Дом у кладбища - Джозеф Ле Фаню

— Нет, Гертруда, дорогая, не сердись на меня, но не говори ничего. У тебя есть оправдание, а у меня его не будет; ты не собиралась заводить секретов — ты втянута против воли, шаг за шагом, — но мне их лучше не знать. Я не смогу смотреть в лицо тете Бекки и милому генералу, если буду думать, что я их… — Она запнулась, пытаясь подыскать слово.

— Обманываешь, Лили, — простонала Гертруда.

— Да, Гертруда, дорогая, — Лилиас еще раз поцеловала подругу. — И это может принести тебе большие неприятности. Но все же я благодарю тебя от всего сердца за доверие и любовь; ты и представить себе не можешь, Герти, как я рада, что не лишилась их.

И две девушки молча обменялись горячим поцелуем, а бедная Гертруда Чэттесуорт кротко плакала, глядя в темную даль.

— А когда ты станешь счастливей, дорогая, — а так будет непременно, — ты скажешь мне об этом? — попросила Лили.

— Скажу… правда, скажу. Иногда я бываю веселее… совсем счастливой… но сегодня, Лили, мне очень грустно.

Потом Лили постаралась утешить и приласкать подругу. Должен признаться, что ей было очень любопытно; она бы непременно выслушала признание Гертруды, если бы ее не пугали условия, на каких придется хранить тайну. Однако на обратном пути она возблагодарила Небеса за свою решимость и не сомневалась в том, что от этого стала счастливей и лучше.

Их тет-а-тет прервал стук тети Бекки в дверь холла; вслед за тем под окном послышались голоса — ее и Доминика.

Глава XXXVII

ОДНИ КОНФЛИКТЫ В ЧЕЙПЛИЗОДЕ РАЗГОРАЮТСЯ ВСЕ БОЛЬШЕ, А ДРУГИЕ, НАПРОТИВ, ЗАВЕРШАЮТСЯ ТОРЖЕСТВЕННЫМ ПРИМИРЕНИЕМ

К тому времени вблизи «Феникса» случайно оказался маленький доктор Тул и, по своему обыкновению, зашел в клуб. Стерк играл в шашки со старым Артуром Слоу, за его спиной стоял Дейнджерфилд, прямой и сумрачный, и наблюдал за игрой. В последнее время Тул и Стерк держались друг с другом еще более отчужденно и холодно, чем обычно, однако проявлялось это у каждого по-своему. Тул при встрече с коллегой задирал нос, приподнимал брови и отвешивал чрезвычайно чопорный, исполненный презрения поклон. Стерк, напротив, коротко и хмуро кивал — не более того — и молча обращал к сопернику сутулую спину.

Дело в том, что не далее как неделю-другую назад оба джентльмена едва не дошли до обмена пистолетными выстрелами или ударами шпаги, и все из-за ни о чем не подозревающего господина, который, улыбаясь со всегдашней своей приятностью, стоял за стулом Стерка. Так легкое расстройство пищеварения у Дейнджерфилда едва не оказалось тем целительным средством, которое на веки вечные избавило бы того или другого из деревенских лекарей от сердечных и всех иных болезней — наследия плоти. Дейнджерфилд начал с Тула; маленький доктор, заполучив пациента, на третий же день обнаружил, что Стерк забрал его, буквально захватил в свои цепкие руки.

Я наблюдал однажды, как одна обезьяна разжала челюсти другой, решительно проникла пальцем в заповедное пространство за щекой, извлекла лесной орех, запасенный собратом для питания и услаждения своей плоти, разгрызла его и в себялюбивом восторге поглотила; представляю, каковы были чувства пострадавшего четверорукого: челюсти его болят, защечное святилище поругано, лакомство в зубах у злодея; они сходны, надо полагать, с чувствами медика, жестоко оскорбленного подобно доктору Тулу.

Дейнджерфилда Тул простил совершенно. Этот джентльмен дал доктору понять, что, будучи свободен в выборе, не колеблясь предпочел бы попечения Тула, а не его соперника.

— Однако, — поведал он Тулу под строжайшим секретом, — решение его вынуждено… навязано… э-э… одним аристократом… собственно говоря, лордом Каслмэллардом, которым доктор Стерк вертит сейчас как хочет; а вы ведь знаете, с милордом не приходится спорить. Мне это неприятно, очень и очень огорчительно, уверяю вас; уж не знаю, кто побудил его светлость вмешаться, но, на мой взгляд, этот человек — бесстыдный наглец; и все же, как видите, я ничего не могу поделать.

— Не знаете кто? Да ведь это ясно как день, — воскликнул Тул, злобно усмехаясь. — Кто же еще вечно нашептывает, подкапывается и притом глуп как пробка? Дай Бог вам дешево отделаться, сэр.

Если бы не безусловный запрет тети Бекки, которая вечно расстраивала такого рода предприятия, на следующий день соперники схватились бы, как неудачно выразился Наттер, «парики в клочья».

Дело кончилось тем, что при встрече оба джентльмена стали вести себя так, как я описал выше; Наттер также проявлял все большую неприязнь. После приезда Дейнджерфилда, когда Стерк, с намерением подсидеть Наттера, начал открыто добиваться расположения лорда Каслмэлларда, Наттер и Стерк перестали друг с другом разговаривать. Завидев Наттера, Стерк, будучи выше ростом, принимался разглядывать какой-нибудь отдаленный предмет за его спиной; что касается Наттера, то лицо этого низкорослого джентльмена в то же мгновение темнело — на него набегала тень, затем еще одна — и оно уподоблялось грозовой туче; Наттер не только не удостаивал ни единым словом Стерка — он вообще редко открывал рот в его присутствии.

В то время как часть конфликтов принимала все более ожесточенный характер, другие, в истинно христианском духе, мирно уладились; я говорю прежде всего о ссоре Наттера и О'Флаэрти. Вечером после их памятной встречи на Пятнадцати Акрах Паддок обедал в гостях, а О'Флаэрти был слишком изнурен, чтобы предпринять шаги, ведущие к лучшему взаимопониманию. Однако через сутки, когда члены клуба собрались в гостиной короля Вильгельма на торжественный ужин, все было подготовлено (с согласия Наттера) к публичному примирению в лучших традициях джентльменства; соответственно, к девяти часам, когда ожидалось прибытие Наттера, в просторную гостиную с подобающей важностью и помпой вступил Паддок; за ним следовал О'Флаэрти, готовый произнести речь.

С порога они услышали многоголосый хохот, стук и бурные веселые овации; в середине комнаты на полу сидел, обхватив колени. Том Тул, рядом валялась обнаженная шпага; глаза доктора были заведены к потолку, а чудаковатую физиономию исказила такая неописуемо смешная гримаса, что Паддок едва не прыснул самым неподобающим образом.

К счастью, Деврё, сидевший у двери, заметил их появление и громко объявил:

— Лейтенант Паддок, эсквайр, и лейтенант-фейерверкер О'Флаэрти.

Ибо хотя Цыган Деврё ничего не имел против небольшого скандала, ему все же не улыбалось стать свидетелем слишком уж бурного выяснения отношений, к каковому неминуемо привела бы шутка, касающаяся недавней битвы на Пятнадцати Акрах и нацеленная, следовательно, в самое больное место фейерверкера О'Флаэрти (уроженца Галлоуэя, между прочим).