Сталинский террор в Сибири. 1928-1941 - С. Папков

Основные события в деревне начались в середине января, после того как ЦК партии изменил все прежние планы создания колхозов и призвал произвести поголовную коллективизацию в течение одного года. На местах это было воспринято как объявление о наступлении на кулака, и в ряде сельский районов Сибири группы активистов, поощряемые властями, приступили к изъятию имущества зажиточных односельчан, не дожидаясь официального распоряжения правительства.

Когда процесс стихийного раскулачивания достиг размеров всеобщей кампании, из Москвы по специальным каналам связи в последних числах января поступила директива Сталина, самая важная из всех, что присылались до сих пор. Это было постановление о полной ликвидации кулачества. Директива, полное содержание которой до сих пор остается неопубликованным, предназначалась узкому кругу партийных руководителей. По указанию Политбюро ее немедленно оформили как решение краевых организаций и разослали низовым исполнителям. Это постановление открыло последние шлюзы на пути растущей волны анархического раскулачивания. Сельская «общественность» была приведена в движение, и теперь уже не оставалось никаких препятствий для тех, кто надеялся разжиться за счет кулаков или выместить на них свои классовые инстинкты.

Деревню охватила эпидемия насилия. Разного рода уполномоченные, члены сельских советов и просто полукриминальные элементы, наделенные мифическими правами, внезапно получили полную власть над крестьянами. Эта гнусная порода советской бюрократии, обычно кормившаяся от поборов крестьян и более всего презираемая деревней, принялась перераспределять крестьянскую собственность и выселять хозяев от имени советской власти.

Процедура «экспроприации» зависела исключительно от самих «экспроприаторов». По большей части она походила на рейды полуанархической армии, завладевшей правом грабежа на территории поверженного противника. Многие официальные отчеты тех дней отмечены печатью ужасающего бедствия:

«…кампании раскулачивания был придан характер штурма, партизанского налета, граничащего с грабительством (экспроприация почти поголовно всего кулачества, отбор полностью всего имущества, вплоть до белья, предметов кухонной утвари и последнего обеда, вытаскивая таковой из печи и т. д., производя экспроприацию нередко ночью, с немедленным выбрасыванием из домов, в том числе женщин с грудными детьми, инвалидов, стариков — без указания дальнейшего пристанища)…»{41}.

Мародерство, погромы и неприкрытое насилие приняли катастрофический характер. Ситуацию мало кто контролировал. Государственно-правовые учреждения в Сибири лишь фиксировали отдельные факты разнузданной «деятельности» активистов и отмечали, что «способы раскулачивания обнаруживают все признаки бандитизма, а не осуществляемой властью экспроприации. Вначале, благодаря отсутствию указаний свыше… сельские власти практиковали такой способ как выбрасывание кулацкой семьи из домов; случаи неповиновения иногда влекли за собой такую меру как вымораживание (выставлялись двери и окна)

(…) Практикуются обходы кулацких дворов группами активистов…отбирается имущество никем не учитываемое, каждый «отчуждает» по своему разумению. Устраиваются форменные налеты, часто ночью, вооруженными группами, со стрельбой»{42}.

Документальные свидетельства воссоздают в деталях картину творившегося произвола. Из Канского округа Восточной Сибири в феврале 1930 года докладывали:

«В Ирбейском районе экспроприация кулачества проводилась с полным нарушением существующих директив, экспроприировались не только средства производства, а бралось все вплоть до портянок. Это имело место не только в тех селах, которые перешли на сплошную коллективизацию, а по всему району, где только имелись кулаки. Так, например: в деревне Подъянка Ирбейского района председатель сельсовета Мозгалевский (член коммуны) при входе в дом к кулаку прежде всего брался за одежду и за ящики, которые стояли в квартире, забирали все, оставляя членов семьи только в том, что было на них. Где попадалось варенье, сметана, масло, часть из этого съедали на месте, а остальную забирали с собой…

Имущество также бралось и членами коммуны для своих личных нужд и без всякого учета…

Аналогичные факты наблюдаются и по другим районам округа»{43}.

В некоторых местах Сибири десятки сел были раскулачены в 24 часа. Так происходило в Бийском, Минусинском, Омском, Новосибирском округах. О самодурстве тех, кто представлял партию и советскую власть, доносили из самых отдаленных углов огромного Сибирского края:

«В Каменском округе организовали отряд детей бедняков с заданием ловить и раздевать детей кулаков»{44}.

«В с. Горбуновка, Рыбинского района [Омский округ] уполномоченный Конев вооружил охотничьими ружьями бедноту и поставил селение на «военное положение». Вооруженные запугивали население, стреляли залпами…»{45}.

«…в Приангарском крае, в частности в Кежемском районе, творится анархия… крестьяне середняки и бедняки (о кулаках-лишенцах и их детях говорить не приходится — они вне закона) арестовываются, задерживаются произвольно с молчаливой санкции секретаря РК, предРИКа и уполномоченного ОГПУ.

Крестьян избивают, проводят пытки, искалечивают и расстреливают без всякого суда, создавая вымышленные обвинения, равно как при занесении середняков в кулацкие группы и раскулачивание, если их физиономия этой группе не понравилась… плевое дело приписать потерпевшему разные звания: бандит, предатель, эксплуататор и прочие»{46}.

В течение полутора месяцев деревня представляла собой арену ожесточенной гражданской войны, где одна сторона пыталась завладеть имуществом другой, а вторая в отчаянии его уничтожала.

К середине марта только по суду было осуждено или находилось в ожидании приговора за убой скота, срыв посевной кампании и «контрреволюционную агитацию» 10,5 тысяч крестьян{47}.

За кулисами между тем готовилась решающая акция. Убедившись в том, что крестьяне не способны на организованное выступление, Сталин выдвинул план полного истребления ненавистных кулаков. В соответствии с принципами партийной социологии, он разделил кулаков на «категории». В «первую категорию» были включены те, кому прежде всех предстояло исчезнуть с лица земли, — «кулацкий актив». Эту часть крестьян аппарат ОГПУ должен был «немедленно ликвидировать путем заключения в концлагеря, не останавливаясь в отношении организаторов террористических актов, контрреволюционных выступлений и повстанческих организаций перед применением высшей меры репрессии»{48}. Одновременно, для более точной ориентировки ОГПУ, устанавливалась квота «организаторов террактов»: для Сибири — 5–6 тыс. человек, Украины — 15 тыс., Казахстана — 5–6 тыс., Северного Кавказа и Дагестана — 6–8 тыс., Центрально-Черноземной области — 3–5 тыс., Средней Волги — 3–4 тыс., Нижней Волги — 4–6 тыс., Белоруссии — 4–5 тыс., Урала — 4–5 тыс. Всего: 50–60 тысяч человек{49}. План Сталина и ОГПУ предусматривал особые санкции и для семей «кулацкого актива». Согласно программе ликвидации, семьи следовало «выслать в северные районы Союза, наряду с выселяемыми при массовой кампании кулаками».

Затем на арену выводилась «вторая категория». Сюда зачислялись «остальные элементы кулацкого актива, особенно из наиболее богатых кулаков и полупомещиков» и их семейства. Репрессируемые этой очереди должны были быть высланы в отдаленные районы страны по следующей разнарядке: из Сибири выселяется 25 тысяч семей, Украины — 30–35 тыс., Северного Кавказа и Дагестана — 20 тыс., Казахстана — 10–15 тыс., Центрально-Черноземной области — 10–15 тыс., Дальневосточного края — 4 тыс.

Наконец в «третью категорию» включались «оставляемые в пределах района кулаки, которые подлежат расселению на новых отводимых им за пределами колхозных хозяйств участках».

Операция предстояла грандиозная, и ее проведение должно было уложиться в минимальные сроки. На ликвидацию кулаков «первой категории» Сталин давал 20 дней, а затем еще 20 — для выселения второй и третьей «категорий». Таким образом, к весне 1930 года планировалось «очистить» территорию колхозов примерно от двух миллионов крестьян, при этом только в Сибири и на Дальнем Востоке намечалось изъять 29000 хозяйств, что соответствовало примерно 145000 человек.

В конце января кремлевский план ликвидации кулаков был доведен до местных работников. В Сибири его озвучивал новый секретарь крайкома — Роберт Эйхе. На собрании партийных руководителей в Новосибирске он инструктировал подчиненных:

«… в отношении наиболее злостной махровой части кулачества применять уже немедленно меры резкого подавления. Эти меры должны, по-нашему, вылиться в то, чтобы выслать их в наиболее далекие районы севера, скажем, в Нарым, в Туруханск, в концентрационный лагерь; другую часть кулачества можно будет применить в порядке работы для использования в трудовых колониях. К этому прибегнуть придется, к этому необходимо готовиться сейчас, ибо если мы оставим кулака после экспроприации средств производства в той же деревне, где создался сплошной колхоз, нельзя думать, что кулак не попытается свою злобу выместить на этом колхозе. (…)