональная сфера очень слабая. У живого человека она слишком тесно связана с химическими процессами в организме. Знаете, например, влюбленность провоцируется повышенной концентрацией в головном мозге трех химических элементов: допамина, фенилтиламина и окитосина. Я, конечно, могу стимулировать мозг искусственно, но это уменьшит срок его жизни. Так что не ждите от него особенной активности – у него слишком заторможенные желания. Скорее, он будет отвечать на ваши вопросы. Вопрос-ответ, вопрос-ответ…

Сова осторожно положила руки перед собой. Руки были словно чужими, и она не знала, куда их деть. У нее не было другого выхода, но то, что ей предстояло, оказалось сложнее, чем она думала. Столько лет… Она ни разу не разговаривала с Зорием после развода.

– Здравствуй.

Голос вокализора не напоминал ей прошлое. Чужой, незнакомый голос. Чужое, незнакомое место. Здесь не было ничего, что стоило бы беречь.

– Ты меня знаешь? – спросила она.

– Да, Лаэрта.

– И что ты обо мне помнишь?

– Все.

Молчание.

У него нет желаний. У него нет любопытства. У него нет эмоций. У него есть только память.

– Мне нужно кое-что спросить у тебя.

Молчание. А чего она, собственно, ждет? Ведь ее только что предупредили: вопрос-ответ. Она не задала вопроса. Она его еще даже не сформулировала.

Он ждал. Нет, он не ждал, он был просто не выключен.

– Как ты погиб?

Ей надо было чем-то заполнить пустоту, но случайно родившийся вопрос вдруг показался ей бестактным. Хотя – при чем здесь тактичность?

– Я погиб на Тонатосе после выполнения задания.

– Хватит.

Снова молчание. Он не может даже обидеться на ее резкое «Хватит». Она лихорадочно искала тему для беседы и никак не могла найти. Как будто после стольких лет ей не о чем было с ним разговаривать. И хотелось молчать. Просто молчать. Может и глупой была та детская обида на жучок, подсаженный под ее лопатку по указанию Ордена. Может, и можно было простить… Хотя бы попытаться. Но Сова не пыталась. Она лишь подтвердила общее правило: перешагивать через других гораздо легче, чем через себя. Она перешагнула и пошла дальше, запретив себе оглядываться. И однажды принятое решение уже не подлежало пересмотру. Она даже гордилась своим упрямством при его выполнении. Что теперь она могла сказать Дару Зорию? Что она прощает? Глупости! У нее атрофировалось то место, по которому когда-то очень сильно ударили. У нее перестал существовать тот орган, которому когда-то было очень больно. Ей просто нечем было его прощать.

Но это – последний разговор.

– Ты хотел меня видеть? – Сова заставила себя раскрыть рот.

– Да.

– Зачем?

– Чтобы рассказать тебе то, что ты должна знать.

– Что именно?

– Когда-то я боялся говорить тебе всю правду потому, что рассчитывал оградить тебя от этого. Теперь я больше не могу тебя защищать. Но ты должна знать: для Лаэрты Эвери существует программа уничтожения. Это обязательный раздел любого опасного исследования: «Ликвидация последствий неудачного эксперимента». Целая лаборатория занималась разработкой способов твоего устранения. Я фальсифицировал результаты этих исследований, я выделил для них самое мизерное финансирование, но они все равно велись. И ведутся до сих пор. Никогда не спрашивай об этом у Магистра, никогда не показывай, что ты об этом догадываешься. Просто помни: Магистр в любой момент может запустить программу. В любой момент, когда ты выйдешь из-под контроля. В любой момент, когда ты станешь опасна. В любой момент, когда ты не подчинишься.

Она могла бы догадаться и сама. Просто раньше она не смирилась бы с таким знанием. Теперь это представлялось всего лишь логичным. Не стоило даже возмущаться. Для всех есть своя программа: для агента спецслужбы – капсула с ядом, для правителя Тонатоса – военный переворот, для Лаэрты Эвери – что-то свое. Она – не исключение из этого правила.

– В чем заключается программа?

– Не знаю. Меня – за противодействие программе – лишили контроля над лабораторией. Я знаю только то, что программа активируется на ментальном уровне. Она уже заложена в твое сознание.

Сова медленно прикрыла глаза. Только бы не сорваться, только бы не выдать себя. Не нужно было начинать этот разговор с чужим, незнакомым голосом в чужом, незнакомом месте. Не нужно было ворошить то, что давно похоронено. Если она не сможет…

– Не молчите, – донеслось до нее откуда-то из темноты зала. – Не молчите! Разговаривайте с ним. О чем угодно. Я уже почти прорвался на нужный уровень.

«Почти прорвался»…

Это нужно сделать.

Нужно.

Просто слишком трудно себя заставить.

– Чем я могу тебе помочь?

Глупый вопрос. Она всего лишь тянет время. Потому что страшно. Потому что, оказывается, очень страшно. И очень больно.

– Помоги умереть.

– Есть! – раздался издалека радостный крик потрошителя. – Есть! Пошла ментограмма!

Больше медлить было нельзя.

Она рухнула лицом вниз, закрывая голову руками. И над ней с диким холодом взорвался, пожирая любую энергию и навечно выводя из строя электрическое оборудование, ее ненормальный, бесконечный, бездонный энергетический канал.

Глава 18

Чужие баррикады

Мы долго так друг друга убивали,

Что я невольно ощущаю вдруг,

Что этот немец в этой людной зале

Едва ли не единственный, едва ли

Не самый близкий изо всех вокруг.

Перегорело все и перетлело,