Самый далекий берег - Александр Бушков

– Между прочим, я обрезанный, – сказал Кац с некоторой обидой. – Не хотелось бы устраивать демонстрацию на публике, но коли уж вы так настаиваете, Антоша, можете иметь сомнительное удовольствие в этом убедиться, проследовав за мной в уединенное место.

– Тоже мне, доказательство! – громко фыркнул Стрекалов. – При нынешних-то достижениях хирургии! Не-ет, вы мне этим в нос не тычьте… Ни в прямом, ни в переносном смысле. Дайте скальпель, литр спирта и огурчик – и я таких, с позволения сказать, иудеев из всего здешнего персонала настряпаю. Если только догнать удастся… Нет уж, голуба вы моя, Кацуридзе вы этакий, Мыкола Луарсабович, вы мне изложите что-нибудь такое еврейское, такое… Особо сложное, ветхозаветное и специфическое…

– Интересно, как вы таковое опознаете? – пожал плечами Кац. – Как отличите от придуманной на ходу брехни?

– Ну… Внутренним чутьем.

– Не получится, – с сожалением сказал Кац. – Я, знаете ли, из так называемых ассимилянтов, в традициях и специфике слаб…

– Вот я и говорю: подстава, маска, ряженый…

– А зачем?

– А черт его знает, – сказал Стрекалов, явственно пошатываясь в сидячем положении. – Здесь все не то, чем кажется. Психологические тесты, инсценировки и прочие искусственно созданные ситуации, предназначенные для изучения и воспитания молодого перспективного кадра. Вот его, например. – Он с размаху обрушил руку на плечо Кирьянову, заставив того поморщиться. – Театр-с…

– Глупости, – сказал Кац.

– Ну да? – с классической пьяной настойчивостью не унимался Стрекалов. – А что, в нашем деле не существует ни потаенных психологических тестов, ни инсценировок, ни этих самых искусственно созданных ситуаций? Так-таки и не существует?

– Ну отчего же… Иногда, согласен. Структура – вещь сложная, и порой воспитание молодого перспективного кадра в самом деле требует кое-чего из перечисленного. Но зачем же обобщать? Хоть вы тресните, а я – самый натуральный Кац. Соломонистее не бывает. Абрамистее – возможно.

– Степаныч, – в полный голос обратился к Кирьянову Стрекалов. – Ты его не слушай. Опять вывернулся. А я тебе точно говорю, что ничему нельзя верить. Все не то, чем кажется… Взять хотя бы инквизицию или англо-бурскую войну – уж мы-то знаем, как на самом деле обстояло, отчего и почему…

– Хорошая логика, – сказал Кац, тяжко вздыхая. – Потому что, если ей следовать, то не Антон вы, друг мой, и не Стрекалов, и не землянин вовсе – так, одна видимость…

– Уел, – печально сказал Стрекалов. – Довел до абсурда. Но все равно, Степаныч, – вокруг нас театр, верно тебе говорю. Если не всецело, то значительной частью.

– Костя, чтоб вы знали… – сказал Кац уныло. – Это случается с ребятами из четвертого управления. Профессиональная болезнь хронотехнологов. Слишком часто они болтаются по разнообразнейшим временам, слишком часто сталкиваются с вопиющим раздвоением истории на публичную, общеизвестную и закрытую, настоящую. Отсюда все экстраполяции и доведение до абсурда.

– Подождите, – сказал Кирьянов так, словно Стрекалова рядом и не было. – Так он не врал насчет «черной смерти»?

– В одном он твердо прав, – сказал Кац. – Вам, Костя, нужно поглубже окунуться в библиотечные бездны, коими вы пока что манкируете и пренебрегаете. Зря.

– Читать надо больше, а по бабам шляться меньше, – проворчал Стрекалов, по примеру иных пьяниц моментально переходя от оживления к меланхоличной апатии. – Кого он там закадрил, не знаю, но голову даю на отсечение, что бегает на свиданки к старому корпусу. Как ни встретишь, идет и жмурится, словно сытый кот…

– Не ябедничайте, Антоша, – покривился Кац.

– Я ж не начальству ябедничаю, а так, среди своих… Это уже не ябеда получается, а сплетня. Ежели…

– Антоша, – тихонько сказал Кац. – У нас все-таки поминки…

– Ну, тогда выпьем?

– Таки выпьем. И…

Он вздрогнул и замолчал. Но ничего страшного не случилось – это Раечка, подперев кулаком щеку и тоскливо глядя вдаль, заголосила с той пронзительной русской истовостью, что вызывает у слушателей мурашки вдоль спины и ощущение легкой невесомости:

Суженый мой, ряженый,мне судьбой предсказанный,без тебя мне белый свет не мил.Суженый мой, суженый,голос твой простуженныйсердце навсегда заворожил…

Песня, возможно, и не вполне подходила к поминкам по офицеру галактической службы, погибшему при исполнении служебных обязанностей, но голос этой простецкой русской бабы был таким высоким, чистым и тоскливым, что все замолчали. Бросив вокруг беглый взгляд, Кирьянов увидел одинаковое выражение на лицах – сосредоточенную тоску, отрешенную печаль. Даже безмозглый Чубурах, по своему всегдашнему обыкновению примостившийся на каминной доске с кучкой апельсинов под боком и дымящейся сигаретой в лапе, примолк и насупился так, будто что-то понимал.

Потом дверь тихонечко приоткрылась, и в щелке замаячила озабоченная физиономия – кто-то из техников, узнал Кирьянов. Штандарт-полковник встал и на цыпочках пошел к двери.

Назад он прошагал значительно быстрее, громко ступая, с озабоченным лицом. Остановившись посреди комнаты, властно поднял ладонь, обрывая песню:

– Офицеры, внимание! Общий сбор, боевая тревога!

Глава двадцать первая

Как сводят счеты в Галактике

Равнина горела в обе стороны, насколько хватало взгляда, должно быть, случайные неизбежные искры подожгли сухую траву, но на это не следовало обращать внимания, кто-то другой потом все потушит, а им следует работать, как работали… И Кирьянов преспокойно послал машину сквозь полосу черного дыма, стоявшую до самых небес, на миг окунулся в непроницаемый мрак, тут же вырвался под яркое солнце, на ту сторону, сбросил скорость, чуть снизился, понесся над необозримой и унылой серо-желтой саванной, где справа и слева, впереди и по сторонам разгорались новые костерки. «Напакостили, а, – мельком подумал он без всякого раскаяния. – Ну да пусть у начальства голова болит, а наше дело незатейливое…»

Детектор мяукнул, уже знакомо, испустил длинную переливчатую трель, на приборной доске зажегся красный огонек и тут же превратился в красную стрелку, указывающую прямехонько на…

Вряд ли тут уместно определение «дичь». Скажем казеннее – «подлежащий объект», чтобы не употреблять чересчур уж военного понятия «цель». Хотя это именно цель и дичь, что уж там деликатничать…

Кирьянов заложил лихой вираж, бросил машину в бреющий полет. Белоснежный, зеркально-сверкающий аппарат, похожий на наконечник копья, несся теперь над саванной совсем низко, метрах на десяти, не выше. Легкими движениями пальцев левой руки Кирьянов гасил скорость до минимальной, держа правую на алой рифленой клавише.