Адаптация - Екатерина Насута
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Ева шагнула, став чуть ближе.
Надо стрелять.
Нельзя. Тод говорил, что не стоит спешить. Что надо слушать себя, и тогда точно не пропустишь тот самый момент.
Айне не понимала. Ждала.
– Я говорю не о ДНК, Глеб. Я говорю о тебе как личности. Вспоминания. Характер. Накопленный опыт.
Еще шаг. И теперь она совсем близко. И стоит удобно, но внутри Айне тишина. Она не уверена, что момент нужный. Она не умеет оперировать эмпирическими образами.
– Ты можешь быть только собой. А я могу быть всеми. В этом разница и только…
Ева развернулась и, указав на дверь, произнесла.
– …только сначала нужно избавиться от лишних особей.
И Айне нажала на спусковой крючок. Громыхнуло. Отъехавший затвор разрезал кожу на пальце. Она забыла, что нельзя держать так. Но Айне нажала второй раз и третий.
А Ева все шла.
И шла все быстрее.
И когда она распахнула дверь, пули закончились.
Айне совершила ошибку. Она очень не любила ошибаться. Просто… просто Тода рядом не было.
– Здравствуй, – сказала Ева, закрывая левой рукой рану в животе. Кровь из раны сочилась прозрачная, словно акварельные краски. Кровь спускалась по Евиным ногам, и мицелий не поглощал ее.
Розовые пузыри расцвели на губах. А еще один выстрел, сухой и тихий, опрокинул Еву на пол.
– Ты как, жива? – спросил Глеб, склоняясь над телом. Он прижал пальцы к шее, слушал пульс, хмурился, а затем приставил пистолет к спине и выстрелил.
– Жива, – ответила Айне.
Под Евой расползалась лужа карамельно-розовой крови.
Спустившись, Тод подошел к лежащему человеку и перевернул. Приподняв веки, он провел по глазному яблоку, стирая липкую пленку красящего вещества. Под ним обнаружилась темная поверхность настоящей склеры, расчерченная октаэдрами секторов.
Вектор мутаций был определен.
А бункер – открыт. Спали пулеметы наружного периметра, камеры смотрели в землю. Надоедливая память услужливо подсказала план здания и проложила оптимальный путь.
На первой же ступеньке лепестки пули рванули мышцу, приближаясь к руслу артерии.
Тод ускорил шаг.
Встречавшиеся на пути псевдолюди были также неподвижны, как и те, что остались снаружи. Тод надеялся, что это продлится достаточно долго, чтобы он успел.
Когда по бункеру прокатилось эхо выстрела, Тод побежал.
– И что дальше? – поинтересовался Глеб, переворачивая Еву на спину. – Оно погибнет?
– Да.
– А люди, которые еще живы, они станут прежними? Да ладно, можешь не отвечать. Я уже взрослый, в сказки не верю. Главное, что эта сдохла. Успели, да?
Айне кивнула.
Она положила пистолет на столик, поправила трубку старого телефона и сказала:
– Надо убраться.
Взяв Еву за руки – мертвые, они еще были теплыми и мягкими, словно костей и мышц внутри не осталось. И Айне почудилось, что стоит сдвинуть с места, и руки растянутся до бесконечности, как эта густая кровь, а потом порвутся.
Но она все же попыталась сдвинуть.
Ева оказалась тяжелой.
– Дай сюда, – Глеб поднял тело легко. Глеб сильный.
Но он – не Тод.
Глеб вышел и скрылся за дверью. Айне осталась одна в большом зале. Он был точной копией зала, в котором она жила раньше. Экраны такие же. И ковер.
На ковре тепло лежать. И звуки он гасит.
А кресла прежде не было. Оно высокое и вырастает из пола, чтобы в пол же врасти. Переплетение корней и гиф, точка воздействия на сложнейший организм, который остался один, совсем как Айне.
И ему плохо. Айне слышит его голос. И вот-вот заплачет вместе с ним.
Глеб вышел из боковой комнаты и поднял второе тело, той самой женщины, лицо которой скрывала зеркальная маска.
– Ничего не трогай, – рявкнул Глеб, и Айне, убрав руку от подлокотника, ответила:
– Хорошо.
Но когда он скрылся за дверью, она подошла к креслу, сняла кофту с зайцем – глаза у него были грустными – и повесила на подлокотник. Айне села, откинулась на спинку и впилась ногтями в изгибы корня.
– Да, – ответила она на молчаливый вопрос Спящего. И сумела сдержать крик, когда иглы коннексонов пробили кожу.
Боль парализовала. А потом убила. И Айне поняла, что и мертвые способны чувствовать.
Сотни сердец стучали единым ритмом. Пульсировала жидкость в пищеварительных вакуолях гриба, перетекая в сеть внутреннего синтеза.
Собирались из бусин аминокислот пептидные цепи и тут же, спускаясь с рибосомальных конвейеров, самоусложняли структуру. И трехмерные кирпичи белков достраивали лабиринт живого организма.
Выплетались многосуставчатые хвосты жирных кислот и углеводородных полимеров. Мешались. Изменялись. Мигрировали по сосудам, превращаясь друг в друга. Легчайшее прикосновение, не намек – вопрос, и список синтезируемых веществ расширился.
Не пройдет и получаса, как на поверхности мицелия появятся выросты с прозрачными колбами клеток, в точности повторяющих заводскую упаковку гидроксифенилглицина. И что за беда, если оболочка не пластиковая, но пектиново-целлюлозная?
Айне улыбнулась и, накрыв все живые сердца своей волей, велела:
– Проснитесь.
И они открыли глаза. Это было лучше, чем смотреть через камеры.
Глава 4. Право на надежду
Глеб понял все, когда снял маску. Раздражала она его. Стекло-стекло, сиянье зеркал и собственное лицо, искореженное гранями. Как будто смотрят на Глеба сразу несколько человек. И среди них нет ни одного настоящего.
Тогда он просто отвернулся и, уложив Еву, убрал волосы с лица.
Могла ведь убить. Были возможности и не одна. Но не тронула. И теперь вот тошно.
У мертвой Евы мягкое лицо, красивое и умиротворенное, как будто и не Ева она, но Мадонна, только младенцы остались в подвале, в пластиковых коробов кувезов. Подохнут все.
Пускай. Они же не люди!
Не люди и всё.
Глеб сложил ей руки, как нормальному покойнику, и в лоб поцеловал. Только потом занялся второй. На выпуклый живот ее Глеб старался не смотреть. Оставалась маска, сидящая на коже словно сама собой. У Глеба не сразу получилось поддеть ее. Но стоило потянуть за край, и маска сошла.
Изнутри она была гладкой и мягкой.
А лицо девушки – бледным. И волосы у нее синие. Яркие-яркие, как незабудки. Три прядки на челке – три параллельные линии, перечеркнувшие когда-то Глебову жизнь.
Темные брови. И светлые губы, слабо прорисованные на лице.
Он даже испугался, что это – настоящая Ева, но после понял – подделка. А еще сообразил, что это лицо он уже видел.
Это, но другое. Измененное возрастом. Усталое. Слегка оплывшее и изуродованное обвисающей кожей. Сейчас, после смерти, она растянулась, усугубив сходство.
– Раз, Ева, – сказал Глеб, пятясь к двери. – Два, Ева.
Они походили друг
