Разговоры с Джемалем - Гейдар Джемаль

Г. Д.: Да, она всему придаёт смысл и одновременно лишает смысла многое. Все эти мелкие детали, которые погружают человека в жизненный сон: домик, газонокосилка, дети, пошедшие в школу. Я называю это «минимальным человеческим пониманием». Я писатель и делю людей на две группы: которые его имеют и которые не имеют. Не имеющие могут быть очень талантливыми. Но поясню, что я хочу сказать: есть Лев Толстой, он классический обладатель этого «минимального человеческого понимания», которое он выразил в рассказе «Смерть Ивана Ильича». Иван Ильич обнаруживает, что он умирает, и он шаг за шагом понимает, что всё, что для него было ценностью, абсолютно бессмысленно. Он думает: у меня есть Анненская лента, Станиславский меч, я тайный советник, но всё оказывается мелочью перед лицом смерти. У Льва Николаевича Толстого было это минимальное человеческое понимание, которое начинается с отмены всех ценностей первичного жизненного сна перед лицом смерти. Парадокс, но у Достоевского его не было. Достоевский не имеет минимального человеческого понимания и избегает его иметь. Он более драматичный, более насыщенный, но у него нет этого минимального человеческого понимания. Так вот, Америка стоит на полном отсутствии минимального человеческого понимания, у неё вообще нет идеи, что смерть отменяет весь этот бред, который называется жизнью.

О. Д.: Вот как. То есть ты живёшь один раз, и постарайся от этой жизни больше всего забрать, правильно я понимаю такую логику?

Г. Д.: Я думаю, концепция заключается в том, что ты реализуешь одно желание за другим. Они же как говорят друг другу и всем остальным: «В этой стране ты можешь сделать всё, что хочешь, можешь стать кем хочешь, реализовать любой план, ты можешь даже стать президентом США». Всё это вместе образует яркий фейерверк возможностей, из которых исключены те, что эта штука гаснет или её можно обесточить. И потом, если посмотреть изнутри, то президент США ничем не отличается от чирлидера (девочки, которая мотивирует команды, размахивая флажками). Всё основано на том, что человек находится в глубоком сне и этот сон не должен прерываться. Потом он засыпает в доме для престарелых и просыпается, когда к нему приходят родственники попрощаться.

О. Д.: Я когда-то в молодости прочитал Жана-Поля Сартра, если не ошибаюсь, концепцию смысла жизни, и была она сформулирована примерно так: «Смысл жизни в том, чтобы поинтереснее замаскировать бессмысленность своего существования». Меня, конечно, огорчила эта идея, я пытался как-то поинтереснее маскировать бессмысленность своего существования, но ничего особенного не получилось. Что же делать, я вас спрошу, как человека умудрённого? Какой же выбирать путь?

Г. Д.: Я почему остановился так подробно на американской бессмыслице? Потому что я хотел сказать, что любое движение к смыслу выводит нас за рамки чисто человеческого пространства, то есть дома и семьи. Это всегда проект, связанный с перешагиванием границы. Почему, собственно говоря, в традиции революционных движений, в исторической традиции социализма всегда говорилось о новом человеке? Потому что нет смысла давать свободу, равенство, полноту материальных возможностей человеку, который имеется сейчас. Мы имеем вокруг себя таких людей, которых мы наблюдаем. Допустим, с позиций французских просветителей XVIII века мы говорим, что все права перейдут самим гражданам, и будем добиваться, чтобы короля не было, а взамен него все плясали бы под карманьолу, и все эти людишки были бы вместо короля. Даже для самых крутых якобинцев такое было бы бессмысленно. Поэтому подразумевалось, что люди будут другими, что они действительно превратятся в сверхлюдей, титанов, ангелов, и им будут принадлежать и равенство, и братство, и свобода, и всё-всё-всё. Но это есть перешагивание границы. Если утверждать, что всё должно принадлежать этим серым, убогим, ничтожным, я думаю, что от этого открестился бы и Жан-Поль Марат, и все бы открестились. У многих есть идеи перешагивания за границы человека, и это правильно, потому что человек – это туча, которая чревата молнией. Я не хочу здесь цитировать Ницше: «…я учу вас о сверхчеловеке; он – это молния, он – это безумие», нет. Сверхчеловек – это не религиозная концепция, это антирелигиозная концепция. Но саму религию надо понимать шире. Религия – это не только поклонение Творцу, это гораздо более путаная вещь, для которой поклонение творцу есть некий фон, некое оформление. Религия – это проект преодоления чудовищной тягости, чудовищного закона тяготения. Мы все находимся в поле тяжести, не просто в поле земного притяжения, а под воздействием гравитации. Мы находимся в гравитационном поле: это то, что превращает энергию в вещество, то, что сгущает субстанцию. Сначала субстанция огненная и лёгкая, свободная, бесконечная во всём своём протяжении, а потом она превращается в сгусток, в чёрную дыру на выходе, и это рок. Рок – это есть движение от лёгкого и субтильного к густому, плотному и не выпускающему даже свет из своих чёрных объятий. Это и есть то, что именуется движением времени, движением рока. Собственно говоря, пафос дохристианских, доисламских, греческих героев – Одиссея, Ахилла – в чём состоял? Они бросали вызов року, они поднимались и бросали вызов року, бросали вызов гравитации, понимаемой в метафизическом и духовном смысле. Это суть религии. В чём заключается сверкающий пафос монотеизма, ислама? В том, что этим героям дано обещание – они будут правы. Древнегреческим героям никто не давал обещания, что они будут правы. И Одиссею, и Ахиллу никто не давал обещания, что они будут правы.

О. Д.: А Прометея приковали к скале, и орлы долго клевали его печень.

Г. Д.: Прометей не герой, он титан.

О. Д.: А, понятно.

Г. Д.: Герой поднимался, зная, что он обречён. Он поднимался на баррикаду своей экзистенции, зная, что проиграет, потому что древнегреческий герой в своём замечательном шлеме с конской гривой, с коротким мечом и с голыми ногами, стоящий среди скал и морей… Знаешь, есть среди этого мироздания, абсолютно несправедливого и абсолютно ошибочного, такая прореха. Он был обречён, но он всё равно поднимался. В конечном счёте именно этому герою приходит обещание, что он может выйти к свету. Существует обещание. В этом, собственно, суть откровения библейских пророков, я имею в виду авраамических. В этом суть нашего чистого монотеизма, который идёт от Авраама. Древние греки остались без этого, а у нас это есть. У нас это есть, если правильно понять и правильно использовать.

Но не можем – и это главное в нашей жизни. Поэтому борьба с «не можем» – это всегда религиозная борьба. А «искусство возможного», реальная политика «искусства возможного» есть рептильное искусство приспособления. Это как раз антирелигиозный путь обывателя. И хочу подчеркнуть ещё раз, что прогресс – это чудовищное, убийственное, античеловеческое движение. Античеловеческий прогресс, в ходе которого человек просто… Человек просто заменяет сейф, из которого берут деньги, открывают, когда нужно, берут пачку за пачкой, тратят, и в конце концов рука просовывается в очередной раз, а там пусто на полке, человек полностью пуст. Невозможно сделать время человека более задействованным, чем время офисного планктона в Париже или в Нью-Йорке, где он крутится как белка в колесе. Выше этого уже не прыгнешь. А нет ресурса – и в кого прогресс превратит остаток человечества, эти бедные 3,5 миллиарда людей, которые живут на доллар в сутки, если нет возможности подтянуть их ближе к Нью-Йорку, таких денег попросту нет. В Советском Союзе в своё время решили этот вопрос – 150 миллионов мужиков сделали стахановцами, гагановцами, героями, а сейчас у 700 миллионов человек в Африке нет таких денег.

Освободить обывателя от идиотизма идеологии прогресса – это дело благое, потому что вместе с таким освобождением обыватель должен перестать быть обывателем. Но, поскольку затраты исторической субстанции на трансформацию обывателя чрезвычайно велики по сравнению с мизерным результатом, те, кто идут в авангарде, лучше пусть сразу освободятся от желания «нести свет людям».

Глава 3

Почему бессмысленно проектирование идеального общества?

Главный и безусловный враг человека – это, понятное дело, общество как таковое. Человек предстоит перед обществом: он, фигурально или буквально выражаясь, стоит на коленях, общество же является ему в виде огромного храма с широко распахнутыми дверями и сиянием, исходящим изнутри. Там, внутри этого храма, нет жрецов. Точнее, всякий, кто вошёл, становится жрецом.

И в чём же цель проектирования? Неужели кто-то думает, что «идеальное общество» корректирует «искривление» человеческого фактора? Да нет, конечно. Идеальное общество просто отменяет человеческий фактор как глупую архаику.