Таящийся ужас 2 - Дэвид Кейс

И в этот самый момент жестокая тварь накинулась на меня.

Я не видел, как сзади подкралась собака. Это была хитрая и злобная зверюга, так что о ее появлении я узнал, лишь когда она накинулась на меня. Пришлось отпустить мальчишку и сцепиться с псом. Сильный оказался зверь, но в честной схватке у него не было никаких шансов на победу. Я повалил собаку наземь и, подсунув руку под ошейник, резко повернул его, после чего продолжал выкручивать, пока тварь не начала задыхаться. Она зубами разорвала мне запястье, и кровь, стекая по руке, капала ей на шерсть. При виде крови меня охватило какое-то неистовство. Именно тогда я понял, как опасно это животное и как важно уничтожить его. Я еще раз повернул ошейник, и тот глубоко врезался в мохнатую глотку. Язык вывалился, и я, приподняв собачью голову, так шмякнул ее оземь, что она собственными зубами пронзила этот сварливый язык — теперь он едва ли когда затрепещет вновь.

А какой восхитительный взгляд застыл в этих собачьих глазах! Она уже почувствовала, что ей суждено подохнуть, знала, что придется поплатиться жизнью за свою злобу. Глаза ее вылезли из орбит и чем-то походили на желтки вкрутую сваренных яиц. При виде их меня обуял смех, однако долго смеяться я не стал, ибо это ослабило бы хватку. Я же не намеревался отпускать пса до тех пор, пока он окончательно не отдаст концы.

Когда я наконец встал на ноги, то обнаружил, что мальчишка уже очнулся и куда-то убежал. Наверное, скрылся у себя в доме. Можно было бы пойти за ним, но к тому моменту моя ненависть почему-то уже пропала. Возможно, я считал, что и этого наказания достаточно. Теперь-то я твердо знал — он уже больше не будет дразнить меня. Оглянувшись, я увидел, что при слабом лунном свете тело собаки похоже на дряблый, перепачканный маслом половик. Я же чувствовал себя просто великолепно. Что и говорить — доброе дело сделал. Я ощущал тепло и испытывал чувство удовлетворения, а потому повернулся и бодро зашагал домой. Рука начала болеть уже после.

Утром к нам пришел отец того мальчика, и у него состоялся разговор с моими родителями, после его ухода мне предстояли объяснения с отцом. Он сильно сердился. Я объяснил ему, что это была всего лишь самооборона, что собака пыталась убить меня, но он решил, будто я первый напал на того мальчишку, а собака лишь защищала своего хозяина. Даже мой отец попал под влияние всеобщего заблуждения, будто собака друг человека, преданное и верное существо, так что мне не удалось заставить его понять меня. Я показал ему прокушенную руку, но и это ничего не изменило. Казалось, он по-настоящему верил, будто я действительно хотел убить того мальчишку. Странно как-то все получалось.

Но это был единственный случай, когда отец повел себя несправедливо; кстати, спустя некоторое время он совсем забыл про этот инцидент. Зато в меня уже никто больше не бросался камнями, и вообще не обижали.

Сегодня я встал пораньше, чтобы до обеда поработать над записями. Прочитал то, что накануне написал про собаку. Не думаю, чтобы это имело какое-то отношение к моему заболеванию. В конце концов, я убил ее, спасая собственную жизнь, и мне кажется, что так же поступил бы любой человек. Но это все же дает некоторое представление о том, сколь жестоким я могу быть, хотя обычно, в нормальном состоянии, проявляю достаточную сдержанность и терпимость. Поэтому я решил сохранить запись в том виде, в каком она получилась с самого начала, а теперь продолжу свои попытки докопаться до истоков болезни. Мне надо выбрать из памяти все события в их естественной последовательности и интенсивности, поскольку это может помочь мне угадать, какой будет очередная перемена.

В те молодые годы мои самые сильные впечатления неизменно оказывались связанными с лесом.

Мы жили в сельской местности в большом старом доме, позади которого простирался лес. В доме постоянно гуляли сквозняки, было сыро и холодно, и я не любил долго там оставаться. Зато мне всегда нравилось гулять по лесу — за исключением тех случаев, когда мною овладевали определенные чувства. В лес я любил ходить один и всегда ощущал себя в большей безопасности, когда рядом никого не было.

До сих пор перед моими глазами стоит однажды увиденная картина. Причем она всегда всплывает при свете луны. Днем она не такая яркая, не такая выразительная. Но возможно, это происходит и потому, что днем внимание отвлекают всякие посторонние вещи, и в результате ранее зафиксированные воспоминания уступают место непосредственным ощущениям. Зато ночью..! Только я до сих пор не могу понять, идет ли речь лишь об одной ночи или о нескольких, так похожих друг на друга, что они слились в одно воспоминание?

Я стоял на маленькой полянке, со всех сторон окруженной высокими соснами, на невысоком холме, у подножия которого притулился наш дом, в тот час окутанный густой тенью; виднелась его крыша с трубой, выделявшейся на фоне мрачного неба. Тут было темно, хотя верхушки деревьев казались белыми от лунного света, чем-то напоминая серебряные иглы.

Было очень тихо. Несколько мягких пушистых облаков огибали луну. Стоя на полянке, я почувствовал острое желание, испытал смутную, неясную потребность в чем-то. Это походило на весеннюю лихорадку, когда сидишь в школе и видишь за окном цветы и траву, — только гораздо сильнее. Мне хотелось что-то сделать, но делать было явно нечего. Возможно, именно тогда я впервые испытал сексуальное желание. Наверное, поэтому я снял с себя одежду — абсолютно все, даже ботинки и носки, и стоял между деревьями совершенно голый. Холода я не чувствовал, хотя и дрожал. Прямо сверху, между деревьями на меня падал столб света, вызывавший холодное свечение вокруг. Я просто стоял, откинув назад голову, широко разинув рот, глядя в небо и дрожа, словно каждый мой кровеносный сосуд, каждый нерв были заряжены электрическим током.

Не знаю, как долго я так простоял. Наверное, прошло некоторое время, потому что небо изменилось. А потом все внезапно прекратилось, исчезло, все желания улетучились, и я осознал, что стою и громко кричу. Даже не кричу… Скорее это походило на лай с завыванием. Наконец я умолк. Вокруг было очень темно и тихо, и я почувствовал себя как-то непривычно и странно: голый, одинокий, и даже как будто стыдящийся того, что только что делал. Мне думается, да, я действительно продолжаю считать, что это было нечто сексуальное. Но одновременно с этим я почувствовал большое облегчение. Я оделся и пошел назад к дому; весь остаток месяца прошел совершенно нормально. Все было прекрасно, я чувствовал себя полностью умиротворенным. Как я уже сказал, я не знаю, было ли это лишь единичным воспоминанием или же комбинацией многих ночей на протяжении многих месяцев. Наверное, я был тогда еще очень молод…

Я задумался над написанным. Нет все-таки у меня такое ощущение, что это был не единичный случай. Мелькают воспоминания о том, как я голый бегу по лесу, изредка припадая к земле и прячась за деревьями и камнями. Причем это очень ясные воспоминания, и возвращаются они точно так же, как действия того существа в камере, и совсем непохожи на обычные ощущения и эмоции. При этом нет такого чувства, будто я от кого-то убегал или прятался. Нет, в лесу, кроме меня, никого не было. Уверен я и в том, что никаких физических перемен также не происходило. Это абсолютно точно. И, как ни странно, я совсем не помню, когда же впервые произошла эта самая настоящая перемена или когда я в самый первый раз заметил ее наступление. Наверное, все это происходило очень медленно, постепенно, так что в памяти не осталось ни шока, ни потрясения.

Впрочем, мой мозг хранит воспоминание об одной перемене, но та произошла отнюдь не в лесу, а в моей собственной кровати. Наверное, это произошло уже позже. Я сидел тогда в постели и, согнувшись, разглядывал свои руки. Кровать стояла у окна, ярко светила луна, отчего все в спальне казалось черно-белым. Руки лежали на коленях, а над ними зависал столб лунного света. Я был совершенно голый. При этом особенно явственно я ощущал свою наготу спиной, как будто с нее содрали кожу: Я пристально всматривался в собственные руки. Наверное, это было уже не в первый раз, поскольку я точно знал, что именно ищу, что высматриваю.

Я помню, как начали расти ногти, как задрожали и стали припухать, словно вздыматься, ладони…

Сейчас я уже не помню, что делал потом.

Хорошая у меня жена.

Немногим женщинам удалось бы вынести все то, что выпало на ее долю. По правде сказать, внешне она не особенно привлекательна. Допускаю, что и замуж за меня пошла она только по крайней необходимости, хотя надеюсь, что я ошибаюсь. Я верю, что она действительно любит меня. Конечно, иногда меня раздражает, что Элен не совсем понимает сущность моей болезни, но во всем остальном у меня к ней претензий нет. И ей следует знать, что я никогда не причиню своей жене ни малейшего вреда. Да и вообще не думаю, что я способен обидеть кого-нибудь. По сути я — застенчивый, мягкий человек, и, возможно, именно поэтому возникает столь трудный для понимания контраст, если женщина не осознает простого факта: недуг мой — суть физическое заболевание, от которого я временами становлюсь совершенно другим, подчас даже опасным. Но я уже научился должным образом контролировать себя и потому не причинил пока никому сколько-нибудь существенного вреда.