Невероятный уменьшающийся человек - Ричард Матесон

«Двенадцать дюймов...» — подумал Скотт, медленно спускаясь вниз по веревочной лестнице, которую сам сделал и прикрепил к кирпичу, стоявшему на ступеньке.

Всего двенадцать дюймов, но для него-то они были все равно что сто футов для человека нормального роста.

Скотт полз по лестнице очень осторожно, потому что при каждом движении больно ударялся костяшками пальцев о шершавую цементную стену.

Надо было раньше позаботиться о том, чтобы лестница не прижималась вплотную к стене. Но что поделаешь, теперь уже поздно: он стал слишком маленьким, чтобы исправить эту ошибку. Даже доболи в мышцах и суставах вытягивая тело, он уже с трудом доставал ногой до следующей провисающей ступеньки, потом еще до одной... И так до конца лестницы.

Поморщившись, Скотт плеснул в лицо студеной воды. Он едва достает до края наперстка. Через два дня ему не по силам будет и это. Вполне вероятно, что он не сможет спуститься по веревочной лестнице. Что же будет тогда?

Стараясь не думать о бесконечно множащихся проблемах, он пил пригоршнями холодную колодезную воду — пока не стало ломить зубы. Затем вытер о халат лицо и руки и вернулся к лестнице.

На полпути наверх Скотту пришлось остановиться, чтобы передохнуть. Он висел, перекинув руки через ступеньку, сделанную из обыкновенной ниточки.

«А что, если паук появится сейчас у верхнего конца лестницы? Что, если поползет вниз прямо на меня? — Скотта передернуло. — Довольно!» — обратился он с мольбой к рассудку.

Но на самом деле спасаться от паука было бы много сложнее, если бы рассудок постоянно не готовил Скотта к худшему и перед глазами не стояли бы все время картины дикой расправы гадины с ним.

Одолеваемый страхом, Скотт снова нервно сглотнул. Да, нужно всегда быть готовым к худшему. Глотать было больно.

— О Боже, — пробормотал он. Только на милость Бога теперь и оставалось уповать.

В зловещей тишине Скотт дополз до конца лестницы и направился к холодильнику, от которого его отделяла добрая четверть мили.

Мимо огромных колец шланга, рукоятки грабель (для него — толщиной с дерево), мимо колес косилки, размером с дом, мимо плетеного стола, высотой в полхолодильника, который, в свою очередь, вздымался подобно десятиэтажному зданию. От голода у Скотта уже начало сосать под ложечкой.

Он стоял, запрокинув голову, и глядел на белую громаду. Ему не надо было рисовать в воображении облака, плывущие над цилиндрическим выступом холодильника, Скотт и так видел в нем вершину высоченной горы, путь до которой составлял не одну милю.

Взгляд упал вниз. Скотт заохал, но вдруг затих, услышав прерывистый грохот. Сотрясая пол, опять заработал масляный обогреватель. Скотт так и не смог привыкнуть к этому ужасному звуку. Включаясь, обогреватель всякий раз взрывался каким-то особенным ревом. Но что еще хуже: казалось, что с каждым днем его грохот становится все громче и громче.

Долгое время, как показалось Скотту, он простоял в нерешительности, глядя на белые, как клавиши пианино, ножки холодильника. Стряхнув наконец с себя мрачную подавленность, сделал резкий вдох. Стоять так без конца не имеет никакого смысла: либо он доберется до печенья, либо умрет с голоду.

Погруженный в разработку плана, Скотт шел вокруг плетеного стола.

Как и на всякую горную вершину, на верх холодильника можно было забраться разными путями. Но все они были не из легких. Он мог бы попробовать взобраться по лестнице, прислоненной к топливному баку, который стоял рядом с косилкой, на его крышку (а для Скотта уже это было почти равно покорению Эвереста), по ней пройти к груде картонных коробок, перебежать по широкому кожаному чемодану Луизы к нитке, свисающей с холодильника, и по ней вскарабкаться к цели. Он также мог попробовать залезть на красный, с ножками крест-накрест, столик, с него перепрыгнуть на картонки, опять же пройти по чемодану к нитке и по ней забраться наверх. И был еще один путь: попытаться залезть на стоящий рядом с холодильником плетеный стол и уже с него начать долгий и опасный подъем по свисающей с белой громады нитке.

Скотт отвернулся от холодильника и посмотрел в противоположный конец погреба — на стену скалы, на принадлежности для крокета, на поставленные друг на друга садовые кресла, на пляжный зонтик, украшенный пестрым рисунком, на оливкового цвета складные брезентовые стулья. Он глядел на все это глазами, в которых застыло отчаяние.

«Неужели нет иного пути наверх? Неужели, кроме этого злосчастного печенья, в погребе нет больше ничего съестного?»

Взгляд Скотта медленно двинулся по верхнему краю скалы. Там, наверху, лежал еще один-единственный засохший ломтик хлеба. Но Скотт знал, что туда он ни за что не полезет: страх, внушенный пауком, подавлял все. Даже голод не заставил бы его снова забраться на скалу.

Вдруг Скотт подумал: «А пауки съедобны?» От отвращения в желудке что-то протестующе забурчало.

Он выкинул эту мысль из головы и вновь обратился к стоявшей перед ним задаче.

Во-первых, трудность заключалась в том, что с голыми руками ему ни за что было не забраться наверх.

Скотт прошел к противоположной стене погреба. Через изношенные подошвы сандалий леденящий холод пола обжигал ступни.

В сумраке отбрасываемой топливным баком тени он пролез сквозь обтрепанные края щели в картонной коробке. А что, если паук подкарауливает его там? Скотт замер — одна нога в коробке, другая снаружи, — сердце готово было выпрыгнуть из груди. Он сделал глубокий вдох, придавший ему решительности, и сказал себе: «Это же всего лишь паук, а не опытный тактик».

Заползая все дальше в заплесневелую глубину картонки, Скотт безуспешно пытался убедить себя в том, что паук не был разумным существом, а жил, подчиняясь лишь инстинктам.

Потянувшись за ниткой, Скотт коснулся холодного металла и тут же отдернул руку. Но все же предпринял еще одну попытку. Оказалось, что напугала его обыкновенная булавка. Губы скривились. Обыкновенная булавка... Ему она представлялась рыцарским копьем.

Найдя нитку, Скотт размотал ее примерно на восемь дюймов и потом, скрежеща от напряжения зубами, целую минуту тянул, дергал ее, пока наконец не оторвал от катушки размером с бочонок.

Вытащив нитку из картонки, он вернулся с ней к плетеному столу. Затем совершил поход к штабелю бревен, где отломал колышек длиной с половину своей руки. Отнеся свою добычу к столу, он привязал к ней нитку. Теперь Скотт был готов.

Первый бросок труда не составлял: как две лозы, ножку стола обвивали два прутика толщиной с тело Скотта. Тремя дюймами ниже первой полки стола прутики, оторвавшись от ножки, устремлялись под углом к полке, а затем, описав дугу, вновь сплетались около ножки, уже тремя дюймами выше полки.