Столыпин - Аркадий Савеличев
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Только тут прояснилось, до каких непозволительных оскорблений дошло дело. Словно электрический ток прошиб не только скамьи правых и левых. Депутаты бросились к трибуне, кричали, стучали пюпитрами, негодование сливалось в какой-то общий вой. Отдельных голосов уже не было слышно. Только потом прорвалось:
– Долой…
– Вон его, в шею!..
– Нечестно, подло. Вы оскорбили главу правительства!..
К трибуне тянулись десятки рук, и казалось, что Родичева сейчас стащат на пол. Председатель Думы Хомяков пытался было звонить, но когда понял, до какой степени дошли страсти, прервал заседание – и вон из зала. За ним последовали и члены президиума. Истинное сумасшествие!
Взволнованный, бледный Столыпин при первых же криках встал со своего места и вышел почти одновременно с Хомяковым.
С журналистских скамей выскочил брат Александр:
– Петро, надо что-то делать!..
– Надо… – прислонился он к надежному плечу. – Подыщи двух секундантов. Не самому же мне объясняться с этим дураком!
– Ты с ума сошел! У тебя шестеро детей!
– Вот именно, братец. Я не хочу, чтоб они считали меня подлецом.
– Конечно… да и я сам в конце концов!..
– Тебе по-родственному нельзя. Других!..
– Тогда я ему просто морду набью…
– Вот-вот. А министр внутренних дел пошлет брата под арест? Ищи! Я буду в комнате председателя Думы.
Но долго искать секундантов не пришлось. На эту роль сразу же вызвалось двое министров.
Тем временем Родичева чуть ли не в шею гнали следом, требуя, чтобы он извинился публично, в присутствии министров и своего лидера Милюкова.
Весь апломб с Родичева слетел. Он мямлил невразумительное:
– Я не имел в виду оскорбить главу кабинета… красноречие подвело… раскаиваюсь в выражениях… они не так были поняты… прошу премьера извинить меня…
К отцу рвалась дочь Мария, которая была на заседании, но он хоть и ласково, но решительно отмахнул ее прочь:
– Дочка, твой отец в состоянии сам защитить свою честь. Поезжай домой … матери ничего не говори!
Но как скроешь такой скандал? Наутро все газеты вышли с заголовками:
«Министр внутренних дел вызвал на дуэль депутата!»
«Столыпинские галстуки» – что это такое?..»
«Еще одно новшество – «столыпинские вагоны!»
Последним можно было бы и гордиться; такие вагоны на две половины – направо для скота, налево для переселенцев – были созданы для крестьян, которые со всем скарбом уезжали в Сибирь. Но крикливые журналисты и тут постарались: мол, вагоны для заключенных…
А со сплетнями бороться было труднее, чем с террористами.
С этого злополучного заседания Столыпина проводили под овации всего зала и под унизительные поклоны руководителей кадетской партии. Но имя премьер-министра все-таки было замарано.
Пострелять на старости лет не удалось. Все стеной встали за председателя правительства, и он посчитал за лучшее сказать Родичеву:
– Я вас прощаю.
Больше ни слова не добавил. Лишь смерил своего обидчика презрительным взглядом с головы до ног. Мол, понимай как знаешь…Часть восьмая По Сибирям
I
Странные зигзаги делала крестьянская реформа, начатая вопреки всем и вся. Казалось, община отжила свое и возврата к старому нет. Что бы ни болтали в Государственной Думе и на задворках ее, частный собственник всходил как хороший озимый посев. Могло быть непредвиденное отзимье, часть посевов могла вымерзнуть или вымокнуть, но всю огромную крестьянскую полосу уже невозможно было погубить. Кто почувствовал вкус нового урожая, тот был уже неостановим. Волоколамский пахарь и петербургский писатель еще несколько раз заходил и с каким-то удивительным сомнением спрашивал:
– А что, многоуважаемый Петр Аркадьевич, если я ошибаюсь, если все мы при ошибке? Община умерла – но община-то жива! Вот мои знакомые земляки уехали в Сибирь, подальше от этой треклятой общины, и что же?.. Там, на новых землях, ее возрождают. Право, Петр Аркадьевич… Вот почитайте, – каким-то крестьянским лукавством протягивал криво исписанные листочки, пролетевшие по великой Сибирской дороге.
Столыпин и сам слышал, что там творится. Новая община! Без всякого министерского указа и установления. Так, может, дело-то не в самой общине, а в связанных крестьянских руках? Стоило их развязать, как они снова, по какому-то наитию стали собираться вместе и творить уж истинные чудеса. Как послушаешь того же Сергея Терентьевича Семенова да и донесения сибирских губернаторов, так рай земной лучше всякой озими возрастает. У кого-то хватило ума не мешать крестьянину, кто-то и сам нашел свое сказочное Беловодье и в сообществе таких же чудаков устраивает невообразимый для центральных областей крестьянский рай. Как это все понимать?
А понять хотелось. Да без понимания новых веяний и реформу дальше творить было невозможно.
Под осень он и призвал к себе на разговор одного из самых доверенных министров – Александра Васильевича Кривошеина.
– А скажи-ка, дорогой, не заговорили ли мы своими речами нашу дорогую реформу?
– Дорогую – это верно. Крестьянский банк уже на 95 процентов оплачивает выкуп земли. Где, в какой стране это бывало? – Кривошеин говорил спокойно и уверенно. – Дураки нас не понимают, Петр Аркадьевич. Почему? – Столыпин, конечно, знал ответ. – Не могут понять и осмыслить цифры всеобщего прироста. Хлеба мы продаем уже почти на миллиард рублей. Доход от масла вдвое превышает доходы от сибирского золота. И так с картошкой, с ячменем, из которого вся Европа варит пиво. Доходы от сельского хозяйства неизбежно перетекают в промышленность. Опять я спрашиваю: где за эти годы прирост промышленного производства составил почти девяносто процентов? Европа в панике: население наше выросло на тридцать с лишним миллионов человек! Не с пустых же щей, а, Петр Аркадьевич?
– Не с пустых, Александр Васильевич. Кажется, мы заелись.
– Ну беда невелика.
– Велика зависть. Вот я читаю ведущих европейских экономистов. Они не просто в панике – они в ужасе. Если, мол, так дело пойдет, то через сорок лет…
Кабинет в Елагинском дворце – это не министерские, тем более не думские говорильни. Здесь всего две головы, сдвинутые над бокалами доброго кубанского «Абрау-Дюрсо». Можно не хитрить, не заниматься экивоками. Столыпин болел, почти два месяца провел в Крыму. Пятидесяти нет, а уже грудная жаба. Отсюда и вполне понятная тяга к легким крымским винам. Под них легко думается о будущем. Сорок лет…
В Германии будет 105 миллионов.
В Австро-Венгрии 82 миллиона.
В Англии 62 миллиона.
В Италии 45…
Во Франции 43…
Европейские страны, вместе взятые, всего 336…
Ну а в России к тому времени будет 344 миллиона работников… и солдат, солдат!
Не стоит забывать и мудрого Михайлу Васильевича Ломоносова. Вот эти его слова:
«Богатство России прирастать будет Сибирью».
О Сибири они с Кривошеиным думали в молчаливом единодушии. План зрел все лето, но… бесконечные дрязги и бесконечные бои с дураками. Дались им «столыпинские галстуки»! Да и «столыпинские вагоны»!
Но сейчас можно было скрестить бокалы:
– Едем, Александр Васильевич?
– Едем, Петр Аркадьевич! Но не в «столыпинском вагоне»?
– Как знать…
II
Первый именной вагон они встретили в Кургане. Из Москвы выехали ночным поездом еще 19 августа, но ведь даль какая!..
Только 22-го министерский вагон, прицепленный к сибирскому экспрессу, остановился на берегу Тобола. Поездов было немного, пути насквозь просматривались. И надо же, на запасном стоял эшелон с переселенцами!
За дальними запасными путями горели костры. Слышался коровий мык. Лошадиное ржание. Сквозь животные голоса пробивались и голоса человеческие. От главного перрона не поймешь – ругаются или смеются. Да и не дадут спокойно попить утренний кофе. Как они с Кривошеиным ни снижали чины, железнодорожная разведка – незаменимый теперь соглядатай-телеграф! – впереди их шла, доносила, кто едет в прицепном вагоне. Конечно, в целях безопасности не в хвост его ставили – в гриву, но все равно: главный. Кроме крестьянских дел, у премьер-министра была и сугубо политическая цель: подвигнуть нерасторопных российских чинуш, чтоб они побыстрее заканчивали выход в Тихий океан. Не так давно отгремел позор японской авантюры – когда начали войну при недостроенной дороге и при полной чиновной безалаберности, покровительствуемой великим князем Николаем Николаевичем. Столыпин далек был от генеральских авантюр, но понимал: без дорог не только половину Сахалина – половину Дальнего Востока потеряем. Это было его тайным желанием – напрямую поставить вопрос о скорейшей достройке Амурской дороги.
Пускаясь в этот рискованный путь, он очень надеялся на поддержку сибирских губернаторов… А пока на запасных путях горели костры. Дружественно и умиротворенно. Русский человек – тот же цыган: вечный переселенец-скиталец. Приспособится к любым дорожным передрягам. Он спросил влетевшего в вагон, с рукой у железнодорожного козырька, отнюдь не робкого начальника станции:
