Державы Российской посол - Владимир Дружинин

– Там же дикари, – поморщилась Шарлотта. – Они ходят голые. Фу, мерзость!

Но эти люди зато честны, искренни. А путешествия, опасные приключения у него в крови. В числе его предков – герои крестовых походов. Один рыцарь привез из дальних стран ручного льва, покорного как собачонка.

– Мой дедушка, – сказала Шарлотта, – пишет рыцарские романы.

Он не мог не похвалиться. Скоро выйдет в свет его книга. Типографщику уже заплачено. Это не роман, не выдумки. «Бранденбургский пантеон» – труд исторический, извлечения из старых хроник.

– Мы, Кеттлеры, слились с бранденбуржцами, – объяснял он с жаром. – С тысячелетним славным родом… Граф Фердинанд разгромил колоссальное войско аваров…

Шарлотта вдруг рассмеялась.

– Вы должны познакомиться с моим дедушкой Антоном Ульрихом. Непременно!

Амалии она сказала:

– Он вбивал мне в голову каких-то аваров. Он что – всегда у вас такой?

Элеонора пожурила сестру и принялась утешать Фрицци. Шарлотта пошутила. У нее злой язычок, но доброе сердце. Фрицци старался поверить.

С мыслями о суровой принцессе он вернулся осенью в Эрланген и облегчил свою душу перед маркграфом Кристианом.

Мраморный, в римской тоге, он стоит в замковом саду, на площадке, затененной деревьями. Истинный рыцарь, настоящий суверен. Не боялся ни короля, ни папы, даровал приют еретикам-гугенотам, бежавшим из Франции.

Это укромное место в саду облюбовано герцогом для мечтаний и размышлений.

Прелестное дитя! Не ведаешь ты муки

И слез, пролитых в тишине ночной.

О, сжалься! Дай доверчиво мне руку!

Или умолкну я под крышкой гробовой.

Выплеснулось на бумагу сразу… Правда, рифма хромала. И написал он по-немецки, а Шарлотта говорила – немецкий язык в Вольфенбюттеле звучит только в казармах. Поэтому он не послал свое признание.

«Бранденбургский пантеон» был отправлен в сумке курьера, с пылкой надписью на заглавном листе. Шарлотта сдержанно поблагодарила.

«Она думает о тебе, – писала Элеонора. – Она из тех натур, которые не умеют выразить свои чувства и хранят их глубоко внутри».

Вот уже год, как Шарлотта в письмах сестры не упоминается. Ударом хлыста была последняя весть о жестокой принцессе, – «мы пили с ней кофе за твое здоровье». Только-то! Значит, больше нечего было сказать, при всем желании…

Оглядываясь на себя прежнего, легковерного, Фридрих-Вильгельм скорбно усмехается. Милая сестрица попросту сочинила трогательный роман. Прочь иллюзии! Его удел – любовь безответная, безысходная.

Все громче, все уверенней говорят, что Шарлотту отдадут в жены царскому сыну. Где же ему, герцогу без земли, изгнаннику, тягаться с наследником трона Московии! Покорись, любовь, спрячься в израненном сердце!

Ах, плачу я, и плачет вся природа,

Бессильная, увы, лечить мои невзгоды.

Низкое осеннее небо накрыло Эрланген. Туи в замковом саду почти черны. На шлеме маркграфа примостился одинокий, мокрый голубь.

– Слезы недостойны рыцаря, – слышится герцогу.

Учитель Сен-Поль, насмешник, не поверил бы, – в памятнике заключена особая, таинственная душа. Миф о мраморной Галатее, пробужденной к жизни, имеет основу. Сейчас во взоре маркграфа – грустный упрек. И стихотворная жалоба осталась неоконченной.

Потомок обнаружит в архиве курляндских герцогов десятки поэтических опусов Фридриха-Вильгельма. Публиковать их он не решился, – возможно, уступив насмешнику Сен-Полю. Шарлотта уподобляется неприступной крепости, гранитной скале, цветку, содержащему сладкий яд. Сам же злополучный автор – то мощный, испепеленный молнией дуб, то сокол, сбитый наземь стрелой Амура.

Осенью 1709 года муза герцога умолкла.

Барон Дидерикс поглаживал пушистые светло-рыжие усы и прятал скорбную улыбку. Так вот он, наследник престола! Провидение могло бы подарить Курляндии более зрелого властителя в нынешнюю многотрудную пору.

Фридрих-Вильгельм читает, шевеля губами, – детская привычка, от которой он до сих пор не избавился. Четыре строки в письме Сен-Поля подчеркнуты.

«Поздравьте меня и себя с успехом! Бумаги вашего деда найдены. Возвеселитесь! Самым же важным я считаю то, что мне удалось заинтересовать весьма высокую персону и обеспечить ее содействие».

Герцог произносит это место вслух и резко откидывает голову, – Дидериксу виден острый кадык на хилой шее, заострившийся подбородок.

– Какая персона, барон?

– Царь Петр.

– Я так и думал, – откликнулся герцог поспешно, с раздражением.

– Мы маленькая страна, ваше высочество.

Теперь герцог улыбается чему-то. Глаза прикрыты синеватыми, дрожащими веками.

– Вы хотели бы, барон, отправиться на Тобаго?

– По мне, лучше перепелка на столе, чем жирный гусь в небе.

Глаза его высочества открылись, облив барона горестным осуждением.

– Пошлая философия, мой друг. Рыцари так не рассуждали.

Ну, это уж слишком! Играет в рыцарей… Надо стащить его с облаков на землю.

– Мы не избалованы, – сказал Дидерикс жестко. – У нас в Курляндии перепелка – редкое лакомство. Война распугала птиц. А в деревнях гложут древесную кору. Война, война, ваше высочество! Что не доели шведы, добирают московиты. Мало несчастий на наши головы, – всевышний послал еще чуму.

– Чуму?

– Да, чуму.

– Мы… мы соболезнуем.

– Осмелюсь заметить, ваше высочество… Личное присутствие герцога весьма поддержало бы ваш народ.

– Да, да… Поблагодарите Сен-Поля…

Кажется, он снова унесся на Тобаго.

– Итак, ваше высочество, – сказал барон громко, – я сообщу курляндцам о вашем скором прибытии.

– Скором? – встрепенулся герцог.

Дидерикс выругал себя, – зря он сболтнул насчет чумы. Узкая белая рука герцога шарит по столу среди бумаг, находит пакет с крупицами сургуча, украшенный шеренгой черных прусских орлов.

– Я напишу из Берлина… Король желает меня видеть, так что пока, вы понимаете… Одним словом, вы будете извещены, барон. Что еще для меня?

Правда или нет, – царь сватает герцогу свою племянницу.

Но маркиз Сен-Поль, сенаторы – все просили не распространять этот слух.

– Ничего? Тогда я вас не держу. Постойте! Скажите там… Молебны… молебны во всех кирках… Чума – это ужасно.

– Ужасно, – кивнул барон, вставая.

– Надо молиться.

– Совершенно верно, ваше высочество, – произнес барон сухо и поклонился, резко притопнув.

«Сен-Поль, безбожник Сен-Поль посмеялся бы, – подумал герцог. – Но что еще советовать? Монарх – не врач. К тому же медицина беспомощна. А вера способна совершать чудеса. Каков барон! Добро пожаловать, ваше высочество, у нас чума… До чего назойливы эти курляндцы! Жили без герцога, поживут еще».

Ехать надо, конечно…

Утром он не смог влезть в карету, – лакеи внесли его.

Целую неделю, вплоть до Берлина, он изнывал от тряски, от болей в желудке, от головокружения. Опять нарушил предписание лекаря – избегать крепких напитков, как злейшего яда.

Столица дяди Фридриха дохнула зимним холодом. Ветер нес снежную пыль. Липовая аллея, ведущая к городу, сбросила всю листву. Вереница экипажей въезжала медленно. Шлагбаум надсадно скрипел, вахмистр, собирающий плату, пробовал каждую монету чуть ли не на зуб.

Зверски тянуло в постель, согреться под одеялом, уснуть. Но на башне дворца плескался королевский штандарт. Герцог завидел его издали, и нетерпение перебороло усталость.

Пришлось долго ждать в вестибюле, слушать отрывистую берлинскую речь, перезвон шпор, топот гвардейских ботфортов. Какие-то военные подозрительно оглядывали его, будто самозванца. Когда он поднимался по лестнице, огромный важный генерал, шагавший сверху, едва не сбил его с ног.

Дядя Фридрих – постаревший, толстый, в халате до пят – раскинул пухлые руки.

– Мальчик мой… Черт подери, настоящий мужчина! Сколько лет ты не был у меня? Три года, четыре?

Обнял и повел, выспрашивая, дыша в ухо:

– Ну, каков Берлин? Ты видел мои липы? Мой Арсенал? Красиво, а?

Племяннику совсем не понравился надменный Берлин, но нельзя же огорчать дядю-короля. Надо хвалить знаменитую аллею, новый Арсенал, вздымавший над черными, старательно обстриженными шарами-кронами грозные букеты лепных копий, мечей, знамен, труб и кирас. Хвалить все, что делается на Унтер-ден-Линден, где, по замыслу дяди, должны встать самые лучшие здания столицы.

Фриц-Вилли хвалил и сердился на себя, чувствуя, что здесь он «маленький подлиза» и будет поддакивать всему. В глазах рябило – мелькали фигуры в латах, щиты, мушкеты, прибитые к стене крест-накрест, бронзовые, мраморные, гипсовые тела витязей античных и сотни, тысячи воинов на батальных полотнах, выписанных тончайшей, усерднейшей кистью. Шелка и бархаты гостиных обдавали вспышками слепяще желтого, пунцового, кроваво-красного. А шпоры не стихали – звенели навстречу, обгоняли, пересекали путь в гулких, увешанных доспехами залах.