Порыв ветра, или Звезда над Антибой - Борис Михайлович Носик
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Глава 26. Трагедия, новое счастье
Весь июнь 1945 года, пока Жанин с младшими детьми отдыхали в Верхней Савойе, Никола метался по Парижу в поисках мастерской. Париж больше не был «благородно пустынным», вернулись беженцы, и найти ему ничего не удавалось. Никола жаловался в письме кузену Жанин:
«Работаю на улице Кампань-Премьер на площади в один квадратный метр, а вокруг – мастерские, забитые мебелью, да еще один тип, который собрался помирать, да все никак не решится».
До сентября Жанин еще оставалась в Конкарно, потом вернулась в Париж. В середине сентября она писала отцу Жозефу Лавалю:
«Мы не нашли ни жилья ни мастерской, и Никола измочален, потому что работать в таких условиях мука. Это толкает человека еще дальше по пути зла, саморазрушения и разрушения других… а для них и без того немало причин».
О каких и о чьих шагах по пути зла тут идет речь, можно только гадать. В октябре с подачи Гектора Сгарби де Сталь смог перебраться в бывшее ателье Оскара Домингеса на бульваре Монпарнас (в доме 83).
Вскоре, впрочем, ему пришлось перебираться снова, в еще одно чужое ателье.
Жанин носила под сердцем ребенка. Вспоминают, что она хотела подарить Никола сына. Она редко вставала теперь, но все же пошла встречать новый год у Гектора и Марины Сгарби. Там они познакомились с другом покойного Сутина, Михаилом Кикоиным. В январе Жанин в письме сыну, который жил у родных в Сен-Жерве, сообщала парижские новости:
«Здесь все по-старому. Ланской больше не носит свой котелок, говорит, что это теперь не в моде. Клэе вернулся к Карре, а Жан Дейроль, похоже, становится очень важной фигурой. Говорят, что Жак Дюкло пошел к Пикассо и потребовал, чтоб он написал его портрет…но похожий портрет, чтоб были глаза, а не дырки. Пабло сказал «да», потом вышел из комнаты, как будто ему приспичило пойти пописать… и до сих пор все писает. В общем Торез написал ему письмо и сказал, что такое поведение ему не нравится».
Шутки шутками, но все былые сюрреалисты-дадаисты, имевшие престижные, но малодоходные занятия (поэты, художники, искусствоведы и просто эстеты) нуждались в поддержке самой богатой французской партии и призваны были к соблюдению партийной дисциплины. Андре Бретон, тот самый, что получил когда-то мандат на «свободу творчества» из рук великого «свободолюбца» Леона Троцкого, так оценивал послевоенную обстановку на парижском Олимпе:
«…одни только сталинисты, достигшие высокой организованности в пору подполья, сумели захватить большинство ключевых постов в сфере книгоиздательства, в прессе, на радио, в галереях искусства…»
(Когда я впервые попал в Париж в конце 70-х, мне показалось, что былые коминтерновцы и тогда цепко удерживали свои позиции.)
Один из биографов де Сталя сообщает, что как раз в эти первые дни 1946 года Никола встретил близ Монпарнаса Франсуазу Шапутон (ту самую, что давала Антеку уроки английского) и попросил ее навестить Жанин. В сущности, не так уж важно, встретил, встретился или даже встречался…
В конце февраля Жанин легла в больницу.
В начале марта 1946 года Никола де Сталь написал такое письмо матери Жанин мадам Гийу:
«27 февраля 1946 года в два часа сорок пять минут пополуночи Жанин умерла, вследствие операции, проведенной главным врачом клиники Бодлок с целью извлечения сына, которого она решила не сохранять. По-другому я не умею изложить вам того, что случилось.
Мне удалось купить четырехметровый участок близ северных ворот кладбища Монруж, закрепив его за ней навечно.
4 марта, обрядив ее в ту одежду, которую она любила носить при жизни, мы закрыли крышку ее гроба, ее сын и я, в присутствии маленькой Анны и величайшего из ныне живущих художников подлунного мира.
На кладбище шел снег.
Благодарю вас за то, что вы когда-то дали жизнь существу, которое дало мне все и еще продолжает давать ежечасно.
Не беспокойтесь о детях, они не нуждаются ни в чем из того, что вы можете им дать и о чем будете беспокоиться.
Поскольку все отношения с кладбищем связаны с денежными делами, однако никак не распространяются на жизненные обстоятельства и поскольку история с разводом еще тянется, то всего этого как будто не существует.
Не думаю, чтобы жизнь существа, которое с таким сердечным огнем вгрызалось в эту жизнь, прошла без следа.
Самые смысл и оправдание вашего существование были в том, что вы были ее матерью, что же до меня, то я рад был бы, если бы смог умереть в таком кипении жизни.
И нет в этом мире никого, чей дух и чьи усилия так освещали бы путь людской и кто не склонился бы при этом перед ее величием.
Никола».
Девять лет спустя самого Никола привезли в закрытом гробу из Антиба и опустили в ту же могилу на кладбище Монруж. За девять лет, истекшие с того мартовского дня, когда на монружском кладбище шел снег, Никола успел прожить еще одну, а может, и две жизни. Над его могилой в день похорон его не было самого крупного из художников подлунного мира, зато сам он был в тот день на монружском кладбище самым крупным художником из всех присутствовавших.
Хлопоты о незаконченном бракоразводном процессе, о которых Никола писал теще, были уже напрасными. Присутствие на похоронах Жанин самого крупного художника должно было, по мнению Никола, утешить ее бедную матушку и споспешествовать загробной и земной славе присутствовавших. В остальном, конечно, письмо не вносило ясности в то, что случилось с подругой де Сталя. Отчего она решила так, а не этак, отчего переменила решение…
Гектор Сгарби рассказывал, как они с Никола шли ночью в больницу. Когда они добрались туда, тело Жанин было уже в морге.
«Ее черные волосы обрамляли ее лицо, – вспоминал Сгарби. – Она была похожа на египтянку».
Никола съездил за Антеком, друзья успели предупредить отца Жозефа, который прочел молитву над могилой Жанин.
Расходы на похороны были покрыты платой за картину, которую купил у Никола Жан Борэ. Самого Жана не было на похоронах.
В марте Никола получил письмо от Жана Борэ:
«Дорогой Никола, я давно знаю о пустоте, которая образовалась вокруг вас, знаю о вашей нужде, о вашем невероятном одиночестве. Я не решился пойти к вам, когда был в Париже (во время снегопада), предпочитая оставить вас наедине с воображением и воспоминаниями. Теперь я вернулся в Париж и хочу вам сказать, что если я могу вам понадобиться и чем-то быть вам полезным, дайте мне знать и я приду. Может, вам хорошо будет поговорить, и я буду слушать вас с сочувствием, со вниманием и для меня будет большой радостью, если я
