Практическое пособие по охоте за счастьем - Андрей Ильичев

Нет, лучше пену пускать!

Так мы и живем, выдавая желаемое за действительное. Обманывая всех. Но в первую очередь — себя. Потому как несостоятельность — это не ангина, это… Сами знаете что…

Нужны примеры?

Будут вам примеры.

Разговаривал я как-то раз с женщиной, которая в свои тридцать с лишним лет ходила на молодежные дискотеки. Знаете, что она мне про себя рассказывала? Рассказывала, что стала гораздо интересней, чем в молодости, стала органичней, приобрела ауру, привлекающую к ней людей, что если раньше для нее общение было проблемой, то теперь…

Теперь проблем в общении она не испытывала.

Ах да, забыл сказать, для чего она ходила на дискотеки. Чтобы там же, в мужском туалете или за ближайшими кустами, быть употребленной пятнадцатилетними прыщавыми подростками.

Как вы сказали, кто она? Ну вообще-то…

Только это вы сказали. А она себе — по-другому.

Невозможно ей в ее случае назвать то, что она делает, тем, что она делает. Или придется тут же, возле танцплощадки, искать сук потолще да покрепче. Ну или…

Или делать то, что делаем все мы, — доказывать, что в нашей жизни все не так уж плохо, что даже хорошо, и опять же аура…

Потому как все одинаковы — и мы, и она. Только у нее все очень явно, а у нас… Явно только для окружающих.

Не может человек признать бессмысленность своего существования. Сказать, что — да, все было зря. И все — неправильно.

Не может!

Не способен!

Давайте представим гипотетическую ситуацию, что всех нас согнали за город копать яму. Здоровую яму. Ну очень здоровую яму! Двести на двести и на сто пятьдесят. Всучили в руки кирки и лопаты, показали объем работ, призвали, припугнули — и пошло дело!

Вначале мы оценим нашу работу объективно. В непечатных выражениях с ссылками на их мам, пап и прочих родственников вплоть до шестого колена.

И потом будем, когда докопаем.

И еще некоторое время.

А вот после… Сильно после… Сильно после мы начнем искать нашей бессмысленной работе применение и оправдание.

— Ну давайте тогда построим небоскреб, раз котлован уже есть.

— Нет, лучше зальем водой и будем разводить карпов.

— А может, еще немного покопаем, и тогда можно будет в Книгу рекордов Гиннесса…

Лет через десять-пятнадцать мы снова вспомним эту яму.

— Я в твои годы такую ямищу отгрохал, такую ямищу!.. Любо-дорого посмотреть. А ты, обормот, уроков выучить не можешь.

Вот уже и привкус легендарности появился. И стихи и песни о самой большой вырытой энтузиазмом и упорством сограждан канаве.

А это уже не неудача, это уже успех. Большой жизненный успех! Не могут же те, кто полгода копал, признать себя идиотами?

Не могут!

Ну и, значит…

Кто думает, что эта изложенная мною схема слишком примитивная и потому не работает, сильно ошибается.

Работает, еще как работает.

Например, очень хорошо работала у немцев, вернее, фашистов, которые бессмысленной работой ломали наиболее идейных своих противников. Причем именно бессмысленной. Потому что осмысленная, напротив, способствует укреплению человеческой психики. Отчего заключенные концлагерей с удовольствием трудились во благо Третьего рейха на подземных и прочих заводах. Тем более что немцы умели добиваться того, чего хотели.

Хорошо работаешь — сносно кормишься, отлично работаешь — хорошо ешь, не работаешь — голод и карцер, саботируешь — для тебя приготовлены виселица и крематорий. В общем, кто не работает — тот не ест. И не живет. Отчего саботажников было немного. Гораздо меньше, чем передовиков.

С другими обходились куда как жестче. Их тоже заставляли работать. Но заставляли выполнять совершенно пустую, никому не нужную работу. Например, добывать камень — где одна бригада долбит породу, тащит камень за несколько сот метров от карьера и складывает ровными кучами, а другая параллельно им берет камни из куч и тащит обратно в карьер, укладывая на то же место, откуда их недавно брали. И так с утра до вечера в хорошем рабочем темпе.

В результате и заключенные при деле, и карьер цел-невредим.

Невыносима такая работа, потому как нет ей смысла и нет конца! Не вычерпать тот карьер никогда!

И люди ломались.

И даже несгибаемые борцы.

Эту пытку не немцы придумали, древнегреческие божества придумали, заставившие Сизифа вкатывать на гору камень, который всегда скатывается вниз. Знали боги толк в измывательствах.

Другой пример, из опыта борцов за лучшее завтра.

Был такой рассказ про узников тюрем и лагерей, которые, сойдясь вместе, стали спорить, какая пытка самая страшная. А уж в чем, в чем, а в пытках они толк знали — на себе испробовали. И клещи, которыми махом выдирали ногти из пальцев. И электроток. И специальные деревянные клинышки, с помощью которых можно растащить в стороны локтевую и лучевую кости руки. Много чего. Но худшей пыткой был признан… Нет, не тиски для причинного места, не раскаленные докрасна щипцы… Не угадали.

Почетное первое место заняла пытка, авторство которой принадлежало начальнику тюрьмы одного заштатного румынского городка. Которому, оправдывая свое недавнее высокое назначение, необходимо было показать себя с лучшей стороны. И он решил, добиться того, чего не мог в течение многих лет его предшественник. Добиться признательных показаний. Для чего он… разрешил празднование Первомая. Да, да, именно так — всего лишь отметить праздник солидарности трудящихся.

Какая же это пытка? Это же… праздник!

А вы погодите. Вы дослушайте.

Случилось невозможное — тюремщики распахнули двери камер, и сидевшие в одиночках заключенные, впервые за многие годы, увидели человеческие лица. Лица своих товарищей по борьбе.

После чего политзэков пригласили на ужин. На праздничный ужин, где вместо пустой баланды было нормальное первое и второе. И были сладкие булочки!

Но и это было не все. Их выпустили в тюремный двор и разрешили митинговать, кричать: «Долой палачей!», петь песни: «Вставай, проклятьем заклейменный!..» — и составлять манифеста.

Они бушевали до утра. Они были счастливы.

А утром…

Нет, их не расстреляли из пулеметов и не пустили в камеры ядовитый газ. Что вам все время кровь и смерть в голову лезут? Самые страшные пытки бескровны.

Утром их развели по камерам.

Просто развели по камерам.

И выдали положенную баланду.

Отчего полтора десятка человек попытались повеситься на разорванных на полосы полотенцах или вскрыть вены случайным стеклом. А еще полтора десятка согласились на сотрудничество с полицией.

Они не выдержали пытку свободой. Раскаленные иголки под ногти выдерживали, а тут…

Новый начальник тюрьмы был не дурак, он понимал, что человек притерпевается ко всему — к камерам-одиночкам, к избиениям, к пыткам. И если не может изменить свое положение, начинает в нем жить.

• А вот если эту привычку сломать…

Люди вышли из камер не за тем, чтобы отпраздновать Первомай, чтобы вспомнить, какой бывает настоящая жизнь. С распахнутыми дверями камер, с булочками, с песнями, человеческим общением. Люди вдохнули свободы.

Которую у них тут же отобрали.

И чего они не вынесли.

Что происходит с людьми, которые смогли, изменив точку зрения, взглянуть на свою жизнь со стороны, я наблюдал в армии.

Служит себе рядовой РА полгода, год, терпит воинские тяготы и издевательства «стариков», помаленьку привыкает, адаптируется, сам старичком становится, и вот уже ему сам черт не брат. Ходит с ремнем на… ну, в общем, где-то в районе живота, сухпай лопает, лычки зарабатывает, в самоход ходит и, в общем-целом, чувствует себя неплохо.

Но вдруг выходит ему отпуск на родину сроком на десять суток без дороги. Оформляет он документы и… И отрывается на десять суток по полной.

После чего возвращается в часть и… палит себе из автомата в область сердца или вешается на ремне.

Казалось бы, с чего?! Больше половины службы позади, «стариков» нет, все самое трудное в прошлом, служи не хочу. А он на трубе в сушилке висит.

Почему?

Потому что вдруг понял, что там, где он полтора года относительно благополучно жил, жить — невозможно. В сравнении с гражданкой невозможно. А если бы не поехал, не сравнил — то жил. Нормально жил — дембельский альбом рисовал, парадку начищал.

Это я к тому, что не надо будить спящую собаку. Живи, где живешь, и будь доволен тем, что имеешь.

Или не будь доволен, но тогда не сиди и не мечтай, а начинай работать, биографию строить, по кирпичику, по кирпичику…

Выбирать вам.

А если не выбирать, то можно в тридцать с лишним лет начать ходить на дискотеки и, умирая от рака, не оставлять завещаний и…

Много что можно. Чего не нужно.

Потому что неопределившийся человек — это как то самое, что плавает в проруби и ни к одному берегу прибиться не может. И чем больше не может, тем больше тем самым становится.