Лес - Челси Бобульски
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— Meдикор'ae.
Цвет возвращается к его лицу, и ожоги от моих светлячков исчезают, превращаясь в маленькие мерцающие шрамы, как будто их никогда и не было. Его глаза закатываются под веками.
— Что ж, — говорю я, смех поднимается над моими словами, я вытираю слёзы, прилипшие к ресницам, — это удобно.
Селия тянется ко мне.
— Можно мне?
Я смотрю на свои руки, где грязь прилипла к кусочкам кожи, оторванным Часовыми. Рана на моём лице саднит, засохшая кровь трескается, отслаивается и снова кровоточит.
Я киваю.
Она кладёт одну руку мне на плечо, другую — на область сердца и что-то напевает себе под нос. Я смотрю на свои руки, как порезы медленно исчезают, новая кожа пузырится в трещинах. Это напоминает мне о затирке, которую мама использовала, когда меняла плитку в ванной.
Я провожу рукой по новой коже, по перламутровым шрамам.
— Спасибо.
Она улыбается
Ресницы Генри трепещут.
— Винтер.
Селия смотрит на меня.
— Похоже, ты ему понравилась, моя дорогая.
Мои щёки горят.
Генри делает глубокий вдох, его глаза сияют.
— Что случилось?
— Мы сделали это, — говорю я. — Джо мёртв.
Это слово — мёртв — эхом отдается в моей голове. Мёртв, то есть я никогда его больше не увижу. Мёртв, и его бессмертная жизнь, которая была такой неизменной всего двадцать четыре часа назад, была безвозвратно уничтожена.
Он сам себя подвёл к этому. Он это заслужил. Не имеет значения, что он кого-то потерял, что у него были на то свои причины. У каждого есть свои причины совершать ужасные поступки, если они только думают о них достаточно долго.
Не. Плакать.
— С тобой всё в порядке? — спрашивает Генри.
Он протягивает руку и убирает прядь волос с моего лица, в его глазах столько беспокойства, что я чувствую, как что-то обрывается внутри.
— Да, — говорю я. — Я в порядке.
— Албан созвал экстренное заседание на завтрашнее утро, чтобы обсудить приговоры заключенным и дальнейшие шаги совета, но сейчас он хочет, чтобы стражи вернулись домой и отдохнули, — говорит Селия. — Сегодня ты больше ничего не можешь сделать. Однако члены совета — это совсем другая история, — она бросает взгляд на Генри. — Они хотят, чтобы мы вернулись в штаб-квартиру для допроса.
— Какого рода допрос? — спрашиваю я.
Селия поджимает губы.
— О Генри, о том, что мы усыновили его и научили его относительно леса.
— Но…
Деревья передо мной расплываются. Я качаю головой, пытаясь осмыслить то, что она говорит.
— Но с ним всё будет в порядке, не так ли? Я имею в виду, совет не сделает ничего, чтобы… навредить ему, не так ли?
— Конечно, нет, — говорит Селия, — но на нас могут наложить ограничения, и, ну, Генри, скорее всего, запретят когда-либо снова ступать в лес.
Я знала, что это произойдёт, независимо от того, был ли это указ совета или нет. Он должен жить в своё время — он должен — вот и всё. Конец истории. Так почему же это кажется таким шоком?
Селия встает.
— Я дам вам двоим минутку, чтобы попрощаться.
— Попрощаться? Но я не…
— Что, ты не, Пэриш? — спрашивает Генри, приподнимаясь на локтях.
Селия бросает на нас понимающий взгляд, исчезая в толпе стражей и членов совета, разговаривающих вполголоса.
Я сглатываю.
— Я не готова попрощаться с тобой.
Он ухмыляется.
— Ты, наконец, готова признать, что будешь скучать по мне?
Мои глаза горят. Я крепко сжимаю их, но это не помогает.
— Да, — говорю я. — Я буду скучать по тебе.
Он улыбается, но это грустная улыбка. Прощальная улыбка.
— Ты замечательная женщина, Винтер Пэриш, и ещё более замечательный страж. Я никогда не встречал никого, кто мог бы сделать то, что ты сделала сегодня. Неважно, что уготовила нам судьба, знай, я никогда тебя не забуду.
Он прижимается своими губами к моим. Поцелуй солёный от моих слёз, а его челюсть твёрдая, как будто он тоже пытается не заплакать, и это худший поцелуй, который у меня когда-либо был за всю мою жизнь, потому что в нём таится всё, что я чувствую к нему, и этого недостаточно, чтобы заставить его остаться.
Он прерывает поцелуй и сжимает мою руку.
— Пойдем, — говорит он, вставая. — Мы проводим тебя домой, прежде чем уйдём.
Я вытираю глаза тыльной стороной ладони.
— Разве твоим родителям не нужно, чтобы я проводила их в штаб-квартиру?
— Они родились здесь, помнишь? Я полагаю, они знают дорогу лучше, чем ты.
— Ой. Правильно.
Генри подзывает своих родителей, и мы вместе идём через лес к моему порогу. Слишком скоро я вижу кухонные окна сквозь деревья. Я поворачиваюсь обратно к Генри и его родителям.
— Пожалуйста, прежде чем вы уйдёте, просто скажите мне, — я делаю глубокий вдох, собираясь с духом, — что именно случилось с моим отцом? Когда его столкнули с тропинки?
Хмурые морщины Агустуса становятся глубже.
— Лес не предназначен для смертных. Ты знаешь это так же хорошо, как и все остальные.
— Так он… я имею в виду, он…
Я не могу произнести это слово. Это слишком окончательно.
Агустус, кажется, всё равно это слышит.
— Смерть, возможно, не совсем подходящее слово для того, кем он стал. Лес примет его в свои объятия. Его жизненная сила просочится в лес, став его частью. Теперь он и есть лес. Он повсюду вокруг тебя, когда ты здесь, просто не такой, каким ты его помнишь. Но он никогда не сможет вернуться к тебе. Он ушёл, моя дорогая.
Я делаю вдох, и мне кажется, что это первый по-настоящему глубокий вдох за последние двадцать месяцев. Это не тот ответ, на который я надеялась, и я знаю, что часть меня всегда будет выглядывать через кухонные окна в ожидании, когда папа появится за нашим порогом, но уже не нужно было всё время задаваться вопросом о том, что с ним случилось, где он, если я ему нужна и надо найти его, и это освобождает по-своему ужасным способом.
— Спасибо, — говорю я. — Я знаю, что не могу вернуть его, но… это помогает. Знать, что он всё ещё где-то здесь, в некотором роде. Может быть, даже присматривает за мной.
Агустус сжимает моё плечо.
— Так и есть, я это гарантирую.
Генри заключает меня в свои объятия. Шепчет:
— Я хотел найти его для тебя.
— Я знаю.
Я стою там ещё мгновение, вдыхая его, запоминая его запах, ощущение его рубашки на моей щеке. Затем я заставляю себя сделать шаг назад, потому что, если я
