Железный крест - Камилла Лэкберг

— Вы сказали «нам», — перебил ее Аксель, как ей показалось, с волнением. — Кому «вам»?

Она на секунду задумалась — что открывать, а что утаить.

— Когда я сказала «нам», я имела виду себя и Кристиана, библиотекаря в Фьельбаке.

Почему-то Эрика не захотела называть имя Челля Рингхольма. Похоже, Акселя удовлетворило ее объяснение.

— Да, вы правы… В то время я находился в немецком плену.

Аксель опять напрягся и как-то съежился; у Эрики возникло ощущение, будто память о лагере вызвала у него непроизвольное сокращение мышц.

— И вы никогда его не встречали?

— Нет. Когда я вернулся, его уже здесь не было.

— А когда вы вернулись?

— В июне сорок пятого. С «белыми автобусами».

— «Белыми автобусами»? — Эрике смутно вспомнились лекции по новейшей истории, но единственное, что предложила память, — имя. — Фольке Бернадотт?

— Да, это была акция в режиссуре Фольке Бернадотта. Он организовал эвакуацию скандинавов из немецких концлагерей. На крышах и на бортах белых автобусов были намалеваны красные кресты, чтобы их не приняли за военный транспорт.

— Я не поняла: как эти автобусы могли принять за военный транспорт? Ведь война к тому времени уже кончилась?

Аксель улыбнулся ее неосведомленности.

— Первые «белые автобусы» появились в марте и апреле, в результате переговоров с немцами. Пятнадцать тысяч пленников привезли в Швецию. После окончания войны настала очередь еще десяти тысяч — в мае и июне. Я попал в самую последнюю группу.

Аксель сухо перечислял факты, но за безразличным тоном угадывался весь пережитый им ужас.

— А Ханс Улавсен исчез в июне сорок пятого года. По-видимому, непосредственно перед вашим возвращением.

— Да. Речь идет о нескольких днях, не более. Но… вряд ли стоит полагаться на мою память того периода. Я был… не в лучшем состоянии.

— Я понимаю. — Эрика потупила глаза, прекрасно сознавая, что вряд ли может понять человека, пережившего немецкий концлагерь. — Может быть, ваш брат что-то о нем говорил? — решилась она спросить после паузы. — Что-то, что задержалось в памяти? У меня, собственно, нет никаких конкретных данных, только ощущение, что Эрик и его друзья были тесно связаны с норвежцем.

Аксель долго смотрел в окно пустыми глазами — ей показалось, он и в самом деле пытается что-то припомнить.

— Смутно… очень смутно вспоминаю, что-то говорили про… норвежца и вашу мать. Может такое быть? Надеюсь, вы не обидитесь…

— Ну что вы! — Эрика словно отмахнулась от невидимого комара. — С тех пор прошло столько времени. К тому же я об этом слышала.

— Смотрите-ка, значит, память живет по каким-то своим законам… Я даже предположить не мог, что сумею что-то вспомнить. Сейчас я почти уверен — да, Эрик рассказывал мне, что у вашей матери с норвежцем было нечто вроде романа.

— А как она восприняла его внезапный отъезд? Может быть, вы…

— Боюсь, не отвечу на этот вопрос. Она, конечно, была не в себе, особенно после гибели ее отца, а вашего деда… И очень быстро уехала — поступила, по-моему, в школу домоводства или что-то в этом роде. А потом я ее уже почти и не видел. Она вернулась в Фьельбаку года через два, но я к тому времени уже начал работать за границей и дома почти не бывал. И, насколько я помню, с Эриком она тоже если и встречалась, то не часто. В этом нет ничего необычного — так бывает. Когда начинается взрослая жизнь, друзья детства отдаляются друг от друга… — Он опять уставился в окно.

— Это верно. — Эрика не могла скрыть разочарования: и Аксель ничего не знает про Ханса. — И никто никогда не говорил, куда он мог податься? Может быть, он хоть с Эриком поделился?

Аксель сочувственно покачал головой.

— Мне очень жаль. Поймите, я очень хотел бы вам помочь, но когда я вернулся, то был не в том состоянии, чтобы интересоваться чем-то. А потом появились другие дела. Но ведь, наверное, можно попробовать отыскать его через государственные учреждения? Архивы, регистры народонаселения, налоговое управление?

Он встал. Эрика поняла намек.

— Это будет следующий шаг. — Она тоже поднялась с дивана. — Если повезет, найдется что-то…

— Искренне желаю вам успеха. — Он взял ее руку и прикрыл ладонью. — Я, может быть, как никто другой, знаю, как важно… как важно разобраться с прошлым, чтобы суметь дальше жить в настоящем.

Эрика грустно улыбнулась — Аксель хотел ее утешить. Он пошел открыть ей дверь и, взявшись за ручку, остановился.

— А как с медалью? Удалось что-то узнать?

— К сожалению, нет. — Это предприятие с каждой минутой казалось Эрике все более безнадежным. — Поговорила с экспертом в Гётеборге, но он говорит, что орден слишком распространенный, чтобы можно было вычислить владельца.

— Вот как… Мне очень, очень жаль, что я не могу вам помочь.

— Ну что вы! Это был, так сказать, выстрел вслепую: повезет — так повезет, нет — значит, нет.

Эрика пошла по усыпанной гравием дорожке и не удержалась — оглянулась. Аксель стоял в дверях и смотрел ей вслед.

Ей было очень жаль его — такая судьба… Но кое-что из сказанного Акселем натолкнуло ее еще на одну мысль.

Эрика быстрым шагом направилась в Фьельбаку.

Челль не сразу решился постучать. Странно — он стоял перед дверью отцовской квартиры и опять чувствовал себя маленьким испуганным мальчиком. Память упорно возвращала его к массивным тюремным воротам, где он стоял, вцепившись в руку матери, со смешанным чувством надежды и страха. Поначалу, пожалуй, надежды было больше. Ему не хватало отца. Он тосковал по тем коротким мгновениям, когда тот возвращался, подбрасывал его в воздух, как они гуляли по лесу и отец рассказывал о грибах, кустах и деревьях. Но по вечерам он, уже лежа в кроватке, зажимал уши подушкой, чтобы не слышать звуков бесконечной, не имеющей начала и оттого не имеющей конца родительской ссоры. Отец с матерью всегда начинали с того места, на котором остановились в прошлый раз. Проходила вечность, Франц возвращался после очередной отсидки, и все начиналось сначала — крики, удары, удары, крики, — и так до тех пор, пока не являлась полиция и отец исчезал.

И с годами надежда уступила место страху. А страх постепенно перешел в ненависть. В какой-то степени Челлю было бы, наверное, легче, если бы не эти воспоминания о лесных прогулках. Потому что топливом, никогда не истощающимся топливом его ненависти был один-единственный вопрос: как мог отец раз за разом бросать их? Как он мог предпочесть единственному сыну серый и холодный мир тюрьмы? Челль видел, как после каждого заключения в глазах отца что-то меняется, они становятся все более равнодушными и колючими.

Он собрался с духом и решительно постучал, злясь на самого себя — с чего это он дал волю воспоминаниям?

— Я знаю, что ты дома, открывай! — крикнул он и прислушался.

Звук поднимаемой цепочки, клацанье замков — одного, потом второго.

— От приятелей запираешься? — Он отодвинул отца и прошел в прихожую.

— Что тебе надо?

Вдруг Челль заметил, насколько постарел отец. Совсем старик… ну, положим, куда крепче большинства ровесников. Он их всех переживет.

— Мне нужна кое-какая информация. — Не дожидаясь приглашения, он прошел в гостиную и опустился в кресло.

Франц молча сел напротив.

— Что ты знаешь о человеке по имени Ханс Улавсен?

Старик слегка вздрогнул, но тут же овладел собой и вальяжно откинулся на спинку.

— А что?

— Неважно.

— И ты считаешь, что я стану тебе помогать при такой постановке вопроса?

— Да, считаю. — Челль наклонился вперед и посмотрел в глаза отцу. — Потому что ты у меня в долгу. Потому что, если ты не хочешь, чтобы я плясал на твоей могиле, ты должен использовать каждый шанс, чтобы мне хоть в чем-то помочь.

Ему показалось, что в глазах отца что-то мелькнуло и тут же исчезло. Может быть, ему вспомнился маленький мальчик у него на руках. Или те самые прогулки в лесу. Мелькнуло и исчезло… Не задержалось.

— Ханс Улавсен, участник норвежского Сопротивления, появился в Фьельбаке в сорок четвертом году… да, в сорок четвертом. Ему тогда было семнадцать лет. Через год он уехал. Вот и все, что мне известно.

— Перестань. — Челль, брезгливо поморщившись, вновь откинулся на спинку. — Мне прекрасно известно, что вы были все вместе — норвежец, ты, Эльси Мустрём, Бритта Юханссон, Эрик Франкель. И вот теперь двоих из вашей компашки убивают, причем на протяжении двух месяцев. Тебе это не кажется странным?

— А какое отношение к этому имеет норвежец? — Франц словно не слышал его вопроса.

— Вот этого я пока не знаю. Но постараюсь узнать. — Челль пытался совладать с темной волной злобы. — Что еще ты о нем знаешь? Расскажи, как вы проводили время, расскажи, как он уехал, — все, что вспомнишь.

Франц вздохнул. Выражение лица у него сделалось отсутствующим, словно бы он и в самом деле пытался что-то припомнить.