Праздник неба - Дмитрий Биленкин

Никогда ни о чем он рассказывать не будет. Или будет? С внезапной отчетливостью Гордин вдруг увидел, как рвутся, трепещут над городом сполохи, как люди высовываются из окон, как празднично ликуют улицы. И как дети, жена тянут его на балкон... Его жена, его дети, в той, другой жизни, которая будет.

Из-под ноги брызнула лужа. Он круто, не глядя, свернул на обочину, пошел напролом. По плащу дробно застучали ветви кустов.

Почему-то вспомнилось, как в детстве он мечтал много ездить в автомобиле и много летать на самолете. Теперь, когда это сбылось, все желанней стала казаться неспешная ходьба, да только на нее уже не хватало времени. А если бы и хватало, то без торопливого стремления к цели он, верно, почувствовал бы себя неуютно.

Приближался шум улицы. Скоро она открылась вся, в сумятице движения, в сизых выхлопах, в слитном беге грязнобоких машин. Он помедлил в двух шагах от людского водоворота, затем повернулся, почти побежал назад, туда, где шуршали листья.

Так ослепнуть в тот, все решивший миг! Так самонадеянно, не желая, унизить... Ведь он же потребовал, потребовал немедленной, тут же оплаты! Вот что двигало им, и она это поняла сразу. Какое-то страшное, неистовое затмение... Не спрашивая ничего, с торжеством победителя так обрушиться, смять, будто все уже решено, и ничего другого просто быть не может! Словно и воли нет, кроме его собственной, да и быть не должно.

А ведь все могло сбыться, как он не понял тогда, что могло! Настолько ничего не заметить, ничему не поверить, думать совсем о другом, казалось бы, важнейшем, а на деле существенном не тогда и не в том!

Вот и заслужил...

Точно выскочив из-за куста, на уровне груди внезапно простерся корявый, морщинистый сук. Гордин замер, опешив. Куда он забрел? Серело. Под ногами была нетоптаная земля, всюду мокро отсвечивал палый лист. С верхушки дуба, коротко прошуршав, сорвались тяжелые капли. Помедлив, Гордин рукой уперся в неподатливый сук и, чувствуя, как нарастает тугое сопротивление, продолжал гнуть, пока одолевающая сила мускулов не налила плечо болью. Тогда он напряг вес тела, ощутив, наконец, как уступает, подается преграда.

- Сломаешь, - тихо послышалось сзади.

Сук дернулся в ослабевшей руке, толчком развернув Гордина. Отворот плаща пересек грязный след удара.

- Видишь - он отомстил...

- Ира!

- Я. Спасибо, эта палка тебя задержала, а то бы я совсем запыхалась. И куда ты бежал?

- Никуда.

Она кивнула, словно ждала такого ответа. Две-три капли скатились с прозрачного капюшона, светлыми бусинками осев в ее волосах. Сам плащик был небрежно расстегнут. Она стояла, сунув озябшие руки за пояс; на тугой ткани джинсов медленно проступали темные крапинки дождя.

- Промокнешь, - сказал он глухо.

- Взгляни лучше на свои колени.

- Пустое!

- Вот и я так думаю.

Оба замолчали. Ее глаза рассеянно и спокойно смотрели куда-то мимо Гордина.

- Дальние прогулки при любой погоде? - резко и с вызовом спросил он. Мечты в одиночестве?

- Да, - она перевела взгляд. - А что?

- Ничего. Я вот тоже решил прогуляться.

- Вижу.

- А ты, как всегда, ищешь свежих художественных впечатлений?

- Как всегда.

- Ясно! Осень, увядание, грусть. Живописно и трогательно, чем не сюжет? Что делать, праздников больше не предвидится. Все, точка.

- Праздник, - сказала она, как бы не замечая тона его слов. - Смешно. Праздник - вот...

Она выставила ладонь под мелко сеющий дождь.

- Щекочет... Я сюда шла просто так. Нет, ты прав не совсем. Впечатления, говоришь? Да, я хотела проверить. Листья летом - сплошная масса, листва; взгляду не до подробностей, все воспринимается слитно. А осенью каждый лист становится самим собой, когда падает. Грустно? Может быть, и так. Я смотрела, как они падают, а потом увидела тебя. Вот.

- Понятно. Читала, значит, в газетах...

- Читала. Глупо! Если что-то было, то уже не исчезнет. Все равно будет.

- Конечно. Вроде мамонтов.

- Мамонтов?

- Ага. Были - нет, только память осталась. И все.

- Ты уверен?

- В том, что вижу тебя, - да.

- Подожди... Мамонты. Что-то писали об инженерной генетике. Не так?

- М-м... Допустим. Может, мамонтов и воскресят в каком-нибудь двадцать первом веке.

- Вот видишь!

- Какая разница! Просто неудачный пример.

- Нет, почему же... Они красивые?

- Кто?

- Мамонты.

- А кто их знает... Лохматые, грязнющие, наверно. Не чета кошкам.

- При чем тут кошки?

- Так, вообще... Не знаю. А при чем тут мамонты?

- Это ты говорил о мамонтах.

- Ну и что? Мамонты - папонты, бродили по лугам, пили-ели, спали-жирели. "Пройдет и наше поколенье, как след исчезнувших родов". Слышала такую песенку?

- Нет. Странно... Другое странно.

- Что?

- Все! Знаешь, почему я здесь оказалась?

- Ты сказала.

- Кроме главного. Только что в студии жутко разругали один мой рисунок, и я... я сбежала.

- Кто не получал двоек...

- Не в этом дело! Просто... просто в том рисунке мне показалось, что мне кое-что удалось, свое. Выходит - нет.

- Ну, это еще ни о чем не говорит. У вас все зависит от вкусов: нравится - не нравится, не оценки - дым!

- Не совсем так, но пожалуй. И все-таки... Я вот что хотела спросить...

- Да?

- У тебя никогда не было ощущения, что тебе - именно тебе! предназначено что-то выразить, осуществить... Никому другому, только тебе. И все остальное неважно.

- Бывало что-то похожее.

- И?..

- А кто его знает! Самообман, должно быть.

- Возможно, что и самообман. А все равно порой возникает такая отдаленность...

- Отдаленность?

- Да. Как бы это выразить... Будто ты не совсем принадлежишь себе, что-то надо беречь больше всего остального, чему-то не поддаваться, даже когда очень хочешь... Ну, словно кто-то тобой распоряжается. Не бывало так?

- Хм, - Гордин потер подбородок. - Не замечал такой мистики.

- Правда? Значит, ошиблась.

- В чем?

- Ни в чем! А у тебя метка...

- Какая метка?

- Да на лице! Ты потер подбородок, а рука у тебя измазана веткой, которую ты пытался согнуть. Я же говорила, дуб памятлив.

- Ну и черт с ним!

- Так ты сильней размажешь. Дай лучше я.

Достав платок, она неуверенным движением провела им по его мокрому, сразу и жестко закаменевшему от этого прикосновения лицу.

- Все, - ее рука, помедлив, упала. - Знаешь, у тебя глаза... Не злые, нет...

- Какие есть, - буркнул он поспешно. - По вкусу их выбирать не умею.

- Да, конечно... Смерклось уже.

- Разве?

- Темнеет. Надо идти.

- Куда?

- Туда, - она вяло мотнула головой. - Туда.

- Я провожу.

- Не стоит, мне еще надо побродить.

- В сумерках?

- А в сумерках цвет глохнет, это интересно.

- Да? Застегнулась бы все-таки...