Все приключения мушкетеров - Александр Дюма

Король порывисто отошел в сторону, оставив и послов, и министров, и придворных. Королева-мать встала; она все слышала, а чего не слышала, о том догадалась. Принцесса чуть не лишилась чувств от гнева и от страха; она тоже попыталась встать, но сейчас же снова упала в кресло, которое от этого движения откатилось назад.

– Господа, – сказал король, – аудиенция окончена; завтра я дам ответ, или, вернее, объявлю свою волю Испании и Голландии.

И повелительным жестом он отпустил послов.

– Берегитесь, сын мой! – с негодованием воскликнула вдовствующая королева. – Вы, кажется, плохо владеете собой.

– Если я не способен владеть собой, – зарычал юный лев с угрожающим жестом, – то ручаюсь вам, ваше величество, я сумею совладать с теми, кто меня оскорбляет. Пойдемте со мной, господин д’Артаньян.

Король вышел из кабинета среди всеобщего удивления и ужаса. Он сбежал с лестницы и направился через двор.

– Государь, – обратился к нему д’Артаньян, – ваше величество идете не в ту сторону.

– Я иду к конюшням.

– Незачем, государь. Лошади для вашего величества приготовлены.

Король только взглянул на своего слугу, но этот взгляд обещал больше, чем все, на что могло рассчитывать честолюбие трех д’Артаньянов.

XXXVI. Шайо

Хотя никто их не звал, Маникан и Маликорн пошли за королем и д’Артаньяном. Они оба были очень умны, но честолюбие часто приводило Маликорна слишком рано, Маникан же вследствие лени часто опаздывал. На этот раз оба они явились вовремя.

Было приготовлено пять лошадей. Две предназначались для короля и д’Артаньяна; две для Маникана и Маликорна. На пятую сел паж. Кавалькада поскакала галопом. Д’Артаньян сам выбрал лошадей. Они как нельзя лучше подходили для разлученных влюбленных: лошади не бежали, а летели. Через десять минут кавалькада вихрем примчалась в Шайо, вздымая облако пыли.

Король буквально спорхнул с лошади. Но как ни стремительно было это движение, д’Артаньян уже стоял на земле. Людовик знаком поблагодарил мушкетера и бросил повод пажу. Затем он вбежал в дом и, быстро распахнув дверь, вошел в приемную.

Маникан, Маликорн и паж остались за оградой. Д’Артаньян последовал за королем.

При входе в приемную первое, что заметил король, была Луиза – не на коленях, но распростертая на полу перед большим каменным распятием.

Девушка лежала на сырых плитах, еле видная в сумраке залы, освещенной только узким решетчатым окном, почти совсем закрытым вьющимися растениями. Она была одна, неподвижная, холодная, как камень, на который упало ее тело. Король, подумав, что она мертва, громко вскрикнул; тотчас же к нему подбежал д’Артаньян.

Король уже обвил одной рукой стан девушки. Д’Артаньян помог королю поднять бедняжку, которая вся оцепенела. Король схватил ее в объятия и стал согревать поцелуями ее ледяные руки и виски.

Д ’Артаньян ударил в колокол. На звон его сбежались кармелитки. Монахини возмущенно закричали при виде двух мужчин, поддерживавших какую-то женщину.

Прибежала и настоятельница. Но, несмотря на свою суровость, она была более светской женщиной, чем придворные дамы, и с первого же взгляда узнала короля по тому почтению, которое ему оказывали спутники, по той властности, с какой он держался. При виде короля настоятельница сейчас же удалилась, ибо только таким способом она могла сохранить свое достоинство. Но она прислала с монахинями разные лекарства, приказав им, кроме того, запереть двери.

Давно было пора: горе короля выражалось все более бурно. Он уже решил послать за своим доктором, но в эту минуту Лавальер пришла в себя. Открыв глаза, она прежде всего увидела у своих ног короля. Без сомнения, она не поняла, кто это, и горестно вздохнула.

Людовик пожирал ее жадным взором. Наконец ее блуждающий взгляд остановился на короле. Она узнала его и попыталась вырваться из его объятий.

– Как! – прошептала она. – Жертвоприношение еще не совершено?

– Нет, нет! – отвечал король. – Оно и не будет совершено, клянусь вам.

Несмотря на свою слабость, Лавальер поднялась.

– Но оно должно быть совершено, – проговорила она. – Не останавливайте меня.

– Как! Вы хотите, чтобы я позволил вам принести себя в жертву? – вскричал король. – Ни за что, никогда!

– Ну, пора уходить! – прошептал д’Артаньян. – Раз они начали разговаривать, избавим их от посторонних ушей.

Д’Артаньян ушел, влюбленные остались одни.

– Государь! – говорила Лавальер. – Умоляю вас, ни слова больше. Не губите мою жизнь, мое будущее; не губите вашей славы ради минутной прихоти.

– Прихоти! – воскликнул король.

– О, теперь, государь, – продолжала Лавальер, – я ясно читаю в вашем сердце.

– Вы, Луиза?

– Да, я.

– Объяснитесь.

– Непонятное, безрассудное увлечение на несколько минут могло показаться вам достаточным оправданием. Но у вас есть обязанности, несовместимые с любовью к бедной девушке. Забудьте меня.

– Забыть?

– Дело уже сделано.

– Скорее умру!

– Государь, вы не можете любить ту, которую решились убить так жестоко сегодня ночью.

– Что вы говорите? Не понимаю.

– О чем вы просили меня вчера утром? Любить вас? Что вы обещали взамен? Никогда не ложиться в постель, не примирившись со мной, если вам случится рассердиться на меня.

– Простите меня, простите, Луиза! Ревность свела меня с ума.

– Государь, ревность – дурное чувство, которое разрастается, как сорная трава, если его не вырвать с корнем. Вы опять будете ревновать и скоро погубите меня. Сжальтесь, дайте мне умереть.

– Еще одно слово, мадемуазель, и я умру у ваших ног.

– Нет, нет, государь, я себя лучше знаю, чем вы. Не губите и вы себя из-за несчастной, которую все презирают.

– О, назовите мне ваших преследователей, умоляю вас!

– Я ни на кого не жалуюсь, государь: я обвиняю только себя. Прощайте, государь! Разговаривая со мной таким образом, вы компрометируете себя.

– Берегитесь, Луиза! Своими словами вы приводите меня в отчаяние; берегитесь!

– Государь, умоляю вас, разрешите мне остаться в этом монастыре!

– Я отниму вас у самого бога.

– Но прежде, – вскричала бедняжка, – вырвите меня из рук ожесточенных врагов, покушающихся на мою жизнь, на мою честь. Если у вас достаточно силы для любви, найдите же в себе силы защитить меня. Ту, кого, по вашим словам, вы любите, оскорбляют, осыпают насмешками, выгоняют.

И кроткая девушка, в припадке горя начавшая жаловаться, с рыданиями ломала руки.

– Вас выгнали! – вскричал король. – Вот уже второй раз, как я слышу это слово.

– С позором, государь. Вы видите теперь, что у меня один только защитник – бог, одно утешение – молитва, один приют – монастырь.