Геополитические проекты Г. А. Потемкина - Ольга Елисеева

Судя по донесениям Гарновского, настроение императрицы в первые дни войны было далеко не таким приподнятым, как она старалась показать в письмах к своему корреспонденту. Екатерина часто плакала и в отчаянии говорила, что сама готова встать во главе каре из резервного корпуса, если войска в Финляндии будут разбиты. Такое состояние императрицы объяснялось постоянными внушениями членов «социетета», будто Петербург невозможно удержать в условиях, когда основные силы русской армии находятся на юге. «Стоило мне труда уверить, что Финляндия с помощью войск, теперь в ней находящихся, в состоянии защищаться, и что столица наша вне всякой опасности, - доносил Гарновский 13 июля. - Приуготовляли к потере столицы и из Мурина вывезли в Москву почти все» {659}.

Сразу после начала военных действий императрица направила Потемкину проект рескрипта, который она собиралась вручить контр-адмиралу Повалишину, командовавшему русской эскадрой у берегов Дании. «Мы, почитая пребывание дальнейшее эскадры нашей в тамошних (датских -O. E.) водах бесплодным… сокращаем все наши требования в назначении от короля, союзника нашего, десяти или осми кораблей с двумя фрегатами, кои уже бы точно с нашею эскадрою соединилися и под команду начальника оной вступили… чтоб сей общий флот отправился для соединения с главною частью флота нашего, дабы посредством того поставить оную в совершенное превосходство противу неприятельской морской силы».

В качестве развернутого приложения к этому документу светлейший князь выдвинул дальнейший план действий русского флота на Балтике, в случае если датская сторона окажет помощь, и в случае, если уклонится от нее. «Во-первых, господин Повалишин командир ненадежной, - писал Григорий Александрович, - а как контр-адмирал Козляинов первой, то если бы благоугодно было, произведя его, послать для принятия команды, то Повалишину остаться у него.

Эскадре сей отнюдь не выходить, пока наш флот не примется к Кафлакроне. Шведской, вышед тогда, поставит себя между двух огней. Соединенной наш флот, при мощи Божией, почти вдвое сильней будет шведского. Тут мы пустимся на решительное дело. Для чего ж, имея такие способы, отваживать часть, где легко потерпеть можем? Итак, до вышесказанного приближения флота нашего, эскадра наша должна остаться в гаванях датских, которые крепче других, где и датчанам защищать их не трудно, но если бы они и присовокупили к нашим требуемое число кораблей, то в море нельзя на них надеяться. Поврежденной корабль, по исправлении, с идущими от города фрегатами может ловить шведские суда купеческие, а особливо если и катеры присовокупятся. Когда же флот шведской прежде нашего успеет достигнуть финских берегов, тогда уже его искать тамо, теснить, принуждать к бою и прерывать транспорты. В том случае легко и последние суда к большому нашему флоту присовокупятся. Чтобы подать шведам больше дерзновения выйти на кампанию будущую в море, нужно разгласить, что ваше величество определять изволите здесь на будущую кампанию двадцать кораблей с числом фрегатов, а остальные, присоединя к тем, что в Дании, отправить в Средиземное море» {660}. [142] Контр-адмирал И. А. Повалишин, командовавший Копенгагенской эскадрой, был храбрым офицером, и его «ненадежность» объяснялась вовсе не слабыми качествами флотоводца. Как и значительная часть русских офицеров на Балтике, Повалишин принадлежал к шведской масонской системе строгого подчинения, во главе которой стоял брат короля герцог Карл Зюдермандандский. Назначая его командующим шведским флотом, Густав III ставил «русских братьев» перед тяжелой для вольных каменщиков нравственной проблемой: выбором между властью светской в лице Екатерины II и властью орденской, духовной, в лице герцога Зюдерманландского. Наименьшее, на что рассчитывали в Стокгольме, это полное бездействие таких командиров, как Повалишин. Однако те неожиданно продемонстрировали «шведским братьям» всю загадочность русской души. Тайное собрание масонов с эскадр Балтийского флота постановило больше не считать герцога Зюдерманландского главой капитула, поскольку он первым поднял меч на своих же «братьев». Нравственные проблемы оказались решены, а руки для защиты отечества развязаны {661}.

Предлагая поставить над Повалишиным вице-адмирала Т. Г. Козляинова, Потемкин пытался предотвратить возможное неподчинение эскадры в Дании приказам из Петербурга. Опытный, хоть и не блестящий флотоводец, Козляинов хорошо показал себя в дальнейших боях со шведами и после внезапной смерти Грейга умело командовал вместе с В. Я. Чичаговым и А. И. Крузом кораблями на Балтике.

Обострение обстановки под Петербургом крайне беспокоило Потемкина. «Мучусь я о Ваших хлопотах. - писал он императрице в середине июля из-под Очакова. - Матушка, помилуйте, не оставляйте меня долго без известий о том, что у Вас происходит, я инако умру с грусти» {662}.

К концу лета неудачи на море и крайняя непопулярность войны в самой Швеции сильно усложнили положение Густава III. Финские и шведские офицеры взбунтовались, составив конфедерацию в деревне Аньяла, требовавшую созыва Сейма, к ним присоединил свой голос риксдаг {663}. Екатерина получила от конфедератов адрес, в котором объявлялось о желании восстановить мир с Россией. Густав III ожидал смерти от руки убийцы и даже намеревался бежать из своего лагеря, где чувствовал себя пленником, в Петербург и у врагов искать защиты от неверных подданных {664}. «Ежели шведы, а паче финны не следуют королю, то тут много политика наша успеть может. - рассуждал Потемкин по поводу конфедерации в Аньяла. - Когда они потребуют Вашей помощи о низложении настоящего самодержавства, то Вы, объявя, что до сих пор терпели перемену правления в противность постановлений последнего трактата, то причина, что нация не протестовала. Будучи теперь призываема на помощь, не можете отказать по своим к ней обязательствам - вот король останется один как кукиш» {665}.

Утешительные известия заставляли Екатерину предвкушать развязку войны с неугомонным соседом. «Теперь чаю сейм шведский и финский сам собою соберется, - писала она Потемкину 18 сентября, - и тогда о сем нам объявят и о готовности к миру, тогда станем трактовать». Однако, императрица не позволяла себе слишком обольщаться надеждами. «Король шведский писал ко всем державам, прося их, чтоб его с нами вымирили, но какой быть может мир тут, где всей Европы интересны замешаны будут?» {666} - спрашивает она. 20 сентября Безбородко писал Потемкину: «Король шведский повсюду отведывает заговорить о мире и столько успевает, что многие державы входят за него с предложениям медиации и добрых услуг» {667}. Свое посредничество предлагали главным образом Пруссия и Англия, они пытались построить переговоры так, чтобы увязать дела Швеции, Турции и Польши в единую систему {668}, что вело к бесконечному затягиванию дипломатической игры и удержанию противоборствующих сторон в состоянии войны.

В это время Потемкин выступил с очень не понравившимся Екатерине планом о перемене династии на шведском престоле. В условиях почти всеобщего неповиновения такое развитие событий было вполне реально. Нечто подобное случилось позднее в 1810 г., когда на шведский престол (при активной дипломатической помощи России) под именем Карл-Юхан XIV вступил бывший наполеоновский маршал Ж. Б. Бернадот {669}. Потемкин осознавал, что кризис в шведском обществе вызван не только и не столько войной, сколько нарушением конституции, поэтому волнения могли быть лишь притушены, но не подавлены полностью, пока существовала их основная причина - абсолютная королевская власть. Князь оказался прав: с разной степенью остроты - то почти затухая, то вспыхивая опять - недовольство в Швеции продолжалось еще два десятилетия. Радикальной мерой могла стать и стала впоследствии замена ненавистной немецкой династии.

В письме 29 сентября Григорий Александрович предлагал свое решение вопроса о кандидате на [143] шведский престол. Положение в Стокгольме в тот момент давало повод надеяться, что ригсдаг потребует восстановления старой конституции. Одним из гарантов нерушимости прежнего режима Швеции была по русско-прусскому договору 1769 г. Россия {670}. «Если бы при сем случае возможно было нацию довести просить нас о восстановлении прежней конституции и при ней союз вечной с нами оборонительный и наступательный. - писал князь. - А раз линия королевская коротка, то не худо в тайне подумать Константина Павловича к ним в короли. Я сказал линия коротка, потому что сына не признают законным, а братьям можно другую судьбу делать. Одного князем Померанским, а другого, куда сыщется. Ежели бы сия мысль Вам понравилась, то нужно крепко ее таить» {671}.