Невеста Борджа - Джинн Калогридис

Лишившийся солдат и молча проклинающий французов Чезаре вынужден был отказаться от попыток взять Пезаро.

За ужином его святейшество побагровел от гнева, пересказывая эту историю и понося непостоянство французского короля.

Мне потребовалось все мое самообладание, чтобы сдержать довольную усмешку.

КОНЕЦ ЗИМЫ 1499 ГОДА

Глава 30

С театра боевых действий пришли вести о том, что Чезаре неохотно заключил перемирие с Джованни Сфорцей под Пезаро и возвращается домой вместе с папской армией — и везет с собой свою прекрасную пленницу, Катерину Сфорца, которую поместят за крепкие каменные стены замка Сант-Анджело. Мысль о его возвращении наводила на меня страх.

Донна Эсмеральда непрестанно приносила новые тревожные слухи. В Риме вошло в употребление новое выражение — «ужас Борджа». Его употребляли, говоря о душевном состоянии тех несчастных, которые имели неосторожность служить Борджа и оказаться посвященными в какие-то их тайны, ибо расплата за это становилась все более очевидна.

Все — кроме семьи, добросовестно закрывающей глаза на этот факт, — считали само собой разумеющимся, что Чезаре убил своего брата Хуана, обуянный желанием самому заполучить всю Италию. В том, что его назвали в честь императоров Древнего Рима, видели не совпадение, а знак судьбы.

Поэтому когда коннетабля испанской гвардии — человека, некогда пользовавшегося у Чезаре уважением и доверием, но впоследствии утратившего благосклонность хозяина, — нашли плавающим в Тибре, никто не удивился. Кто-то крепко связал ему руки за спиной и засунул его в мешок.

Я никогда не говорила о подобных происшествиях ни с Лукрецией, ни с Джофре, точно так же, как и его святейшество никогда не упоминал о них ни во время аудиенций, ни на совместных, ныне редко случающихся трапезах, даже когда негодовал по поводу возмутительных обвинений, возводимых на его сына. Можно было подумать, будто никакого случая с несчастным коннетаблем никогда не происходило да и сам этот несчастный никогда не существовал.

Были и другие смерти, о которых рассказывала Эсмеральда: две из них произошли в лагере у Чезаре при загадочных обстоятельствах.

Первой была странная кончина епископа Фердинандо д'Альмайды. Д'Альмайда, о котором поговаривали, что порочностью и честолюбием он не уступит никакому Борджа, тенью следовал за Чезаре с момента его свадьбы с Шарлоттой д'Альбре, отправившись за ним и в Романью. Многие считали его соглядатаем короля Людовика.

Однажды Чезаре заявил своим людям, что д'Альмайда получил смертельную рану «в ходе битвы», но никому не позволил осмотреть тело; за этим воспоследовали поспешные похороны. Слуги, обмывавшие тело, сообщили, что у епископа не было ни единой раны. Причиной же смерти была «лихорадка Борджа» — состояние, вызванное порошком голубовато-стального цвета.

Кантерелла — еще одно слово, которое вошло в моду и которое шепотом повторяли по всему Риму.

Через некоторое время скончалась еще одна жертва — кардинал Джованни Борджа, известный под прозвищем Меньший. Этот кардинал был кузеном Борджа, членом другой ветви семьи и родственником Джованни Борджа Большего, кардинала Монреальского, присутствовавшего на моей свадьбе.

Не могу сказать, знал ли молодой Джованни что-либо такое, что могло поставить его под удар. Мне известно лишь одно: этот человек был очень близок к своему более могущественному родственнику и был в долгу у него. Он отправился из Рима в Романью для личной встречи с Чезаре — якобы затем, чтобы поздравить его с захватом Имолы и Форли.

Но прежде, чем Джованни добрался до лагеря Чезаре, его поразила внезапная горячка — вне всякого сомнения, «лихорадка Борджа»; известно было, что это кантерелла вызывает сильный жар и кровавый понос. Вскоре после этого кардинал умер.

Его тело отослали обратно в Рим, а там быстро предали земле в соборе Санта Мариа дель Пополо, в безымянной могиле.

Однажды вечером во время ужина Джофре выразил сожаление по поводу кончины кардинала.

Его святейшество швырнул вилку на стол с такой силой, что все вздрогнули. Я подняла голову от тарелки и увидела, что Александр нахмурился и покраснел от гнева.

— Никогда больше не упоминай при мне этого имени! — рявкнул он на сына с такой свирепостью, что на некоторое время все притихли.

— Я уже рассказывала, что сделал сегодня за завтраком маленький Родриго? — весело спросила Лукреция, нарушив неловкое молчание.

Это успокоило его святейшество; он повернулся к дочери и выжидательно улыбнулся.

— Он такой сильный — уже вовсю машет ручками и ножками, и хотя я знаю, что для этого он еще слишком мал, но сегодня он так вцепился мне в руку, что мне показалось, что сейчас он сядет сам.

Александр смягчился.

— Ты была сильным ребенком, — произнес он с отцовской гордостью. — И ты, и Чезаре. Вы оба рано начали садиться и ходить. Да что там ходить — я сажал тебя к себе на седло, когда тебе едва-едва сравнялось два года.

Лукреция улыбнулась в ответ, радуясь, что приступ гнева Александра миновал.

Когда ужин закончился, Лукреция подошла к отцу и мягко произнесла:

— Прости Джофре. Я уверена, что он совершенно не хотел расстраивать тебя.

Папа тут же снова нахмурился и сузил глаза.

— Говорить за едой о смерти, — отрезал он, — вредно для пищеварения.

Через некоторое время после крещения Родриго мы с Альфонсо получили от капитана Хуана де Кервиллона официальную просьбу об аудиенции. Я была рада исполнить просьбу человека, который был добр к нам и оказал большую услугу.

Аудиенция состоялась в покоях Альфонсо, ясным, солнечным зимним утром, и мне невольно вспомнилась наша встреча, произошедшая прошлым летом в Неаполе. Я надеялась, что де Кервиллон принес нам хорошие новости, ведь я знала, что до тех пор, пока капитан остается нам другом, он будет делать все, что сможет, для поддержания наилучших отношений между Неаполем и Папой.

Де Кервиллон был все таким же молодцеватым и подтянутым. У бедра его висела сабля; темные волосы подернулись сединой. Капитан поклонился нам.

Я улыбнулась и протянула ему руку для поцелуя.

— Капитан, сегодня вы выглядите таким радостным. Надеюсь, вы явились с хорошими новостями?

— И с хорошими, и с печальными, — отозвался он с веселостью, которую не сумел скрыть, несмотря на свою обычную сдержанность военного.

— Говорите же, дорогой друг, — сказал заинтересованный Альфонсо.

— Ваши высочества, мне хотелось официально попрощаться с вами перед отъездом в Неаполь.

— А! — воскликнул Альфонсо. — Так вы собрались навестить свою семью на Рождество?

— Не навестить, — поправил его де Кервиллон. — Его святейшество дал мне дозволение вернуться в родной город.

Меня охватили противоречивые чувства: печаль, вызванная расставанием с капитаном, и страх. Кто будет нашим поборником, когда де Кервиллон уедет?

Мой брат, судя по выражению лица, лишь грустил из-за разлуки с другом.

— Дорогой капитан, — сказал он, — я печалюсь из-за нас, ибо мы будем скучать по вас, но я радуюсь за вас. Вы и так слишком много лет провели вдали от жены и детей, на службе его святейшеству.

Де Кервиллон кивнул, соглашаясь со словами Альфонсо.

— Я подал прошение королю Федерико о приеме на службу.

— Значит, королю Неаполя повезло, — сказала я наконец. — А Папа потерял одного из лучших своих людей.

Несмотря на все старания, мне не удалось полностью скрыть своего разочарования. Де Кервиллон заметил это и произнес:

— Ах, ваше высочество, мне так жаль, что я расстроил вас.

— Я одновременно и расстраиваюсь, и радуюсь, как вы сказали, — сказала я ему, слабо улыбнувшись. — Я буду скучать по вас, но человеку не следует находиться вдали от своей семьи. Кроме того, я уверена, что мы еще встретимся; вы будете приезжать в Рим, а я как-нибудь навещу Неаполь.

— Совершенно верно, — согласился со мной де Кервиллон.

Мой брат встал. Он произнес, как во время нашей последней встречи в Неаполе:

— Да благословит вас Господь, капитан.

— И вас, ваши высочества, — отозвался де Кервиллон. Он еще раз поклонился и ушел. Некоторое время мы молча смотрели ему вслед.

— Мы никогда больше не увидим его, — произнес Альфонсо, озвучив мои мысли.

Слова моего брата оказались пророческими, но не так, как предполагала я. Вот как рассказала эту историю Эсмеральда.

В тот самый вечер, накануне запланированного на следующее утро отъезда, капитан присутствовал на празднике, устроенном его племянником. Когда он возвращался домой, согреваемый вином и мыслями о доме, на него напали.

Если тому и были какие-то свидетели, они никогда не объявились. Окровавленное тело де Кервиллона нашли лежащим на мостовой. Капитан получил несколько ран. Нападение было быстрым. Я уверена, что де Кервиллон знал нападавшего и, более того, считал его другом: он так и не вытащил саблю из ножен.