Академонгородок - Александр Бачило

А посудушка-то — вон она, сложена кучкой у догоревшего костерка, поблескивает на солнышке. Бутылок шесть, как не больше, одной только белой головки! А там еще, в траве, темным таким переливом — пивных чебурашек штуки три. Нет, больше! Я хоть и подслеповат стал, а пустую бутылку сердцем вижу. Только вот рядом, чуть не в костре головой, лежит-храпит туша — здоровенный парняга — и одной рукой прямо так всю мою тару и облапил! Не дай бог проснется не вовремя — ведь убьет спросонья!

И точно. Как чуяло сердце! Я еще и полпути до костерка не проковылял, вижу — зашевелилась туша, голову от земли оторвала и одним глазом прямо в меня — зырк! А глаз-то похмельный, злой, морда мятая, к щеке бычок прилип. Ох, не в настроении человек — сразу видно! Но подхожу ближе, куда деваться?

— Извините, что побеспокоил вас, — завожу издали обычную песню, — приятного отдыха!

Парняга руками в землю уперся, кряхтя, оттолкнул ее от себя и сел.

— Тебе чего, дед?

Это он мне. Уж не знаю, отчего, но с этой весны все меня только дедом зовут. Вроде и бороденка-то толком не растет, а все им дед! Ну да мне это без разницы…

— У вас бутылочки не освободились? — спрашиваю. — Можно их дедушка заберет? Вот, спасибо вам большое! Помогли инвалиду войны…

А сам наддаю, что есть силы, и мешок на ходу разворачиваю. Главное — успеть, пока он клювом щелкает, рассовать бутылки по котомкам — и ходу!

Да куда уж там. Ногу так и рвет на части, будто кто ее зубами хватает, а до бутылочек-то еще ой-ей-ей, как далеко!

Парняга, хоть и во хмелю, а смекнул, чем душа моя терзается. Глаз у него стал веселый, задорный — хуже некуда. Берет он бутылку из кучи и мало не на середину пруда ее — бульк! У меня и вторая нога отнялась. Что ж это за люди, Господи?!

А туша посмеивается себе:

— Медленно телепаешься, дед! Сколько успеешь собрать — твои!

И вторую бутылку туда же — бульк!

— Смотри, — говорит, — мало осталось. Провошкаешься — нырять придется!

И бросает третью. А дружки его ржут впокатуху — аж девок забыли лапать.

— Жми, дед! — кричат, — работай костылями!

Я жму, ножку приволакиваю, мешком размахиваю, пот вытираю, чтоб смешнее было. Не потому что совсем дурак — понимаю, конечно, торопись — не торопись, а он всю кучу в пруд перекидает. Но это те шесть бутылок, что из-под водки. А пивных-то он в траве не видит! Спиной к ним сидит! Вот на них-то, на последнюю мою надежду, я и нацелился.

Да не тут-то было. Только парняга мой размахнулся, чтобы последнюю беленькую в пруд закинуть, как его сзади кто-то за руку — хвать! Будто из-под земли вырос здоровенный мужик в драном плаще, волосня буйная, с проседью, борода не чесана.

— Спасибо, — говорит, — эту мыть не надо.

И кладет бутылку себе в авоську. А она, авоська-то, уж полна! Вся моя чебурашка пивная там лежит, горлышко к горлышку — ничего в траве не осталось! Да когда ж он успел?! Откуда взялся?! Постой-ка… Да это не Стылый ли сам? С нами Крестная Сила! Куда ж меня нелегкая несет?! Бежать отсюда!

Я про бутылки и думать забыл, скоре назад, назад — да к лесу. Только с моей походкой шибко-то не разбежишься. Ползу, как могу, забираю левее, где кусты поближе, а сам одним глазом — на Стылого. Ох, страшен! Глазами вскользь чиркнет — будто ножом полоснет! У нас в лесопарке про него такое рассказывают, что лучше и не вспоминать, особенно к ночи. Я хоть давненько с ним и не встречался, а сразу признал — он! И по людям видно. Вся пьяная компания разом будто протрезвела — сидят, притихли. Ждут, пока Стылый тару пересчитает.

— Маловато, — вдруг говорит он парняге. — Доставай остальные!

И тот, как на удава на него глядя, встает и без единого слова — бултых в пруд! В ботинках, во всем… Только круги по воде.

— Ну а вы чего расселись? — говорит Стылый остальной компании. — Помогайте!

Меня аж передернуло, когда они в воду лезли— и парни, и девки, не раздеваясь, с шальными глазами… А погода-то не май месяц, заморозки по ночам, вода — лед! Но они, похоже, и не заметили. Забрались, взбаломутя весь пруд, по самую шею и — бульк, бульк, бульк — скрылись.

Дальше я не стал смотреть — кинулся в кусты и прочь, прочь от того места! Так вдруг жутко стало, прямо жить не хочется! Забери меня, Господи, с этой земли! Не понимаю я ее и боюсь! И нет мне утешения, и облегчения нет… и денег ни копейки… и ни одной бутылки до сих пор не нашел… и… О! А это что такое?

Смотрю — на прогалинке лесной — пенек, а на пеньке — пузырек! Сама по себе бутылочка — дрянь, а не тара. Импортного производства — нигде такую не принимают. Но это когда пустая. А та, что на пеньке стоит, наполовину полная! Кто-то пил — не допил, на полбутылке сморило. Значит, хорошая вещь, забористая! На этикетке что-то такое знакомое написано, когда-то я все эти английские буквы знал, да выветрились… Ну и хрен с ними, не буквы мне сейчас нужны, а обороты!

Я не стал и стаканчик пластиковый подбирать, хотя их вокруг полно валялось, а прямо так, со ствола, ливанул в глотку и глотал, глотал, пока воздуху хватило. Наконец, оторвался, выдохнул — и тут только обдало духом, вкусом, градусом — сразу всем. Самогон! Да хороший, зараза, до пяток пронимает! А написано что-то типа «Скот Вхиску». Надо же, и буквы вспомнил! Вот что значит человек опохмеленный! Он уже и звучит гордо!

На душе сразу потеплело, и страх прошел. И жгучее горе, которое везде за мной ходит — худенький мальчик с забинтованными руками — вроде отступило, легло до поры на больничную койку… Отдохни, сына, пока папка пьяный. Веселый теперь папка! Ни хрена стеклотары не собрал, зато какую опохмелку надыбал! А на хрен она и нужна была, стеклотара, как не на опохмелку? Верно? Значит, налаживается жизнь! Вот только еще разок присосаться, как следует…

Я запрокинул голову и выцедил всю оставшуюся вхиску. Ноги уже подгибались. Перед глазами поплыло. Сейчас поведет меня в сторону, крутанет, мягко ударит землей — и посплю. Не врубиться бы только в пенек башкой…

Ну хватит отдыхать! Бегом — марш! Теперь-то поняли, чего ищем? Объяснять не надо? Правильно, Куцый! Лазейку заветную. Я-то, вот, не знал про нее, а покойник, выходит, знал. И вы теперь знаете. Туда и пойдем. Вонючка, вперед! Пузан — за ним! Дистанция — двадцать шагов. Пегий! Булыга! Скачок! Куцый — замыкающим. Чтоб обваренной задницы никому не показывал. Теперь, небось, не отстанешь!

Трава тут пожиже, вон и небо проглянуло. И дырявые башни стали видны, что на небо ведут. Но это легко сказать — ведут. Никто по ним на небо не забирался. Хотя добычи там — немеряно висит, простым глазом видно — от башни к башне сверкающие нитки тянутся. Не достать.

Да, места знакомые. Только знакомство это не доброе. На земле тут добычи мало, зато опасностей — хоть отбавляй. Помню, тащили мы как-то вдвоем с Колобком длиннющий кусок. То есть это он тащил — здоровяк был, не хуже Пузана, а я, по инструкции, сзади помогал, заносил, чтоб не цеплялось. Вот через такую точно проплешину как раз и волокли. Может, через эту самую. И вдруг — рев, грохот, откуда ни возьмись, выкатывается огромная, до неба, гора — и прямо на нас. Рычит, жаром дышит, трясется так, что всю землю крупной дрожью бьет. Я прямо обмер. Колобок со своим концом добычи уже в траве скрылся, а я-то на самой проплешине торчу, как хвост из задницы. Бежать, спасаться — поздно. Да и добычу бросать нельзя. Бросишь — тебе свои же потом глотку перегрызут. Тот же и Колобок. Ну, в общем, чую — кранты. Упал я на землю, где стоял, обнял добычушку свою покрепче и глаза закрыл — будь, что будет.