И горы смотрят сверху - Майя Гельфанд
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Дом их был обставлен со вкусом: мебель дубовая, старинная, с широкими подлокотниками и мягкими подушками, на стенах – писанные маслом дореволюционные картины, в углах – вазы тонкого фарфора, раскрашенные яркими красками, на окнах – шторы и гардины, тяжелые, из хороших тканей, классического кроя, с кисточками. Лилия будто бы стремилась задержать время. Все часы в доме отставали – хоть на чуточку, хоть на пару минут. Его это страшно раздражало: пунктуальный, не терпящий задержек, он вечно опаздывал из-за жениной нерасторопности, а потому взял привычку выходить из дома минут на пятнадцать раньше времени, что показывали часы.
В положенный срок Лилия родила мальчика – коренастого, крепенького малыша с короткими кривыми ножками и длинными ручками. Но никто не радовался его появлению, никто не спешил поздравить мать, сообщить радостную весть отцу. Верхняя часть черепа, там, где должен был располагаться головной мозг, у ребенка отсутствовала. Огромные глаза навыкате бессмысленно вращались, ручки рефлекторно вздрагивали. В этом маленьком тельце еще теплилась жизнь, но в ней не было никакого смысла.
Вдруг он открыл рот и завыл. В этом вое, ничем не напоминавшем человеческий, жила тоска. Он был пронзительным, но насыщенным, богатым. В нем чувствовались переливы, оттенки, будто мальчик своим скованным спазмом горлом пытался сказать что-то, донести какое-то знание. Вместе с криком вылетела из тела его душа.
– Больше у меня детей не было, – закончила свой рассказ старуха.
И пока я подбирала челюсть, чтобы задать логичный вопрос: «А как же?..» – она уже громко храпела.
Глава двадцать пятая
В поисках ответа на мучившие меня вопросы я не придумала ничего лучшего, чем позвонить Саре-управдому.
– Сара, здравствуйте. Это Ева, сиделка тети Лили.
– Что-то случилось? – спросила она взволнованно.
– Нет-нет. Ничего особенного.
– А как Лилечка?
– Слабенькая, конечно. Но мы держимся. – Она замолчала. Видимо, ждала, что я продолжу. – У меня вопрос.
– Слушаю, рыбонька.
– Вы не могли бы мне рассказать про вашего родственника по имени Эдуард?
– Эдик-то? – удивилась она. – А зачем тебе?
– Да так. Просто мне кажется, мы знакомы. Мне тетя Лиля фотографии показывала, и показалось, что я его где-то видела… – Я, в общем, и не очень-то соврала, но Сара меня уже не слушала.
– Ну, Эдик – это Лилин племянник родной.
– Как племянник?
– Очень просто. Он сын Моисея. – Я почти что задохнулась. – Ты слышишь? А зачем тебе?
– Так просто. Но вы продолжайте, я слушаю.
– А чего там продолжать? Моисей уехал в Литву и женился там на своей двоюродной сестре, племяннице его матери. А потом, когда началась война в Финляндии, его на фронт забрали. А он семью решил отправить к родителям – на всякий случай. Как в воду глядел. Эдик там, в Алма-Ате, уже родился. Она ж с брюхом была, когда они приехали.
– А что с ним случилось?
– С кем? С Моисеем? Так он же на фронте погиб. Мы еще долго не знали, как матери об этом сказать. Ну потом сказали, конечно. А тебе зачем?
– А что с Эдиком было?
– С Эдиком-то? Так он вырос, мы его все и ростили, он ж без отца рос. А потом уехал куда-то учиться. Не помню уже. У меня память то уже не та, я забывать стала. Вот таблетки не помню принимала или нет. У меня, знаешь, такая книжечка есть специальная, так я в ней пишу таблетки…
– А вы не знаете, где Эдик живет?
– Эдик-то? Так он же умер.
– Умер?
– Ну да. Умер, лет восемь назад. Я ж не помню, я ж таблетки даже не помню…
– А от чего он умер?
– От рака. Жалко, молодой, конечно. Но, честно говоря, человек он был говнистый.
– А семья у него была?
– А то ж! Конечно, была. Жена Зоя и две дочки.
– Две?
– Две. А тебе зачем?
– Так, просто. Нет, наверное, это не тот Эдик, которого я ищу.
– Ну да, ну да.
– Спасибо. До свидания!
Я положила трубку, прежде чем Сара-управдом успела мне ответить.
* * *…На новом месте Ханох зимой и летом вставал, как обычно, в четыре часа утра и нараспев читал молитвы. Он неспешно умывался, завтракал, немного играл с внуками, потом выходил на улицу, вставал у калитки и долго стоял, молча разглядывая проезжавшие телеги. Как и раньше, в Верном, смотрел он на людей, проходивших мимо, на жизнь, все еще продолжавшую крутиться, в то время как он свою уже прожил. Он давно не работал. Руки стали слабее, молоток не держали, глаз терял остроту, шило попадало мимо подошвы, да и сил становилось все меньше.
Но самое
