Круглый год - Софья Радзиевская

— Воздуха нет! Дышать им трудно. Зимой они не едят, если ходить будут — до весны сил не хватит, помрут. Им спать надо.

Мы остались около пруда ждать. Постепенно, очень медленно уровень воды в зимовале понижался. Вода, переливавшаяся с лотка, падая с большой высоты, запенилась, полетели брызги. Хайрутдин удовлетворённо кивал головой.

— Хорошо, — сказал он наконец, — видишь, как, бьёт, воздух в воду забивает. Если не успокоятся, колесо поставим, чтобы ещё сильнее брызгало. Через два часа приди ко мне, Мустафа.

— Хорошо, абзы, — с готовностью откликнулся паренёк, — я ведь и сам жалею, сам боюсь!

— Береги, береги! — повторил старик. — Весной половину продадим, кобылицу? матку для колхоза купим.

— Даже ночью встаём, — признался паренёк смущённо, — караулим их. Так матку ждём!

— Сорок две тысячи их тут спит, — говорил Хайрутдин уже на обратном пути. — Одна икрянка у нас. Если бы не Бадриев, десять раз столько бы было.

— Какой Бадриев? — спросила я.

— Я тебе про всё ещё не рассказал. — И Хайрутдин, тяжело дыша, остановился и показал рукой. — Вот здесь, под снегом не видно, пруд выростной. А дальше — нагульный, для годовиков. Сейчас воды в них нет, на зиму спустили, а рыбу в зимовалы перенесли. Так нужно всегда делать. А вот как началась война, ушли мои сыновья на фронт, ушли все мужчины, остались старики и женщины и новый председатель. Он меня не послушал, всю рыбу оставил на зиму в выростном пруду. А весной с полой водой ушла моя рыба в реку. Годовики и производители—все! Все пропали, и весь труд пропал.

Тут Хайрутдина схватил такой приступ кашля, что об остальном я уже догадалась по частям.

А было так: во время половодья, стараясь остановить уходящую рыбу, Хайрутдин метался по плотине с лопатой в руках, пока его самого чуть не унесло течением. Плотину размыло, пруд мелел на глазах, и, наконец, показалось дно, на котором там и сям поблёскивали забитые водой годовички. Вдруг что-то тяжело шлёпнулось у противоположного берега. Ещё и ещё! Увязая в холодной грязи, Хайрутдин кинулся туда. Два карпа, огромные, блестящие, тяжело взмахивали хвостами, лёжа на боку в мелеющей ямке на дне пруда. Карпы всегда идут против течения, но весенняя вода быстро унесла с собой не только годовиков, а и взрослых карпов-производителей, только эти две самые сильные рыбы держались, не дали себя унести, но в конце концов опрокинулись на бок в обмелевшей ямке.

— Сторожи! — крикнул Хайрутдин подбежавшему мальчику, а сам кинулся в деревню.

— Давно бегать не могу, задыхаюсь, — рассказывал он, — а тут бежал, как молодой. Надо было успеть, пока они не задохнулись в грязи.

Он успел. По проваливающемуся снегу с двумя старухами дотащил до пруда кадушку с водой и осторожно переложил в неё облепленных илом, замученных, бьющихся рыб. Все годовики исчезли, и с ними исчезли надежды на осеннюю прибыль. Но уцелела основа рыбного хозяйства, лучшие самец и самка.

— Самое наше счастье, что их мы поймать успели. Купить новых производителей мы бы не могли, — докончил Хайрутдин уже дома, вешая на стену полушубок.

Тут в дверь опять постучали, на этот раз спокойно и вежливо. Новый посетитель, почти великан, в низком полуподвале не мог даже выпрямиться и, войдя, сразу сел на самый низкий чурбан с набитой сверху дощечкой, ссутулился. И в такой позе он всё же оказался выше сидевшего на обыкновенной табуретке Хайрутдина, но приятно было видеть, с каким уважением смотрел на старика. Это был новый председатель колхоза Габдрахман Ахатов.

Габдрахман не учился в русской школе, но свободно говорил по-русски: выучила война. Домой он пришёл простреленный и контуженный, но крепкая натура выдержала.

Осторожно протягивая руку, чтобы ничего не задеть, говорил:

— У нас в колхозе мужчин мало, ну да я руки в карманах не держу, а тогда справиться можно.

Он уже во многом «справился»: прекрасный конный двор и погреб для семенного картофеля были отремонтированы почти только его руками, и учит он не словами, а примером. Только засуха помешала ему поставить колхоз на твёрдые ноги.

— Ссуду на семена получил сегодня, — проговорил он, обращаясь к Хайрутдину после первых слов приветствия. — Будут семена. А ссуду осенью чем покроем, абзы?

Хайрутдин взял из рук жены и протянул гостю чашку с чаем.

— Серебром, — неторопливо ответил он. — Серебро спит в зимовнике, летом его жмыхом кормить будем, а осенью пятнадцать центнеров рыбы с гектара пруда возьмём и ссуду покроем. Если всё будет хорошо, — предусмотрительно договорил он.

Габдрахман осторожно взял с блюдечка конфетку, непомерная сила приучила его обращаться с маленькими предметами так, будто они готовы сломаться в его крепких пальцах.

— А как с утками, абзы? — осведомился он. — Времени терять нельзя, на утят запись идёт.

Лицо старика потемнело.

— Не знаю. Не пробовал, — сухо ответил он и отвернулся. Габдрахман поставил чашку на нары.

— А я знаю, — твёрдо проговорил он. — Ты, абзы, боишься, что утки рыбу есть будут? Так ведь мы их в выростной пруд не пустим, где малыши сеголетки. Мы их в нагульный пруд пустим. К годовикам. Они их не тронут, и гуси — тоже. Я принесу книгу про один совхоз в Московской области. Без подкорма сколько рыбы с гектара пруда взять можно? Два центнера? А там уток в пруд пускают и без подкорма получают десять центнеров рыбы и десять центнеров утиного мяса. И ещё яйца и перо. А жмых, которым ты рыбу хочешь кормить, скоту пойдёт. Коровы молоком спасибо скажут. А почему так? Потому что утки траву едят, которая рыбе вред делает — пруд засоряет. Ещё утки едят головастиков лягушек, жуков — всякую дрянь, для рыбы вредную. А рыбу утки кормят: от навоза утиного в воде больше рыбьего корма разводится. Вот как! — В увлечении Габдрахман чуть не вскочил со скамеечки, но вовремя взглянул на низкий потолок, засмеялся.

— Мне и в траншеях очень неудобно было, — повернулся он ко мне. — Даже спина болеть стала. Нельзя прямо стоять, голова торчит. Ну, как будем делать, абзы?

Старик помолчал и вдруг махнул рукой.

— Ладно, ладно, Габдрий, попробуем, — проговорил он добродушно. — Утки, гуси… согласен. Ещё что сделать хочешь?

— Ещё что? — Габдрахман поставил чашку на нары и расстегнул полушубок. — Хочу воду в пруду ещё выше поднять, на огороды пустить. Колесо такое сделаем. Если засуха будет, воду ещё выше поднимем и на поля пустим. Воды у нас много. От верхнего ключа, который через зимовалы идёт, водопровод пустим на конный двор и на скотный двор, там вовсе близко, вода сама пойдёт. А потом…

Он на минуту остановился. Видно было, что дальше речь пойдёт о самом дорогом, о чём не всегда можно говорить.

— Электростанцию, — выговорил он решительно. — На реке. В колхозе «Красный партизан» уже есть. А у нас почему нет? Твоё серебро, Хайрутдин абзы, за всё заплатит, даже в этом году, хотя у нас ещё птицы мало будет. И тогда вот здесь… — Председатель, не вставая, взмахнул рукой, чуть не опрокинув керосиновую лампочку под потолком, — повесим лампочку Ильича. Мне очень нравится такое название.

Дверь снова открылась. Мустафа стоял на пороге, улыбаясь во весь рот.

— Не ходят больше, спят, абзы, — коротко заявил он. — Можно опять напустить воды?

— Не надо пока, — Хайрутдин даже пальцем помахал отрицательно. — И напомни Рустему, когда он на смену придёт, что там, в зимовале, спит цена кобылицы-матки.

— Он уже колесо делает, абзы, — объяснил мальчик, — которое воду брызгает. Говорит: «Я твоих рыб только из-за кобылицы берегу». Только это неправда, абзы, он сам за рыбу боится, из-за рыбы.

Габдрахман поднял руку и посмотрел на них. Хозяйка тревожно подвинулась к лампе.

— Вода, — сказал председатель задумчиво. — Мне один узбек ещё на войне говорил: «Где у нас вода — там жизнь…» И я скажу: и у нас вода — жизнь. Если хорошо жить хотим, с воды начинать надо.

Он сложил руки: пальцы одной руки в переплёт с пальцами другой.

— Вода идёт везде, вот как пальцы этой руки входят в другую руку. Нет, Галимбаян апа, я не трону лампы. Скоро вода польётся у нас на конный двор и на скотный двор. Вода вертит молотилку и веялку, а скоро будет крутить нам свет в лампочку Ильича. Вода кормит рыбу и птицу. Засухи больше не пустим, водой польём поля. Всё делает вода.

Маленький Хайрутдин медленно допил свой чай и протянул пустую чашку жене.

— Налей воды, — весело проговорил он. — Теперь я понимаю, почему всю жизнь на каждом ручье я хотел поставить плотину. Я хотел быть хозяином воды.

Габдрахман засмеялся и встал.

— Ты хозяин нашей воды, Хайрутдин абзы, — проговорил он. — Ты хозяин живого серебра. Пусть гостья приедет к нам в будущем году и посмотрит, что сделает вода для нашего колхоза.

ДЕКАБРЬ — ФЕВРАЛЬ

И, наконец, самый величественный период развития природы — зима. Декабрь, январь, февраль — три месяца зимы нашего сурового климата. Декабрь — студень. Таково старое его славянское название, близкое и понятное нам. Средняя суточная температура 5—10° ниже нуля. Бывают в иные годы и отклонения. Случается и Новый год праздновать в оттепель. А в 1942 военном году и в 1979 году много яблонь в наших садах после зимних морозов так и не откликнулись на весеннее тепло. Но это крайности.