Чистое пламя любви - Элейн Барбьери

— В данной ситуации ребенку дается имя матери! — От волнения Аметист даже покраснела.

— Правильно. Но ведь ее мать скоро будут звать Аметист Стрейт, — заявил Дэмиен не моргнув и глазом. — Как только ты поднимешься на ноги, я приглашу сюда священника и мы поженимся.

— Я не выйду за тебя! — Аметист пришлось зажмуриться, чтобы собраться с силами. Из-под густых ресниц выкатилась одинокая прозрачная слезинка, и она упрямо смахнула ее со щеки, а затем сдавленным голосом добавила: — У девочки будет мое имя!

Суровое лицо Дэмиена неожиданно смягчилось; он наклонился и поцеловал Аметист в губы, после чего чмокнул в макушку маленькую дочурку и ласково, но твердо возразил:

— Это и мой ребенок тоже. Чтобы ты не забывала об этом, вам обеим достанется мое имя!

— Нет, ни за что! — Аметист отчаянно замотала головой.

Дэмиену пришлось сжать в ладонях ее лицо, чтобы остановить истерику. Он проклинал свое упрямство. Нашел время для споров!

— Давай отложим этот разговор, дорогая! Ты еще слишком слаба, а я слишком счастлив, чтобы спорить с женщиной, подарившей мне это чудесное дитя. Мы назовем ее Мэриан, как ты хотела. А сейчас постарайся успокоиться… Вот так, молодец… У тебя был трудный день…

Мало-помалу Аметист взяла себя в руки, и Дэмиен постарался утешить себя тем, что со временем она одумается. А сейчас лучше оставить ее в покое…

Раймонд лениво шагал по пыльной дороге и почти не глядел по сторонам. Он и так мог по памяти нарисовать каждый из бараков, длинными рядами тянувшихся справа и слева от него. Чтобы не тревожить хозяйский взор картинами голода и нищеты, рабов селили как можно дальше от господского дома. Так было и на плантации Конвеев. Надвигались сумерки, но даже в этом неверном свете бросалось в глаза убожество жалких лачуг, напоминавших ту, что служила домом для Раймонда на протяжении последних пятнадцати лет. Однако еще ни разу за все эти годы его не терзала такая смертная тоска. Любовь к Тилли наполняла смыслом его существование. Он жил в ожидании новых встреч со своей возлюбленной. Но больше ему не суждено ее увидеть.

Ветер разносил смрадный дым от костров, на которых повара готовили какое-то варево, и Раймонд на мгновение зажмурился — то ли от дыма, то ли от непролитых слез, стоявших в глазах. Теперь он был таким, как все, — рабом, лишенным возможности любить ту женщину, которую выбрал сам.

Ему в ноздри ударил знакомый удушливый запах женского пота — и в тот же миг на локоть по-хозяйски легла маленькая мягкая ручка. Куашеба приветствовала Раймонда весьма откровенной улыбкой. Прижимаясь к нему всем телом, она прошептала:

— Раймонд приходить с поля поздно. Куашеба готовить Раймонд ужин!

— Раймонд ходить к реке, — мрачно ответил он. — Раймонд не любит быть грязный.

— За это Куашеба любить Раймонд! — ворковала юная рабыня, гладя своего избранника по спине. — Раймонд черный раб, но чистый. Он гордый, не как все грязный бугуяга на плантации у масса Конвей!

Раймонд смерил взглядом свою соблазнительницу — она была свежа и довольно привлекательна, однако Раймонд понимал, что ему следует держаться начеку. Хозяин и так чуть не продал его за неповиновение, и теперь ему ничего не оставалось, как сделать Куашебу своей женщиной. Он был рабом, а значит, его тело принадлежит массе, и масса отдал его в награду Куашебе. Молодая негритянка родила массе здорового мальчишку и оставалась на привилегированном положении, хотя хозяин успел обзавестись новой любовницей. Раймонд ничего не мог с этим поделать, но все-таки он составил тайный план. Его тело, принадлежавшее массе Конвею, старательно ублажало любвеобильную рабыню, но он ни разу не довел дело до конца и прерывал их близость до того, как семя могло попасть в ее лоно. Скоро он надоест Куашебе и она потребует у хозяина нового мужчину. Тогда ему останется дать знать Тилли и все встанет на свои места. А пока надо набраться терпения. Куашеба никогда не отличалась верностью и постоянством.

— Ну же, идем, — ворковала негритянка, маня своего избранника тонким пальчиком и не спуская с его мощной фигуры страстного взора. — Куашеба ждать Раймонд долго-долго!

Она уверенно сжала широкую ладонь Раймонда и повела его в отдельную хижину. Медленными, дразнящими движениями она сняла кофту и юбку, под которыми ничего не было. Мягкие, ухоженные руки чернокожей наложницы не спеша прошлись по пышной груди и бедрам до самого паха, где заманчиво темнел треугольник густых черных волос. Затем Куашеба шагнула к Раймонду, погладила его по груди и взялась за завязку на его широких холщовых штанах. С торжествующим смехом она распустила узел. Штаны упали на пол, и ее пальчики игриво прикоснулись к его вялому, безжизненному мужскому копью.

— Куашеба его поднять! Он вставать и хотеть Куашеба!

Раймонд на секунду зажмурился, не в силах подавить отчаяние и стыд. Как всегда, его тело не смогло остаться равнодушным к умелым ласкам ненасытной наложницы. Наконец Куашеба решила, что ее партнер вполне готов к соитию, и с торжествующей улыбкой опрокинула его на циновку. При этом она умудрилась оказаться внизу с широко раздвинутыми ногами, а Раймонд упал на нее сверху. Куашеба хрипло охнула, почувствовав, что Раймонд вошел в нее, и больно укусила его за шею. Не помня себя от ярости, Раймонд набросился на нее, как дикий зверь во время случки, и Куашеба застонала от восторга, упиваясь его грубыми, жестокими рывками.

Разрядка приближалась с каждой секундой, и наложница, что было сил стиснув ноги вокруг его пояса, пропыхтела:

— Ну же, Раймонд, дай Куашеба, что он хотеть! Сейчас… сейчас…

Она довольно улыбалась, несмотря на то что едва могла дышать под тяжестью его тела, корчившегося в судорогах дикой страсти. Ни один мужчина не приносил ей столько наслаждения. В конце концов она не выдержала и взвизгнула, и в ту же секунду Раймонд оставил ее, прежде чем разрядка настигла его самого. Куашеба зачарованным взором следила за тем, как вздрагивает его большое, сильное тело. Наконец она стряхнула оцепенение и набросилась на Раймонда с кулаками. В тишине пустой хижины хлестко зазвучали жестокие удары. Она долго лупила своего партнера по чему попало, но и этого ей показалось недостаточно и в ход пошли острые ногти. Разъяренная женщина умело располосовала ему до крови шею и грудь, яростно шипя сквозь стиснутые зубы:

— Куашеба брать Раймонд! Куашеба брать Раймонд и его семя!

Наконец ее ярость немного утихла, и она без сил опрокинулась на циновку, тяжело дыша и обливаясь потом. Раймонд все еще лежал сверху. Подняв голову и обратив на Куашебу тяжелый мрачный взгляд, он заговорил вполголоса, но каждое его слово падало, как огромный камень: