Сквозь три строя - Ривка Рабинович

Затем он спросил, куда мы направляемся, и мама ответила вместо меня: «Ко мне, домой». Оказалось, что адрес ему известен. Он предложил подвезти нас из аэропорта в городе Лоде в центр Тель-Авива и спросил у мамы, нет ли у нее возражений против того, чтобы он зашел и еще немного поговорил со мной. «Чашку чаю смогу получить?» – спросил он в шутливом тоне.

Мы вышли из зала, в котором все ждали дальнейших указаний, и поехали в Тель-Авив. Что еще я могу рассказать ему? Все, что Иосиф велел сказать, я сказала. Сотрудник Шин-Бета был любезен и не внушал страха, но все же я опасалась беседы с ним. Выяснилось, однако, что опасаться нечего. Мы сидели и пили чай, и он не задавал мне вопросов, на которые я не нашла бы ответов. Его интересовало, собирается ли Иосиф приехать. Я рассказала о несогласии его жены и об особенностях места его работы.

– Что касается его работы, – сказал мой собеседник, – мы бы как-нибудь договорились и нашли выход. С женой – это уже сложнее. Я знаю о его положении и сожалею.

Он поинтересовался настроениями среди евреев Риги и других городов. Я рассказала ему о пробуждении национальных чувств евреев Риги и других прибалтийских республик и добавила, что эта волна докатилась даже до далекого Новосибирска. О положении в Москве он был осведомлен лучше меня.

Сердечно прощаясь с нами, он сказал, что, возможно, мы еще встретимся, меня пригласят в главное бюро в Хайфе. «Не волнуйтесь, это обычная процедура», – добавил он, увидев испуганное выражение моего лица.

Уже стоя у двери, где никого рядом с нами не было, он произнес незабываемые слова:

– Знайте, что ваш брат, Иосиф, большой и важный человек для государства Израиль.

Эти слова поразили меня. Тайну, стоявшую за ними, я так и не узнала. Даже когда Иосиф уже был в стране, я не расспрашивала его об этом. Много лет спустя я очень жалела, что не спросила. Но тогда я думала, что есть вещи, которые лучше не знать.

Когда наш гость ушел, я успокоилась и могла осмотреть квартиру мамы и дом, половина которого принадлежит ей. Дом был расположен в самом оживленном месте исторического центра города, на углу улиц Дизенгофа и Фришмана. Теперь есть другие центры, но тогда, в 1970 году, это был «центр центра». Дом выглядел старым; дома в городах Израиля быстро стареют. Он был построен в известном стиле Баухауз; как единственный город, целиком построенный в этом стиле, Тель-Авив удостоился звания исторического объекта, охраняемого ЮНЕСКО. Фасад его был выкрашен в белый цвет, отличительный признак стиля Баухауз; благодаря этому Тель-Авив был прозван «белым городом»; другие признаки стиля – строгие прямые линии и длинные балконы вдоль фасадов. С течением лет белый цвет домов стал грязновато-серым, а неуемное стремление жителей увеличить площадь своих квартир привело к закрытию балконов жалюзи всевозможных форм и цветов. Все это очень повредило красоте города и затушевало особенности стиля, в котором он был построен.

Партер дома занимали магазины и кафе, известное в городе как место встреч интеллектуалов, в большинстве выходцев из Германии. Над коммерческим этажом высились четыре жилых этажа; лифта в доме не было. Квартира мамы находилась на втором этаже, то есть, считая партер, на третьем. Окна ее выходили не на улицу, а во двор; и здесь был балкон, закрытый крышей из ребристой пластмассы и жалюзи. Образовавшаяся в результате этого маленькая комната служила столовой.

Двухкомнатная квартира мамы была спланирована в старом стиле: очень высокие потолки, прихожая, из которой исходил коридор, разделявший комнаты, приблизительно одинаковые по величине. В отличие от стиля, принятого в Израиле ныне, в ней не было большой гостиной и ряда маленьких спален; комнаты были одинакового размера и совершенно обособленны, у каждой своя входная дверь из коридора. Возможно, такая планировка была пережитком «периода экономии» 30-х годов, когда в одной квартире нередко жило две семьи ввиду острой нехватки жилья. Сегодня мы сказали бы, что коридор – это напрасная трата площади; но тогда он был нужен, чтобы ни одна из семей не жила в проходной комнате.

Квартира была обставлена скромно, почти бедно. Мне, привыкшей видеть нужду, поначалу все понравилось: большой старый шкаф, который нельзя было передвигать, так как он мог при этом развалиться; простые диваны из материала, которым уже давно не пользуются. Мой минималистский подход ко всему сильно повредил мне в дальнейшем: у меня не было развитого вкуса при выборе вещей, все казалось мне хорошим и красивым.

Мама предоставила нам во временное пользование одну из комнат. Она немного опасалась, что власти не захотят дать мне квартиру, если узнают, что у нее есть комната для нас. Эти опасения оказались необоснованными: власти не возлагали на родственников олим, прибывающих в страну, обязанность устраивать их и обеспечивать жильем. Это была обязанность государства, и совершенно не важно, богаты ли их родственники-старожилы и сколько у них комнат в домах.

Поскольку мы не ждали в аэропорту указаний по нашему устройству и просто «сбежали», мне нужно было теперь самой искать пути своего дальнейшего устройства. Двоюродный брат, приехавший раньше меня и владевший ивритом, сопровождал меня в первом посещении тель-авивского филиала министерства абсорбции. Мне дали направление в ульпан, который помещался в здании ВИЦО – организации сионистских женщин. Что касается квартиры, мне было сказано, что если я хочу жить в центре Тель-Авива, близко к маме, то должна сама найти квартиру в одном из старых домов. «Когда найдете подходящую квартиру, сообщите нам, и мы ее купим для вас», – сказала сотрудница филиала.

Я была потрясена такой щедростью, но очень быстро обнаружила, что этот порядок – сидеть в квартире мамы и самой заботиться об элементарных нуждах абсорбции – ошибочен и никуда меня не приведет. У мамы усилилось душевное расстройство, которое психологи называют негативизмом. Что бы я ни хотела сделать, куда бы ни хотела пойти, ее неизменный ответ был: «не ходи», «не делай этого, отдохни», «некуда спешить». Я чувствовала, что это убивает мою энергию, что я превращаюсь в пенсионерку. Дни и недели проходят, но ничто не движется с места.

Осознав это, я пошла одна в отделение министерства абсорбции и попросила отменить все договоренности и вернуться к тому устройству, которое было подготовлено для меня с самого начала в аэропорту, с направлением в центр абсорбции. Сотрудница поморщилась, но все же нашла и выдала мне первоначальное направление. Она сказала, что те, которые поехали в центры абсорбции прямо из аэропорта, были доставлены туда организованным транспортом; мне же теперь придется добираться до места своими силами.

Я вернулась к маме с документами в руках. Вопреки моим опасениям, мама приняла мое решение спокойно: видимо, и для нее совместное проживание с нами создавало трудности. Что касается транспорта, сказала она, не нужно беспокоиться: у нее есть семья знакомых, где муж – водитель такси, он доставит нас на место и возвратит ее домой.

– Не хочу, чтобы вы тащились по автобусам с чемоданами, – сказала она.

Она договорилась со своим знакомым водителем такси о дне и часе – и мы выехали.

Хотя мама прожила в Израиле уже шесть лет, она не знала иврита, разве что отдельные слова. В те времена в районе, прилегающем к улице Дизенгофа, можно было обойтись идишем, немецким и русским языками. Я тем более не знала иврит, даже буквы не знала. Поэтому мы не читали документы, которые я получила, и не видели, что на них указан срок, в течение которого они действительны. Этот срок уже миновал. И вот мы прибываем с детьми и всеми своими вещами в центр абсорбции в Афуле – и нас отказываются принимать: срок действия направления истек.

Я была в шоке. Что делать теперь? Водитель такси предложил отвезти нас обратно, но мама проявила воинственный дух, сохранившийся в ней со времени нашей войны за выживание в Сибири. На идише – языке, которым она владела в совершенстве – она заявила сотрудникам правления:

– Никуда мы отсюда не поедем. Если понадобится, будем сидеть всю ночь возле двери вашей конторы. Так вы принимаете недавно прибывших олим? Мы пожалуемся министру абсорбции на такой прием!

Сотрудники центра абсорбции собрались в кабинете директора, чтобы решить, как быть с нами. Через несколько минут директор вышел и объявил:

– Вам повезло, у нас есть свободная квартира. В порядке исключения примем вас и постараемся получить задним числом утверждение от министерства. Наша сотрудница Мали проводит вас в квартиру и все объяснит.

Я вздохнула с облегчением. Мы простились с мамой и ее другом-таксистом и пошли за сотрудницей Мали знакомиться с нашим временным жильем.

Центр абсорбции располагался в поселке, который формально является частью города Афулы, но фактически стоит совсем отдельно и носит название Гиват ха-Море. Местность там холмистая, и большая часть домов встроена буквально в склоны холмов. Таким же был и дом, к которому привела нас Мали: с одной стороны – четыре этажа, а с другой – восемь. Я никогда не видела таких домов. Лифт в доме вел из фойе на четыре этажа вверх и на четыре этажа вниз. Нижние квартиры не были подвальными, как можно было бы подумать; их окна выходили на параллельную улицу, находившуюся намного ниже, у подножья холма.