Идеальный обман - Йен Пирс

— Что это?

Боттандо недоуменно посмотрел на картину, словно впервые увидел.

— Ах это? — Он улыбнулся. — Подарок, очень давний.

— И очень интересный, — добавил Аргайл. — А кто автор?

— Понятия не имею. Вряд ли кто-нибудь из выдающихся, я думаю.

— Откуда она?

Генерал пожал плечами.

— Не возражаете, если я на нее взгляну? — спросил Аргайл и начал снимать картину со стены, не дожидаясь разрешения.

Более внимательный осмотр подтвердил, что это подлинная старина. Кое-где краска отслоилась, заметно несколько царапин, но в целом для картины пятнадцатого века состояние неплохое. Аргайл перевернул ее. Никаких поясняющих надписей, лишь внизу сбоку приклеена бумажка с коллекционерским штампом в виде домика, а рядом номер, написанный выцветшими чернилами, — 382. Такой штамп Аргайл видел впервые. Он сделал соответствующие пометки в блокноте, который всегда носил с собой для подобных случаев (одно из немногих проявлений организованности), и повесил картину на стену. Для искусствоведа, особенно занимающегося экспертной оценкой картин, такие отметки бывших владельцев являются весьма полезными, но единственный приличный словарь коллекционера, изданный семьдесят пять лет назад, был неполным. К тому же сейчас он безнадежно устарел, и толку от него мало. Иногда Аргайл тешил себя мыслью издать свой словарь — у него накопился очень интересный материал — и тем самым обеспечить себе место в пантеоне славы. «Я это нашел в Аргайле», — скажет какой-нибудь искусствовед много десятилетий спустя. «Ах в Аргайле», — уважительно произнесет второй. Только вряд ли он решится проделать такую большую работу.

И теперь, через девять месяцев, Аргайл вспомнил штамп на обороте картины. Вот это будет подарок. Он установит авторство картины, выяснит, кто ею владел, где, когда, и преподнесет Боттандо в виде небольшого отчета. Вряд ли от этого генералу будет какая-то практическая польза, но все равно иметь такие сведения приятно. Подарок оригинальный. Лучше, чем какая-нибудь гравюра или акварель, какие покупают для украшения кабинетов.

Для начала можно проштудировать иконографию. Мадонна с летающим над головой младенцем символизировала непорочное зачатие уже в раннем христианстве. Двое преклонивших перед ней колени — либо жертвователи, либо родители. Непорочное зачатие могло быть написано для монахов-францисканцев, которые являлись первыми распространителями идеи, что Мария родила Иисуса, не совершив греха. Имя художника неизвестно, трудно даже определить школу. Небольшой коллекционерский штампик — все, чем располагал Аргайл. Но из маленького желудя вырастает могучий дуб. Аргайл позвонил в Англию, Эдварду Бирнесу, у которого прежде работал. Тот пообещал поспрашивать. Надежды было мало. Он всегда обещал и редко что выполнял.

Странно, но на сей раз факс от Бирнеса пришел буквально через час. Вначале — предложение относительно одной из картин, какие Аргайл выставил на продажу. Клиент соглашался купить за приемлемую цену. Ниже — следующая приписка:

«Мне удалось поговорить с несколькими стариками, которые еще кое-что помнят. Они единодушно считают, что штамп в виде домика принадлежит Роберту Стоунхаусу. В период между двумя мировыми войнами он собрал весьма ценную коллекцию. В шестидесятые годы она развалилась. Я просмотрел каталоги продаж и нашел нечто похожее. Там сказано, что это „флорентийская школа, конец пятнадцатого века“, хотя если учесть непостоянство оценок составителей, то с тем же успехом это мог быть и Пикассо. Картина продана за девяносто пять фунтов, видимо, тогда в Лондоне ее никто не ценил. Принадлежавшая Стоунхаусу вилла в Тоскане перешла во владение какому-то американскому университету. Вероятно, они знают больше».

Примерно час Аргайл провозился с энциклопедиями, справочниками, книгами воспоминаний и прочими пособиями искусствоведов. И не зря. Теперь он располагал некоторыми сведениями относительно коллекции Стоунхауса. По крайней мере достаточными для понимания, что замечание Бирнеса о «весьма ценной» коллекции было несколько сдержанным. На самом деле коллекция Стоунхауса была выдающейся. История обычная. Дед Стоунхауса сделал состояние на джуте, а сын, «заболев» живописью, поселился в Италии на великолепной вилле. Он не только покупал картины, но и внимательно следил за состоянием дел на фондовой бирже. Потому и оказался одним из немногих, кто легко вышел из кризиса 1929 года, когда взорвался мировой рынок произведений искусства, к большому восторгу коллекционеров, которым удалось сохранить деньги.

Круг замкнулся по традиции на третьем поколении. Последний Роберт Стоунхаус унаследовал изысканный вкус отца, но, к сожалению, ничего от финансовой хватки дедушки. В результате коллекция развалилась. Картины разошлись по музеям всего мира, а виллу купил американский университет. Теперь в здании, стены которого помнили голоса выдающихся европейских художников и литераторов, располагался летний студенческий лагерь.

Все банально, и никакой зацепки. Кроме одного обстоятельства, на которое Аргайл обратил особое внимание. По слухам, второй Стоунхаус считал свою коллекцию не собранием разнородных старинных работ, пусть даже высококачественных, а художественным ансамблем, имеющим самостоятельную ценность. Каждая картина, гобелен, бронза, скульптура, майолика, гравюра и рисунок были тщательно отобраны с целью сформировать гармонию. Замечательно, хотя фактически никто этого по достоинству не оценил. И вот такое выдающееся собрание оказалось рассеянным по миру. Конечно, это была своего рода трагедия, однако закономерная.

Аргайл приготовил себе выпивку и прилег на диван обдумать то, что ему только сейчас пришло в голову. Коллекционирование можно рассматривать как самостоятельный вид творчества, его плоды подобны скульптурам из льда или песка. Они живут лишь короткое время, а затем их сдувает ветер перемен. Экономические потрясения пожирают коллекции, как коррозия — металл.

Что касается воровства, то с этой точки зрения его можно рассматривать тоже как закономерный фактор, способствующий поддержанию бесконечного процесса разъединения и переформирования художественных коллекций. «О Боже, — размышлял Аргайл, — маленький подарок генералу Боттандо дает мне возможность написать доклад к этой чертовой конференции. Таким образом я убью двух зайцев одним Стоунхаусом. Чепуха, разумеется, без каких-либо научных обоснований, но именно такое проходит на конференциях на ура. Кроме того, время летит, скоро нужно представить тезисы, а у меня иных идей пока нет».

Что касается «Мадонны», то тут он мало продвинулся. Если картина привлекла внимание Стоунхауса, то, очевидно, в ней что-то такое было. То, что она содержалась в коллекции Стоунхауса, существенно повысит цену, если Боттандо когда-нибудь захочет ее продать. Вообще исследование родословной любой картины — занятие невероятно увлекательное. Для Аргайла это маленькое хобби, заслуживающее отдельного разговора. Дело в том, что, начав, он уже не сумел остановиться. Это ведь огромное искушение — попытаться отодвинуть какую-нибудь картину с известной родословной чуть дальше в прошлое. Аргайл пока уверенно добрался лишь до 1966 года и установил фамилию предыдущего владельца. Он по-прежнему знал очень мало, но мысль о тезисах дразнила воображение. К тому же Флавия сейчас была настолько занята и раздражительна, что это даже лучше, если он уедет в Тоскану провести свое расследование. Несколько дней не будет путаться под ногами.

Аргайл нашел по Интернету номер телефона американского университета, владеющего виллой Стоунхауса, и позвонил. Там оказались очаровательные люди. Да, у них имеются бумаги Стоунхауса, с ними можно ознакомиться, если понадобится. Они будут рады предоставить их в его распоряжение на сутки. Эх, если бы всегда все было так просто! Через полчаса Аргайл уже собирал дорожную сумку, чтобы завтра без промедлений одним из самых первых поездов отправиться во Флоренцию, а оттуда — на бывшую виллу Стоунхауса.

5

Стажер Коррадо выполнил задание на образцовом уровне. Он не только раскопал, кто из живущих в Италии когда-либо был замешан в кражах произведений искусства, сопоставив их с теми, кто интересовался приобретением таких произведений. Затем составил другой список, куда включил тех, кто связан с организованной преступностью, и разбил их на категории по регионам, полагая, что большинство преступников ленивы и не станут ездить далеко «на работу». Отчет на сорока пяти страницах Коррадо проиллюстрировал красивыми таблицами, правда, большей частью имеющими декоративный характер, и отпечатал в двадцати экземплярах. Документ выглядел впечатляющим — ссылки на каждое дело, обширный список использованной литературы и прочее, но Флавия приняла его весьма сдержанно.

— Неплохо. — Она положила отчет на стол. — А теперь расскажите, какие открытия вам удалось сделать?