Индия. Записки белого человека - Михаил Володин

Вечером у меня самолет. Я лечу в Москву. Нельзя вредничать! Я беру карандаш и на клочке бумаги пишу печатными буквами:

ПОРАДУЙТЕСЬ С НАМИ, МЫ ОТКРЫЛИСЬ!

Мужчина надевает очки, растерянно шевелит губами и посылает мне благодарную улыбку:

— Спасибо вам, добрый господин! Не могли бы вы зайти ко мне на чашку кофе? Меня зовут Ахмед. Я хочу отблагодарить вас тем малым, что у меня есть. Прошу вас, присаживайтесь.

Ахмед садится напротив и, достав две крупные розовые жемчужины, тотчас же начинает мастерить из них серьги. В комнате возникает юноша с двумя чашками пахнущего кардамоном кофе. С потолка свисает старенький вентилятор. Я сижу в продавленном кресле и чувствую накопившуюся за полгода усталость.

— Кому вы подарите эти серьги, жене или возлюбленной? Мне почему-то хочется, чтобы они достались вашей жене, господин.

Кожу обдувает прохладный ветерок, и душа приходит в разнеженное состояние. Зачем-то я рассказываю торговцу, что расстался с женой и живу отдельно, но все равно сделаю подарок именно ей. Глаза торговца становятся грустными, как перезрелые маслины. Он поднимает за проволоку сначала одну серьгу, потом вторую. Они качаются в его пальцах, и я понимаю, что таких больших жемчужин попросту не бывает и это наверняка пластмасса. Торговец, словно угадав мои мысли, подносит изделие прямо к моему носу. Сам он при этом выглядит почти трагически.

— Жемчуг, мой господин, нильский жемчуг! Равного ему нет на земле. Сколько лет вы живете вдали от жены? Семь? Как же много горя выпало вам за эти годы! Я могу лишь догадываться о той тяжести, что досталась на долю вашей супруги. Нет-нет, мне не удастся отделаться сережками! Вы удивительный человек, мой господин, и я хочу сделать вам удивительный подарок.

Я перекатываю во рту глоток ароматного восточного кофе и слежу за руками собеседника. Они живут отдельной от тела жизнью. Пока глаза грустят о моих беспутно прожитых годах, руки открывают коробочку красного бархата и принимаются выбирать тяжелые белые жемчужины. Прежде чем положить очередное сокровище передо мной, торговец крутит жемчужину между пальцами так, что на матовой поверхности появляется блик и луч попадает мне точно в глаз. Всего Ахмед достает тридцать три перламутровых шарика и принимается нанизывать их на нить. На все мои возражения он понимающе кивает и продолжает заниматься своим делом.

— Вы и должны себя так вести. Порядочный человек не может без колебаний принять подарок в полтысячи долларов. Но вы не знаете, что мы на Востоке готовы отдать другу самое дорогое, что у нас есть. Прошу вас, только не говорите, что мы — малознакомые люди! Я ведь не случайно к вам обратился за помощью: у вас удивительное лицо, оно издалека привлекло мое внимание. Для меня будет величайшим огорчением, если вы скажете, что не чувствуете ко мне такого же расположения, какое я испытываю к вам.

Увы мне, увы! Если я что и чувствую, то неловкость. А еще то, что меня покидает воля. Мне и в самом деле симпатичен этот торговец, и я не хочу его обидеть, но как можно взять такой подарок?! А с другой стороны, было бы здорово привезти домой замечательное украшение — это не какая-то там псевдопашмина и не искусственно состаренный бронзовый Ганеша. Торговец ловит тень сомнения на моем лице, укладывает ожерелье в коробочку и быстро касается пальцами моего плеча.

— Послушайте, — говорит он. — Я вижу, как трудно вам дается решение, и с уважением отношусь к вашим сомнениям. Вы не хотите остаться в долгу, вот что! Кто, как не я, способен вас понять: пятнадцать лет назад, когда мы с женой лишились магазина, ко мне пришел друг детства и предложил деньги. Он знал, чем для меня был семейный бизнес, и хотел помочь мне его выкупить. Почти месяц меня бросало то в жар, то в холод, пока я не решил, что не имею права рисковать деньгами друга. И тогда я отказался от щедрого предложения. Но ведь здесь-то совсем другое! В конце концов, если мой подарок вам кажется излишне дорогим, вы можете дать мне какую-нибудь незначительную сумму денег. Скажем, сто долларов… Или двести. Это поможет вам избавиться от ощущения зависимости, а мне по-прежнему будет радостно оттого, что я сделал вам приятное — ведь я-то знаю истинную цену этому ожерелью!

С этими словами торговец ставит передо мной бархатную коробочку. Внутри изящно уложена нитка из тридцати трех прекрасных жемчужин. Я перевожу взгляд с одной из них на другую и вдруг ловлю себя на том, что уже с минуту верчу в руках кошелек. Денег в нем совсем мало: долларов пятьдесят, а может, и того меньше. Хватит лишь на то, чтобы добраться из Домодедово домой, на Красную Пресню, да еще выпить стакан чая на пересадке в Ашхабаде. Я замечаю, как расстроен мой новый друг: он понимает, что я не соглашусь взять ожерелье даром. И тут мне в голову приходит превосходная идея! Ведь на рынок в старом городе и в самом деле ежедневно приходят сотни русских туристов: я мог бы написать статью о том, как торгуют в Дели, об этом вот магазине — как Ахмед сначала потерял его, а затем сумел выкупить… Это будет отличная бесплатная реклама! Да что статью — рассказ, заключительный рассказ моего индийского путешествия! Представляя себе, как буду описывать тонкости восточного характера, я улыбаюсь торговцу и кладу руку на коробочку, но мой визави с грустными глазами печально качает головой.

— Нет, мой господин. Негоже историю моего позора рассказывать русским братьям. Мы слишком любим вашу страну, чтобы рисковать своей репутацией. Пожалуйста, угощайтесь кофе, — Ахмед подливает в чашку густой дымящийся напиток. Я машинально делаю глоток, обжигаю гортань и неожиданно чувствую раздражение. С какой стати они так любят мою страну — мало им Афгана и Чечни?! Почему этот ласковый араб хочет подарить мне — первому встречному — вещь, которая стоит кучу денег? А если я сострою козью морду и возьму ожерелье, что он тогда сделает — бросится на меня сам или вызовет полицию? Или все же это — пластмасса? Мне хочется ударить торговца. Я резко встаю из-за стола. Лицо араба выражает недоумение и испуг, и от этого мое раздражение еще усиливается. Нашарив в кармане десять рупий, я намереваюсь заплатить за кофе, но вижу, как торговец смертельно бледнеет. Так, держа руку в кармане, я иду к дверям и спиной чувствую провожающий меня взгляд. Настроение до отлета испорчено: я противен сам себе, и еще больше мне противен Восток.

Возле рынка под тентом прячется стайка велорикш. У них в тени +52, а у меня на солнце градусы подбираются к чистому спирту. В воздухе пахнет расплавленным гудроном, и с каждым вдохом этот самый гудрон входит в легкие, на мгновение застревая где-то по пути, заставляя глаза круглиться от изумления — разве такое возможно?! Из-за полнящего душу раздражения я оставляю без внимания велорикш — мне хочется как-то наказать самого себя, хоть бы и солнечной пыткой. Индийцы недоуменно и, похоже, с облегчением смотрят мне вслед: им лень крутить педали в такую жару. А я иду — единственный на весь Дели пешеход. Прохожу мимо старой мечети и банка, построенного еще в XIX веке англичанами, мимо сикхского храма, мимо домов с террасами и домов с венецианскими двориками, мимо заброшенных сооружений, в которых когда-то жили богатые горожане, а сейчас ютятся бездомные, — мимо всего того, что полгода назад нам с Гошкой показывал навязавшийся «экскурсовод». Сквозь заливающие глаза струи пота я вижу Красный форт — несостоявшийся дворец Великих Моголов и вспоминаю, как десять лет назад в такую же бескомпромиссную жару прощался с Бангкоком.