Идишская цивилизация: становление и упадок забытой нации - Пол Кривачек

…нет реальности в сотворенных вещах. Это значит, что в действительности сотворенное не принадлежит к категории «вещей», как мы их видим своим глазами. Это только с нашей [человеческой] перспективы, поскольку мы не можем постичь силу Бога. <…> Отсюда следует, что нет ничего, что бы не существовало вне Его, да будет Он благословен.

Такие пантеистические представления, наряду с организацией хасидских общин вокруг цадиков, в большой мере обязаны своим происхождением суфийским братствам, собиравшимся вокруг своих шейхов в соседнем турецком государстве. Если это так, то евреи значительно превзошли своих наставников. Суфизм был предназначен для немногих. Хасидизм успешно преодолел неудачу саббатианского мессианизма, эксплуатируя глубокую неудовлетворенность идишского народа, и создал не просто массовое движение, но самодостаточные социальную структуру и образ жизни для большинства украинских, галицийских и польских евреев. Этот образ жизни поддерживался в этих странах вплоть до прихода нацистов. Идишский писатель И.Л. Перец в обращении к участникам лингвистической Черновицкой конференции 1908 года говорил об этом:

Массы бедных невежественных евреев начинают освобождаться. Они потеряли доверие как к еврейским талмудическим ученым, так и к богачам. «Благотворительность» богатых не наполняет их животы, а Тойре [Тора] не дает им радости. Массы жаждут, чувствуют, хотят жить своими собственными бедными жизнями. И появляется хасидизм: Тойре для каждого.

Поворот большого числа евреев к мистической духовности имел серьезные последствия для идишской цивилизации. В эпоху, когда другие европейские народы встречали новый век с его дезориентирующими обещаниями и мнимыми благодеяниями, более половины говорящего на идише народа поворачивались спиной к окружающему миру и удалялись в мир того, что их критики считали бредовыми, хотя и приятными фантазиями. Сатирик Беньямин-Вольф Эренкранц (1826–1883), писавший под псевдонимом Велвл Збаржер, карикатурно изобразил реакцию хасидов на современность:

Иди сюда, философ с кошачьими мозгами,Подойди к столу ребе и получи крупицу разума.Ты изобрел пароход и думаешь, что этим возвысился,А ребе достаточно махнуть платком, чтобы пересечь море.Ты изобрел железную дорогу и думаешь, что ты такой умный,А ребе фыркает, ребе смеется, для него это совершенно бесполезно.Ты знаешь, что делает ребе, когда остается один?За одну минуту он возносится на небо,Чтобы вкусить третью субботнюю трапезу[218].

Во время опустошительной эпидемии холеры 1831 года ребе Герш из Жидачева уверял своих последователей, что они не заразятся, если будут «читать все псалмы каждую неделю, жертвовать на благотворительность после окончания каждой из пяти книг псалмов <…> и проверять, чтобы все мезузы [свитки пергамента, прибиваемые к дверным косякам еврейских домов] были кошерными»[219].

Однако в то же время хасиды поощряли положение женщин, гораздо более согласующееся с современностью, чем это допускалось традиционными раввинами. У Адель, дочери Бешта, известной как «праведнейшая» благодаря ее «высочайшим свойствам души», были собственные последователи, в том числе мужчины. Цадикá Фрида написала комментарии к Торе и к хасидизму. Другие женщины прославились своими притчами и афоризмами. Такой уровень возвышения женщин не был известен иудаизму с тех пор, как дочь Раши, мудреца XII века из Труа, писала респонсы от имени отца по причине его дряхлости.

Историк Шимон Дубнов, писавший задолго до современного возобновления моды на каббалистику и еврейский мистицизм, двойственно оценивал влияние хасидизма на русских и польских евреев, которые, таким образом, «стали светлее сердцем, но темнее в интеллектуальном отношении».

Стойко противьтесь им!

Современный Вильнюс – это город, который в Польше и в Российской империи знали как Вильно, а евреи называли Йерушалаим де Лита (литовский Иерусалим). Сейчас, гуляя по его улицам, трудно поверить, что до недавнего времени Вильнюс был социалистическим городом.

Я спрашиваю свою русскую спутницу: «Осталось ли здесь что-нибудь, указывающее на то, что всего десять лет назад это был Советский Союз?» Она озирается вокруг, смотрит на хорошо и даже модно одетых прохожих, на новые магазины с вывесками западного типа, на отреставрированные дома, на автомобили последних моделей (не видно ни «ГАЗов», ни «москвичей», ни «трабантов»). Элегантные здания XVIII и XIX веков, в которых находятся современные магазины и офисы, кажутся настолько самодовольными и естественно капиталистическими, что трудно представить их себе в ином свете. Моя спутница опускает взгляд на землю, и ее глаза загораются. «Вот!» – говорит она, радуясь своему открытию, и указывает на железный люк на мостовой, на котором выпуклые буквы образуют прежнее название этой страны: Литовская Советская Социалистическая республика.

Также трудно найти и признаки еврейского Вильнюса – и почти невозможно поверить, что еврейское присутствие было здесь некогда так сильно, что в 1897 году перепись указывала на более чем 41%, или почти на половину граждан, как на евреев. Высоко на побеленной стене, над аркой я вижу остатки старой идишской вывески. Все, что от нее осталось, это три еврейские буквы: аин (ע), мем (ם) и тет (ט) и часть еще одной, уже не распознаваемой. Невозможно догадаться, какое слово было написано этими буквами. Кроме того, осталось несколько названий улиц: Еврейская улица (как будто здесь была только одна еврейская улица) и – многозначительное название – улица Гаона.

Я спрашиваю хозяина отеля, почему это улица Гаона? «Ее назвали в честь великого еврейского ученого, жившего неподалеку».

Это не более неточно, чем хвалебная песня, пропетая литовским государством этому необычному национальному герою по случаю двухсотой годовщины со дня его смерти в 1997 году. Превозносились такие качества Виленского Гаона, как «его интеллектуальная открытость; его терпимость, доходившая до поддержки плана укрепления еврейско-христианских взаимоотношений; его гуманизм почти эразмовского плана, заставивший его одновременно с религиозными трудами заниматься научными исследованиями»[220].

Однако это отнюдь не те качества, с которыми обычно связывают имя Элияху бен Шломо Залмана (1720–1797), известного как «Гаон Элияху», «Виленский Гаон», или «Ха-Гра»[221]. Слово гаон взято из библейской книги псалмов и может быть переведено как «гордость», «отличие» или «гений». Этот аскетический основатель, истинный духовный отец современного ортодоксального иудаизма, сегодня основного направления еврейской религии, был мудрецом, инспирировавшим ужесточение раввинского сопротивления хасидизму, сделавшим более кого-либо другого, чтобы заново определить на национальной основе извечное разделение идишского народа на две половины – восточную и западную, славянскую и немецкую, управляемую сердцем и управляемую разумом. Даже после Холокоста потомки говоривших на идише европейских евреев, живущиe вдали от гейма, все еще делят себя на «литваков», литовцев, хранящих наследие Гаона, и «поляков», предпочитающих откровения хасидских цадиков.

Там, где раньше два начала сливались в богатейшую и более-менее единую идишскую цивилизацию, огромные потрясения XVII и начала XVIII века, когда жил Элияху бен Шломо, привели к разделению идишской цивилизации на части, подобно цвету в хроматографе, – на спектр от сильно германизированного запада и севера до еще более сильно славянизированных востока и юга. Если провести между ними воображаемую границу, она прошла бы примерно через Припятские болота, где сегодня проходит граница между Белоруссией и Украиной. К северу от этой воображаемой линии, там, где гейм граничил с Пруссией и Саксонией, находилась земля, на которой немецкие ценности были тогда особенно известны и уважаемы. Виленский Гаон был их самым сильным выразителем.

Однако, к сожалению для идишской культуры, величайший противник хасидизма смотрел вперед не дальше своих оппонентов и боролся с цадиками в духе глубочайшего консерватизма. Еще не достигнув возраста 30 лет, он начал сооружать Голема, искусственного гомункулуса, оживляемого приложением имени Божьего, и сдался не потому, что убедился в неисполнимости задачи, а потому что, как он писал в комментарии к «Книге о сокрытом» («Сифра де-цениюта»), «мне было видение, и я прекратил это дело, ибо, без сомнения, Бог воспрепятствовал мне».

Как некогда Давид Ганс, он рассматривал «отсутствие светского образования у талмудических ученых как унижение репутации Израиля среди народов», которые, писал он, однажды «подобно реву многих вод поднимут свой голос против нас, спрашивая: где ваша мудрость?». Но поскольку он умел читать только на иврите, арамейском и идише, его светские знания были получены почти исключительно из средневековых или более ранних еврейских источников, а его сочинения по математике, географии, астрономии, музыке и медицине считались бы устаревшими еще двести лет назад. Его преданность каббале и вера в эффективность магических заклинаний, чар и амулетов с именем Бога привели его к сопротивлению «проклятой» философии, за изучение которой он осуждал даже великого Маймонида.