Собрание сочинений в двух томах. Том I - Довид Миронович Кнут
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
55. ВКС, с. 60–66. I гл. опубликована в ж. «Благонамеренный» (1926, № 2, с. 12–14), с подзаголовком отрывок из поэмы. Оценивая отдел поэзии в этом выпуске журнала в целом как неудачный, автор рецензии в «Верстах», скрывшийся за инициалами В. Ч., отмечал в частности, что «отрывок из поэмы Д. Кнута — довольно слабый. У Кнута есть вещи лучше» (Версты, 1926, № 1, с. 212). В другой рецензии на тот же номер журнала Ф. Степун, напротив, подчеркивал талантливость поэмы, хотя при этом обращал внимание на то, что в ней «неприятно перекликаются ноты как будто бы еще преждевременного поэтического самокоронования», извиняя поэта лишь тем, что он «всего только поддался соблазну библейской стилизации и стилизованного пафоса» (СЗ, 1926, кн. 28, с. 483, 484). В сравнении с ВКС журнальный отрывок имеет некоторые отличия: стихи третьей строфы следовали в ином порядке:
— Оставь сей мир. Иной тебе назначен
Возвышенный, благой, мужской удел.
Благодари: Мной суждено иначе.
Оставь заботы недостойных дел.
После строфы четвертой шла строфа, отсутствующая в ВКС и ИС:
— Тащи ее на дикую тропу ты,
И, сбросив в пыль, ей повели: ложись.
И, повалив, веревками опутай,
Свяжи ее, глухонемую жизнь.
И далее, зачин шестой строфы (в окончательной редакции текста — пятой) выглядел так: «Схвати ее бесстрашными руками». Кроме того: «Повеют ветры с винных океанов». Готовя «Испытание» для ИС (с. 73–80), Кнут внес в нее следующие изменения (I гл.): первая строфа: «И грозно протрубило: „Довид Кнут“», четвертая строфа: «Слепая жизнь, твои слепые дни», шестая строфа: «Ты обложи сушеною полынью», седьмая строфа: «Услышишь бесподобные стихи»; во II-й гл. иное деление на строфы. III-я гл. частично напечатана в ВР (1926, № 3) со следующими разночтениями: «Чтоб многие в ладонях груди грелись, Чтоб каждую любить и звать: моя»; строфа —
Пить винный сок, кусать айву и сливу,
Пугать невзгоду, ветер и метель…
Приятно жить в саду Его счастливом,
Добро и зло закинув за плетень —
отсутствует и в ВКС, и в ИС. От них отличается также первое двустишие следующей строфы: «Лежать в ночи — дышать простором свежим, Плыть в мир невыносимой красоты…» (в последнем стихе «легким» вместо позднейшего «ясным»). Интересно, что завершающий стих поэмы в ИС, состоящий из одного слова «Плодотворить», воспроизводит не ВКС, а именно журнальный вариант, в котором «Осуществлять себя» отсутствует.
Как и поэма «Ковчег», «Испытание» строится на основе ветхозаветной архетипики, которая служит метафорическим выражением идеи творчества, миссии поэта. В данном случае в качестве прототипической матрицы выступает библейский сюжет «акедат Ицхак»
— жертвоприношение Авраамом своего сына Ицхака.САТИР
Сборник «Сатир» выпал из поля зрения мемуаристов, биографов, критиков и исследователей Кнута. Его не упоминают даже близко знавшие поэта и вроде бы неплохо знакомые с его творчеством авторы: Терапиано и Струве (с. 331).
Еще в рецензии на ВКС Терапиано-НК (с. 63) проницательно указывал на то, что «’эротическое узрение мира’, эротика явная и подсознательная играет большую роль в стихах Кнута». Критик склонен был трактовать данное качество его поэзии в масштабных — этико-философских и эстетических — категориях. В цитируемой рецензии он писал далее буквально следующее: «Эта эротика как данная не совпадает еще, мне кажется, с тем широким тонусом мира, который интуитивно несет в себе Кнут. Эрос многолик, и чем эротичнее узрение через него мира, тем яснее проступает сквозь „земные формы“ его целостная сущность. Ведь сплетение уст и рук наименее эротично! Стихия подлинного Эроса, мне кажется, захватывает Кнута во многих его очень талантливо задуманных эротических стихотворениях. Но такой начальный ритм, чтобы не разбиться и не распылиться — должен в завершении явить нечто большее, чем физическое обладание, освятить его хотя бы тенью, отблеском Ее — не побоимся произнести глухо звучащее сейчас слово — Прекрасной Дамы…». А. Бахрах, опираясь на кнутовское автопризнание (см. стихотворение «Благодарность» в ВКС), кажется, небеспричинно видел основную черту его поэтики в соединении «бедного и грубого тела» («весьма чувственного», — не без ироничного подмигивания читателю добавляет он), — с «веселой душой», и придавал этому телесно-духовному синтезу существенное значение эманации художественной энергии поэта (Бахрах, с. 125).
Эту кнутовскую особенность постижения мира как прежде всего телесно-физической субстанции подчеркивал еще в рецензии на МТ Сосинский. «В восприятии внешнего мира у Кнута на первом месте стоит непосредственно тело, — писал он. — Зрение и слух отступают перед осязанием, обонянием, вкусом. „В тугом молчаньи Ходит тугой мускул От ветра моих желаний… Могучий мелко бьется живот… Мы, дрожа от любви и боязни, Тайно ляжем на теплом песке“. Отсюда же и такие строки: „…рот хотел пить — И на грубом песке так вкусно было Мне женщину доить“… Этим своеобразием восприятия объясняется и наивно-целомудренная эротика в стихах Д. Кнута. С этим же связан и его экстаз то приглушенный, то ярко воспламеняющийся».
Однако, несмотря на то, что эротические коннотации лирики Кнута, как видим, не были обойдены вниманием критики, С оказался ею незамеченным или, что еще более вероятно, недооцененным. Единственной известной нам рецензией на него является небольшая заметка Б. Х<аритона>, напечатанная в рижской газете «Сегодня» (1929, № 122, 4 мая, с. 8), сотрудником которой он являлся (Борис Иосифович Харитон, 1876–1941<?> — журналист; до 1922 г. председатель комиссии по управлению Дома литераторов в Петрограде; в 1922 г. выслан из России, жил в Риге; с 1922 г. по 1925 г. работал в органе демократического еврейства «Народная мысль», с 1926 г. — редактор выпуска «Сегодня вечером»; в 1940 г. арестован, погиб в заключении). Не сдерживая возмущенных чувств, рецензент в следующих выражениях упрекал автора, представившего на читательский суд довольно необычный эротический цикл: «Довид Кнут — один из талантливых поэтов эмиграции, вероятно, поэт еще молодой, и весьма прискорбно, что третьим из его „сборников“ уже является книжка не эротических даже, а местами и порнографических стихов. Хорошо, талантливо сделанных стихов, но все же переходящих через грань допустимого. Жаль, что автор — часто только ради каламбура — переходит эту грань. Если бы он умел держаться только в пределах художественной эротики, книжка лишь выиграла бы, не оглушая после ряда очень удачных, красиво-острых строф, махровой похабщиной в стиле Баркова».
Посвящение имеет не биографическую, а сугубо литературную основу и рассчитано на создание иронического подтекста путем
