Сделано в Швеции - Андерс Рослунд

– Двадцать четыре часа.

– Одного дня маловато.

– Ни часом больше.

– Тогда вы ничего от нас не получите. Мне нужно время, чтобы обсудить все с начальством.

Джон Бронкс прошелся по маленькой квартире, вслушиваясь в молчание. Ни тот ни другой не повесили трубку, молчание было иное, он отчетливо слышал звуки улицы и дыхание – на том конце линии обдумывали ситуацию, возможно, оценивали заново.

– Ладно. – Голос в трубке стал ниже, отчетливее. – Через неделю. Одиннадцатого мая. “Дагенс нюхетер”. Если не захотите назначить свидание Анне-Карин… добро пожаловать в ад.

Затем стало по-настоящему тихо, звонивший отключился.

66

Джон Бронкс зевнул. Ложиться он и правда не стал. Выпил на кухне чаю, стоя босыми ногами на холодном деревянном полу, потом прогулялся по набережной Сёдер-Меларстранд и вокруг острова Лонгхольм.

Он правильно поступил, не послал Анне-Карин сообщения, что скучает по ней, обошелся с нею, как некогда с Санной. И сработало. Лучше, чем он надеялся. Он заставил его заговорить – впервые состоялся прямой контакт.

Теперь у него семь дней, чтобы принять следующее решение.

Потому-то он и находился сейчас в огромном сыром гараже полицейского управления, караулил Карлстрёма. Не хотел снова тревожить его дома или дожидаться, когда тот зайдет к себе в кабинет, он ведь знал привычки босса. По будним дням Карлстрём отвозил младшую дочку в детский сад, старшую – в школу, а жену – на работу, постепенно расставался с семьей, к которой вернется через несколько часов. На свое парковочное место он приезжал обычно не ранее восьми пятнадцати и не позднее восьми сорока пяти.

Бронкс не прятался, просто стоял возле шершавой колонны, но Карлстрём не заметил его и вздрогнул от неожиданности, когда остановил машину, а инспектор открыл заднюю дверцу и влез внутрь.

– У меня состоялся контакт со Старшим Братом. Он позвонил мне сегодня рано утром.

Бронксу потребовалось десять минут, чтобы рассказать боссу всю историю, и еще минута прошла, прежде чем Карлстрём заговорил:

– Когда именно ты откопал пять единиц оружия?

– Восемь дней назад.

– И только теперь решаешь все рассказать и прыгаешь ко мне в машину?

– Мне хотелось полной уверенности насчет его реакции. Расскажи я раньше, ты бы привлек еще кучу народу, возникла бы куча мнений, куча всяких вариантов. Мы бы не достигли этой точки. Понимаешь? А теперь он связался со мной лично. Нас двое – я и он.

Комиссар Карлстрём смотрел на серую стену, на именную табличку.

– Ладно. Тогда почему ты решил, что я нужен тебе сейчас? Что такого я могу сделать для тебя, чего ты не можешь сделать сам?

Двадцать пять миллионов крон.

– Джон, ты слышал, что я сказал?

Заплати. Оставь Старшего Брата без оружия. Гарантируй, что самый беспощадный шведский грабитель банков никогда больше грабить не будет. И в то же время будь полицейским, который после многомесячной погони даст им возможность уйти, исчезнуть навсегда, стать анонимной главой в хронике скандинавских преступлений.

– Джон. Чего ты хочешь от меня?

Или не плати. Вынуди Старшего Брата продолжить, грабить дальше, искалечить еще больше людей. Но сохрани возможность когда-нибудь его схватить.

– Мне нужно кое-что, к чему имеют доступ только люди с персональными парковочными местами.

– Не понял.

– Двадцать пять миллионов крон наличными.

67

– Ты не мой папа.

На грани меж сном и явью Лео сперва ощутил недоверие, которое быстро обернулось самым знакомым чувством – страхом. Слова нырнули внутрь, захватили контроль, как пронзительный свисток поезда, у которого отказали тормоза, или сирена воздушной тревоги.

Но в глубине своего существа он слышал не свисток. И не сирену. Это был голос, доносящийся из далей времени, хотя по-прежнему отчетливый.

– Ты не мой папа.

Нельзя так говорить. Это неправильно. Однако слова явились вновь, на сей раз как бы заполнили его собственный рот, вызывая тошноту под ложечкой, выталкивая его в настоящее, чтобы осознать: все это давным-давно миновало.

Ивана здесь нет, и слова не его.

Волосы у этой фигуры не темные, как у Ивана, а светлые и растрепанные, сущий ангелок, и голос скорее веселый, чем обвиняющий.

– Ты не мой папа!

Себастиан.

Отвращение и страх тотчас сменяются досадой. Он провел пять дней в лесах, намечая пути отхода и размещая свои самодельные фугасы, – всю неделю спал по три часа за ночь, а теперь вот проснулся от дразнилки.

– Ты не мой папа.

– Верно… но могу стать тебе спецпапой, – сказал Лео поднимаясь, с туманом в голове.

– Не-а!

– Да! Так называют того, кого видят раз в полгода, мелкий ты паршивец!

Лео подхватил мальчугана на руки, закинул на плечо, а Себастиан тряс головой и хохотал, пока кудряшки не спутались.

– Разве мама не говорила, что ты получишь только овсянку, если без разрешения разбудишь Короля Льва!

– Ненавижу овсянку!

Вниз по лестнице и на кухню, Себастиан смеялся и кричал, что не хочет, не хочет, не хочет овсянки, пока Лео не поставил его на пол; выбежав в коридор, мальчик спрятался в куртке Лео, делая вид, будто боится, что его накормят овсянкой.

– Себастиан!

Аннели уже сидела за кухонным столом, с чашкой кофе и сигаретой.

– Теперь послушай-ка маму, малыш: тебе пора одеться. Одевайся, тогда скоро выйдем, – крикнул Лео вслед мальчику.

Она затушила сигарету в почти полной пепельнице, закурила другую, посмотрела на Лео.

– Что случилось?

– Ничего, – ответил он.

– Лео… я вижу, что-то не так.

– Мне просто нужна чашка кофе, и все будет в полном порядке.

Ровно столько кофе и осталось в кофейнике. Последние капли перелились через край чашки.

– Надо спешить, одевайся.

– Ты поэтому отправила маленького хулигана разбудить меня?

– Мне не нравится, когда ты так его называешь.

– А мне не нравится, когда ты куришь в доме. – Лео вынул сигарету у нее изо рта, прошел к открытому окну и выбросил ее на улицу. – Особенно сейчас, ведь Себастиан так редко гостит у нас! – Он настежь распахнул и второе окно. – Пожалуй, я не смогу сегодня пойти с вами.

Аннели была разочарована, как он и предполагал, глянула в сторону коридора, прошептала:

– Мы же договаривались. И он побежал одеваться.

– Извини.

– Что-то случилось? Ты вчера поздно вернулся. Опять. Где ты был? Что затеваешь?

– Я работал.

– А почему не можешь сейчас пойти со мной?

– Потому что должен работать.

– Работать? Ты понимаешь, как он будет разочарован?

– Черт… он твой сын, на меня ему начхать.

Лео пошарил в кармане, достал тысячекроновую купюру – из Сберегательного банка в Уллареде, который взял в одиночку.

– Я не могу пойти с вами.

Себастиан стоял у входной двери, полностью одетый, глаза горят ожиданием. Лео вложил деньги ему в ладошку.

– Повеселитесь хорошенько.

Аннели выглядела совсем не веселой. И не пыталась это скрыть. Поступок Лео граничил с оскорблением, а ведь он редко вызывал у нее такие чувства.

– Хватит на любую карусель, малыш!

Лео взъерошил светлые кудри, Себастиан взглянул на купюру в своей ладошке.

– Можно покататься… на всех?

– Здорово, да? Весь день можешь делать, что хочешь, и ни один зануда взрослый тебя не остановит.

Взгляд Аннели обжег Лео затылок, а Себастиан кивнул, толком не понимая, и она снова шепнула:

– Мы же решили.

– У меня возникли сложности. Работа.

– Какая “работа”? – сказала она, жестом изобразив кавычки.

Она прекрасно знала, что Лео терпеть не мог такой жест, к которому прибегали всякие болваны, когда не были уверены, что хотят сказать, и подчеркивали это несколько театральным манером.

– “Работа”, которая оплатит “дом твоей мечты”. – Он тоже изобразил кавычки. Но не избавился от досады, одолевавшей его и прошлой ночью, и каждый день после того телефонного разговора.

“Если ваше имя Анна-Карин… ”

Этот гад знал. Знал то, чего знать не должен.

“…то как вы зовете своего брата?”

И хотя Лео вообще-то не сказал ни единого лишнего слова, Бронкс заставил его проговориться. Насчет братьев. Подтвердить то, чего этой поганой ищейке знать не полагалось, и если они возьмут его, то сцапают и братьев.

Лео слышал, как Аннели, не попрощавшись, закрыла дверь, переоделся в рабочую робу, важно, чтобы все было как обычно.

Еще одна чашка кофе, и он почувствовал, как раздражение мало-помалу отступает. Черт бы побрал этого инспектора, он же ничем не отличается от жиртреста, что сидел когда-то за кухонным столом. Еще бы не воткнуть карандаш в руку этакому фрукту, так ему и надо – нечего заставлять ребенка покорно сидеть и говорить то, что хочет услышать чужой дядька.

Раз тебе чего-то не дали, возьми сам.

Отними.

И больше не выпускай из рук.